Ложкой снег мешая, ночь идет большая

i. Арсений в шоке с того, как сейчас называют собак. В его детстве все было просто: его собака — Рада, потому что радость, дедушкина — Мухтар, потому что как в сериале. Мухтар сокращался до Мухи, и крошечной, с куцыми лапками собаке эта кличка действительно подходила больше. А сейчас куда ни чихни — сплошь планеты, королевы и императоры, будто не щенков называют, а модели диванов, из тех, что покупают в настоящие дворцы. Но Арсений — офисный работник, еще и на государственной службе; маленький человек во всей красе. Если он что-то и умеет, так это терпеть — пока зависает принтер, заказанное на корпоративные деньги такси едет с Нарвской на Петроградку, в очереди в туалет он стоит шестнадцатым, а до его дома так и не достраивают метро. Арсений терпит-терпит и опять терпит, вот и сейчас он старается не замечать очевидных странностей в поведении владелицы нужных ему щенков. Точнее, одного щенка, но это и не проблема. Арсению нужна одна собака, женского пола, минимум двух месяцев отроду, определенной породы — все сходится в одном объявлении. Сумма, указанная на «Авито», поражает, но кто бы знал, как сложно найти щенка в таком, казалось бы, большом городе. Арсений хочет просто завести милое белое облачко, гулять по утрам под завистливые вздохи соседей и в принципе выходить из дома, а не заваливаться спать после тяжелого рабочего дня, пройдясь максимум до «Пятерочки». У него в воображении — десятки идиллических картинок, где он с собакой против всего мира, и если это стоит почти пятьдесят тысяч рублей — хорошо, каждый сам платит за свое счастье. Но даже деньги — не главное. Куда больше его возмущает, что приходится ранним утром ехать далеко в область; он накатывает уже километров двадцать по кольцевой, еще десять — по шоссе, потом сворачивает налево, и где-то там дорога заканчивается, а остается только холмистое нечто из говна и палок. В прямом смысле — ветки хрустят под колесами, и где-то здесь уже хочется язвить, что владельцы собаки по кличке Звездная Афродита, могли бы жить поближе к цивилизации. Он только на секунду наклоняется, чтобы переключить музыку, а то «Спотифай» подкидывает только самые депрессивные композиции, как машину покачивает, заносит — и уводит влево. Впереди — канава, и Арс дергает руль в противоположную сторону; телефон слетает на пол, ложится аккурат под педаль тормоза, и Арсений жмет плавно — во-первых, чтобы не раздавить экран (денег на новый у него нет), во-вторых — по правилам нужно выходить из заноса постепенно. Арсений считает от десяти до одного, и где-то на четырех у него за спиной раздается протяжный гудок. — Да ебаный… — шипит Арс сквозь зубы. Ситуация раздражает невероятно: серьезно, каков был шанс встретить еще автомобилиста? За последние полчаса он видел одну машину, и ту — на повороте в соседнее село, а теперь в зеркале заднего вида маячит новенький внедорожник, и на узкой дороге разъехаться им действительно тяжело. Арс проклинает сразу себя, песочно-каменную дорогу и всех, кто причастен к ее созданию, гребаную владелицу питомника, построившую дом у черта на куличиках, и, главное, того придурка, что гудит ему в спину. Как будто Арсений может взмахом волшебной палочки создать еще одну колею. Владелец внедорожника, видно, торопится — жена у него рожает, кошка умирает или все сразу, но он неосторожно подрезает Арса на повороте, и «Солярис» цепляется пузом за очередную торчащую из земли палку. Понятно, мир — в принципе не для всех, а сегодня вселенная еще и ополчается против него по всем фронтам сразу. На мгновение ему кажется, что сейчас закончится бензин, сдуется колесо или просто прихватит неожиданный понос, и придется идти в кусты, обдирать задницу об острые ветки. Пафосный черный автомобиль, в котором Арсений запоздало разглядывает «Тахо», вырывается вперед, проезжаясь правыми колесами по обочине; может себе позволить. На стекле «Соляриса» оседает грязевой слой. К тому моменту, как Арсений останавливается, заново вычищает машину, вплоть до протертых тряпочкой номеров, проходит, наверное, минут двадцать. Он не то чтобы опаздывает — давно уже опоздал; встреча, назначенная на одиннадцать утра, пролетает фанерой над Парижем, а мобильник, непредусмотрительно