Молчание для меня

      — Шаст, а у тебя есть тайна, которую ты бы никогда никому не рассказал?       Я краем уха уловил, что обращаются ко мне, и оторвал глаза от экрана телефона. Все, кроме тихо похрапывающего на заднем сиденье Серёжи, с любопытством смотрели на меня. Я пожал плечами.       — Ну так есть или нет?       Оксана склонила голову к плечу, обхватывая тонкими пальцами спинку своего кресла. Микроавтобус качнулся на яме, и водитель вполголоса ругнулся, привлекая к себе внимание. Я задумался и обвёл глазами уже поднадоевшую за время гастролей компанию. Разговор про тайны начали Оксана с Арсением. У Оксаны тайны не было, у Арсения, естественно, была, и далеко не одна. У Стаса не было таких тайн, которыми он не поделился бы с женой, Дима отмолчался с хитренькой улыбочкой, а Серёжи банально не добудились, поэтому единственным неопрошеным остался я.       — Нет, наверное, нет. — Я откинулся на спинку кресла и улыбнулся Оксане. — Что мне скрывать? Людей я не убивал, любовниц не заводил, перевороты не организовывал. Вот Дима про меня точно все знает.       Друг удовлетворенно кивнул и отвернулся.       — Ну и скучный же ты! — фыркнула Оксана, и Серёжа тут же всхрапнул ей в унисон, отвлекая всех от моей скромной персоны.       Я широко зевнул и чуть не прикусил язык щелкнувшей челюстью. Водитель ругнулся сильнее. Мы подъезжали к Иваново, и ям на пути становилось все больше. Я хмуро выглянул в окно, провожая взглядом обшарпанные заборы какого-то посёлка и серый снег обочин, протёр глаза, болящие после трёхчасового сна, перевёл взгляд в салон микроавтобуса и столкнулся с ним.       Он сидел через проход. Бледный, небритый, закутавшийся в красный шарф, подаренный заботливой фанаткой на прошлом концерте, и смотрел на меня немигающим взглядом своих больших, безумно голубых глаз. У него было столько смертельных тайн, что нам всем хватило бы с головой. А у меня была одна, даже о наличии которой я бы никому никогда не сказал. Одна страшная, позорная тайна, раскрытие которой снилось мне в кошмарах — он.       Арсений.       Самым странным было то, что эта тайна была известна всем. Сотни тысяч фанатских видео, фанфиков, историй, неудачных фотографий, даже желтая пресса — все давным-давно раскрыли эту тайну и таким толстым слоем размазали ее по интернету, что иногда мне казалось, что все мои друзья, коллеги и даже Ира прекрасно всё знают. Просто ради меня стараются не обращать внимание, как на какой-то изъян вроде родимого пятна на всё лицо, который невольно притягивает взгляды и поэтому заставляет близких нарочно отводить глаза, чтобы избежать моего смущения.       Все мои слова, истории, прикосновения и взгляды были разобраны по папкам, тысячи раз препарированы и разложены на молекулы. Всё было настолько очевидно, что я бы сам в это поверил, если бы не знал наверняка ещё до появления всех дурацких фанатских теорий. Я его любил. И никак не мог этого исправить.       Наверное, самым ужасным в этом было то, что я действительно ни с кем не мог поделиться этой тайной. Потому что никто после этого не стал бы смотреть на меня так, как раньше. Большинство осудили бы, многие наверняка бы отказались от меня, единицы бы отнеслись с пониманием, но никто, абсолютно никто не смотрел бы на меня как прежде, будто ничего не произошло. Иногда я думал рассказать маме, пару раз Макару, один раз чуть не проговорился Ире во время ссоры. Мне казалось, она догадывалась. По крайней мере, понимала, что что-то не так, когда я очередной раз брал перерыв в отношениях, ссылаясь на плотный график, когда она находила у меня на телефоне фотки Арса, сохранённые из его инстаграма, когда однажды застала меня за просмотром гей-порно с характерно голубоглазым и черноволосым главным героем. Даже дурак бы догадался и всё бы мне высказал, но она продолжала молчать. Возможно, не верила самой себе.       