брошенный на пассажирском сиденье, мигает входящими на беззвучном режиме. Увидев четыре пропущенных, Арс почти прощается со щенком — и со всеми милейшими картинками, прогулками в воображаемом лесу и сном с собакой в одной постели. Он так давно не сдавал экзаменов, и сейчас предстоящее собеседование на должность собачьего папы вызывает внутри странную смесь азарта и тревожности: а вдруг не дадут? Эхом проносится в голове мысль, что, значит, вся эта одиссея случилась зря, и он укатится домой так же, как прикатился, тоскливо и одиноко. Секунда — и он напрягается, твердо намереваясь успеть. Звездная Афродита, оказывается, живет в коттеджном поселке. Все Арсовы шутки про жопу мира, которыми он мысленно жонглирует в пути, разбиваются о высокие ворота, шлагбаум на въезде и царские трехэтажные коттеджи, ровной полосой уходящие за горизонт. Куда ни глянь — то Эрмитаж, то Монплезир; у одного из домов крыша увита вензелями, у следующего — балкон стоит на ампировских колоннах. Арсов «Солярис» выглядит вдруг побитой «шестеркой», даром что иномарка, цена которой, между прочим, превышает миллион рублей. Номер дома он уточняет в диалоге — листает вверх, пробираясь через фото щенка с разных ракурсов. Это успокаивает: Дарья скидывает ему миллион видео с собакой, наверняка ведь настроена серьезно; и Арсений серьезен — он в этого ребенка уже влюблен. Его устраивает все, от длиннющей родословной до формы носа и милейших медвежьих ушек, а то, что собаку зовут Бьянка Лав Стори — кого это вообще волнует, это ведь просто по документам. Арсений знает, у него во дворе — с десяток таких пафосных псин, и каждая в итоге оказывается то Бобиком, то Барбосом. — Заезжайте, — говорит женщина в домофоне; крошечная камера у ворот мигает зеленым, и они медленно ползут вверх. — Парковка расчищена. Ему интересно даже, вызывали ли для этого слуг, очень уж подходящая атмосфера, а потом Арсений замечает преступно знакомый автомобиль. Черный «Тахо» будто мигает издевательски фарами — хотя на самом деле от стекол просто отражается доползшее в зенит солнце. Под ребрами шипучими конфетками лопается нервное напряжение. — Доброе утро! — Девчонка выбегает из ниоткуда, так что Арс даже вздрагивает от неожиданности, когда его панибратски хлопают по плечу. — Вы припоздали? — Так получилось, — сдержанно говорит Арсений. Смешно, но накануне он допоздна читает, как отвечать на каверзные вопросы на собеседовании; двадцатая статья встречает его издевательским «Главное — хорошо выспаться», но в третий час ночи уже слишком поздно, чтобы последовать этому совету. Зато он учит дыхательную гимнастику и теперь пыхтит, пытается впустить воздух то ли в, то ли под диафрагму, пока его проводят наконец в дом. Шерсть прилипает к носкам в первые две минуты; Арсений не жалуется, — кто доверит щенка брезгливому человеку? — но все-таки морщится, хотя он в целом был готов. И к шерсти, и к обоссанным пеленкам, и к скулежу по ночам. Он знает все книги про позитивное воспитание собак и абсолютно уверен в своей цели. Но шерсть все-таки раздражает. — Проходите, — кивает та, кого Арсений только с натяжкой может принять за хозяйку дома. — Извините, вы — Катерина? Я вас представлял старше лет на… — Не закапывайте себя. — Девушка качает головой, смеется себе под нос. — Катя — владелица питомника, а я — конкретной суки, у которой был помет. Вот, кстати, и она, Афродита. Да, Фродо? Арсений мысленно ставит галочку, утвердившись в том, что никто и никогда не называет собак пафосными полными именами. — А почему Фродо? Она несла кольцо в Мордор? — Она живет с каким-то чудовищем, — отмахивается девушка. — Извините, это локальная шутка… Игорь, не обижайся! — Она кричит куда-то наверх, и со второго этажа ей отвечают лаконичным «Иди нахер». — Меня, кстати, Даша зовут, но я тут мало что решаю. Катя куда строже. Арсению как начинает нравиться происходящее, так и перестает — как только он слышит про чью-то строгость. Ощущения такие, будто ему снова шесть, его ведут на собеседование в первый класс, а хмурая директриса с бровями-ниточками удивляется, что он не знает всю таблицу умножения наизусть. — Вы имеете в виду?.. — На последнюю суку уже два претендента, так что вам придется обсудить этот вопрос. Но это действительно не ко мне. Арсений думает, что последняя сука — та, кто создает такую ситуацию. — Но я внес предоплату? — то ли утверждает, то ли спрашивает он, часто-часто хлопая ресницами. — Мы не тратим предоплату до подписания договора. Разное бывает, если вдруг поймем, что нашли недостойные щенка ручки, то лучше перебдеть. Сами понимаете, психов хватает, а нам они — почти дети, и отдать не тому… «Я — тот!», хочется кричать Арсу, потому что это действительно так. Он не миллионер, но зарабатывает достаточно, у него есть машина, он учился дрессировке, у него удобная двушка, причем своя; он, в конце концов, просто адекватный человек. У них нет причины ему отказать. И все-таки Катин взгляд при встрече — холоднее льдов Антарктиды, заставляет сомневаться в себе. — …так вот, — говорит она, кивнув мельком, будто вовсе не рассматривает Арсения в качестве клиента, — выставочная перспектива прекрасная. Тут и костяк, и лапы, видите эти углы? — Белый комок в руках женщины дергается, когда из него вытягивают лапу. — У этой девочки большое будущее, так что нужно закрываться минимум по России. Минимум! Не люблю, знаете, когда у суки одна оценка, и та — только-только хватает на разведение. Мы не довольствуемся малым. Больше всего раздражает, что второй мужчина, видимо, понимает, о чем идет речь; чешет аккуратно остриженную бороду, наматывает на палец кудряшки, задумчиво крутит печатку на левой руке — и совершенно не замечает Арсения. Так и хочется помахать перед его носом ладошкой — мол, я здесь, еще не обратился в привидение, посмотри на меня, напыщенный ты индюк. В напыщенности незнакомца сомнений почему-то не возникает. — Без проблем, — кивает мужчина, — деньги есть, найдем специалистов. Я настроен на выставочную карьеру. — Добрый день, — говорит Арс, практически заставляя себя заметить, — а что происходит? Получается слишком грубо; так хочется верить, что ничего особенного не происходит, а обстоятельства каким-то образом меняются, так что ему не придется драться за уже предоплаченную собаку, но люди вокруг настолько хмурые и задумчивые, что закрадываются подозрения. — Здравствуйте. — Катя улыбается масляно, и это как будто не предвещает ничего хорошего. — Арсений? — Арс кивает. — Очень приятно. — Антон, — вклинивается незнакомец. — Комплексное продвижение бизнеса онлайн. «Арсений, перекладывание бумажек из одной стопки в другую», думает Арс; хвастаться ему нечем. — Ситуация такова, — продолжает Варнава, и это каким-то образом повышает градус серьезности в три раза, — что на одну суку у нас два покупателя. Арсений, вы внесли залог раньше, но Антон согласился на выставки, а собака перспективная. Очень. — Катя подчеркивает последнее слово, и Арс грустно думает, что эта щенок перспективнее его самого. — Роды у Афродиты прошли сложно, больше пометов не будет, а производители нужны. Щенки… — Вопрос в том, кто будет возиться с щенками? Так я готов! — тут же говорит Арсений, хотя на самом деле совершенно в этом не уверен; но его цель — забрать собаку, а когда дело дойдет до размножения, и Катя, и Даша со своим питомником будут уже далеко. Не подстроят же они собачье изнасилование? — Вы точно понимаете, о чем идет речь? — спрашивает Антон. — Это деньги, время, придется ездить по разным странам. И далеко не факт, что вы выиграете с первого раза. Вы готовы летать в Венгрию каждые выходные? Он проходится по Арсению таким взглядом, что становится понятно: он не считает его достойным. Арс не удивлен — и сам знает, что путешественник из него никакой, да и выглядит он ровно на свою зарплату, в дешевой рубашке из секонда и джинсах, из которых торчат нитки. Типичный офисный клерк, но это ведь не значит, что он не имеет права на собаку? — Ну, давайте чуть менее агрессивно, — предлагает Катя, будто сама пару минут назад не смотрела на него как на говно, — это правда, я бы хотела, чтобы все сложилось. Но у вас, Антон, кажется, тоже неподходящие условия? Нет, я видела квартиру на фото, она достаточно большая, но время… — Я могу позволить себе собачью няню. Как они называются? — Ситтеры, — великодушно подсказывает она. Арсений морщится; потребительское отношение к собакам раздражает невероятно. Он смотрит на милейшего щенка, который