Я тоже себе поначалу не верил. Когда начинал понимать, что смотрю на него совсем не так, как на других мужчин, что жажду его прикосновений, которые вызывают приятную дрожь, что всё чаще перекатываю его имя на языке, будто пробуя на вкус, что выполняю каждую его дурацкую просьбу, начиная от покупки кофе и заканчивая фотографированием в каком-то вонючем туалете. Первые месяцы я честно думал, что он восхищает меня, как необычный человек, и нравится мне, как друг, пока мое тело не выдало крайне неприятную реакцию. Когда он, рисуясь и показывая коллегам какую-то сценку, сел в гримерной мне на колени и поёрзал, у меня встал. Это было неожиданно, страшно, волнующе, и я тысячу раз благословил свою привычку носить длинные футболки, пока шёл до туалета. Но чем больше я старался его не касаться, тем хуже это у меня получалось. Если он не лез ко мне в обычной жизни, то обязательно делал это на репетициях и съемках. Он трогал меня, поглаживал, ложился на меня, прижимал к себе и будто наслаждался моей дрожью, замешательством и оцепенением. Я ничего не понимал и ничего не говорил, но от друзей уже полились шутки в его адрес. Дима особенно любил поднимать эту тему. Серёжа с Арсом сильно бесили его в первый год нашего знакомства, и он любил выводить их из себя под молчаливым одобрением Стаса. И если Серёжу могло разозлить практически что угодно, то Арс загорался только на шутках про его ориентацию. Он так рьяно защищался, что иногда мне казалось, что он сам не верит в свои слова. Но это был Арсений. По нему ничего нельзя было сказать точно.       Конечно, я никогда не поднимал с ним эту тему. Больше всего его злило именно то, что фанаты упрямо сводят его со мной, и это развело нас в разные стороны. Когда он перестал ко мне прикасаться, попросил Стаса реже ставить нас в пару и начал стараться не заговаривать со мной на публике, я сначала обрадовался, но очень быстро впал в отчаяние. Мне жутко хотелось всё вернуть. Я начал замечать, что теперь сам неожиданно к нему тянусь, неосознанно подсаживаюсь ближе, а все наши совместные программы потом расходятся на фанатские видео, состоящие полностью из моих взглядов. Черт возьми, я пялился на него, открыв рот, как сумасшедший фанатик на ожившего идола, я крутил кольца и облизывал губы, будто вот-вот на него наброшусь. Я не мог этого контролировать.       Я знал, что он тоже смотрел эти видео, что читал пару раз эти странные истории, которые про нас писали озабоченные подростки, но понятия не имел, что он думал по этому поводу. Наконец Арс начал оттаивать. Он снова смотрел на меня, снова прикасался, не отказывался сниматься в моих историях. Даже, мне иногда казалось, подтрунивал над фанатами, давая им лишний повод думать, что между нами что-то есть. Им, но не мне.       С ним я до сих пор общался меньше всех из нашей компании, про него до сих пор ничего не знал. Все, что было между нами за долгие годы, все, что оставалось почти неизменным — неожиданные прикосновения, все ещё вызывающие у меня дрожь, но становящиеся всё более уверенными, взгляды, полные нежности и боли, из-за которых я не мог спать, надумывая себе невесть что, намёки для фанатов и молчание для меня.       Молчание для меня.       Я понял, что все ещё на него пялюсь. Он смотрел на меня в ответ. Его губы были изогнуты в полуулыбке, и вдруг мне показалось — всего на мгновение — что он знает мою тайну, что она у нас одна на двоих, и стоит мне сделать всего шаг, одно движение в его сторону, и эта хрустальная стена разобьётся, тайна станет сладостнее, наполнится миллионом слов, стонов и шепота, прикосновений губами и чуткими пальцами. Но стоило мне только подумать об этом, как он что-то уловил в моем взгляде и тут же отвернулся. Возможно, эта тайна действительно была у нас общей. Но каждый собирался унести её с собой в гроб.       До места назначения остался всего час, и я прикрыл глаза, собираясь вздремнуть. Я знал, что мне приснится его взгляд, знал, что кроме взгляда ничего не будет, потому что даже во сне я не мог себе этого позволить. Знал, но жаждал, жаждал…       И понятия не имел, что он смотрит на меня, пока я сплю, и думает о том же самом.