сидит у Кати на коленях и выглядит как оживший комок сладкой ваты, и чувствует, что это — любовь с первого взгляда. — И что, вы покупаете собаку, чтобы она жила с няньками? Вы уверены, что это полезно для психики щенка? — Полезнее, чем жить в какой-нибудь коммуналке? — язвит Антон; он раздражает Арса все больше. — У меня своя квартира. На Антоновом лице почти безошибочно читается колючее «очень за тебя рад». — А у меня и район получше будет. «В такой же жопе мира?», думает Арсений, и вредность плещется через край вперемешку с тупой обидой. Как все это глупо; не для того он избегает любого шанса быть отверженным, чтобы теперь играть в русскую рулетку по самому нелепому поводу. — Арсений прав, — говорит Катя, и Арс удивляется даже: охуеть, бывает же такое, — щенку точно нужна семья. Тут как с детьми, значимый взрослый, ему нужно к кому-то привязаться. И системная дрессировка — залог спокойной жизни в последние лет пятнадцать. Или десять, но это грустнее. — Но я… — начинает Антон, спотыкается на полуслове. — Что вы хотите сказать? Если нужно, я могу брать ее с собой. Он кивает на щенка; Катя опускает белое облачко на пол — и оно быстро-быстро перебирает лапками, поскальзывается на линолеуме и шлепается на попу прямо у Арсовых ног. Арсений садится на пол, наплевав и на чистоту, и на субординацию, зато сразу вспоминает, зачем он здесь. Бьянка Лав Стори облизывает его крошечным шершавым языком — по коже будто проходятся наждачкой площадью в квадратный миллиметр. — У вас командировки по стране. — Катя не спрашивает — утверждает. — Это… Арсений чертовски сильно надеется услышать «…критично», но что-то подсказывает, что все не закончится так легко. — Ну что, Умка, все хорошо? — спрашивает он, забывшись, когда щенок ставит передние лапы на его пятку, тычется носом в щиколотку. Антон, к сожалению, это слышит. — Умка? — Кривая усмешка вызывает едкую неприязнь. — Типа, ложкой снег помешать? У нее уже есть имя по документам. Внутренний голос намекает Арсу, что спорить сейчас про клички — дохлый номер. — Господа, — влезает Катя, физически вставая между ними, и в голосе ее звенит сталь; кажется, будто вот сейчас она объявит, что они оба будто только вчера вышли из детского сада, и собаку им доверит только умалишенный. — Давайте не будем спорить. Если бы я хотела продать собаку кому-то одному из вас, то позвонила бы второму и отказала заранее. Я умею отказывать людям до того, как они возникают у меня дома. — Вы не планируете продать ее никому? — Арсов голос даже слишком печальный; теперь он точно похож на обиженного ребенка. — Я не это сказала. У меня есть предложение, более-менее удовлетворяющее потребности нас всех. Вам, Антон, хочется собаку, чтобы выставлять ее, но не с кем оставлять большую часть времени, так? — Ну? — переспрашивает Антон. Арсению просто радостно, что он такой не один; соперник, пафосный, напыщенный, как индюк, сейчас сдувается лопнувшим воздушным шаром и не понимает, что происходит. Они переглядываются, и в этот момент ощущается даже какое-то единство между ними. — А вам, Арсений, нужен друг по жизни, вы хотите ухаживать за собакой, но вам не сдались выставки? — Абсолютно. — Ну так… — Катя медлит; неожиданная интрига. — Давайте оформим совладение? — Что? — Антон успевает первым. — Собака на двоих. Два владельца по договору, каждый занимается своими делами. Идеально, разве нет? У вас, — кивает она Арсу, — Бьянка будет жить все время, кроме тех дней, когда вы, — переводит взгляд на Антона, — будете заниматься выставками. У вас есть свой хендлер? Арсений вздрагивает; мысль, кажущаяся логичной, вызывает волну возмущения — почему нужно делить своего ребенка с кем-то еще, тем более — с ним? Антон смотрит на него так же озадаченно, будто оценивает перспективы. — Пока нет, но… — У меня есть одно условие, — говорит Арсений, и Катя кивает, мол, говори уже, — лично я буду называть ее Умкой. Антона перекашивает так, будто ему предложили засунуть руки в аквариум с плавающими змеями. — Ради бога, — тем не менее, говорит Катя, и Арс мысленно ликует: один-ноль. — Это мы запретить не можем. Антон вздыхает, и Арсений надеется, что вот сейчас он уйдет; а зачем ему? Пусть выбирает другой питомник, у него наверняка тьма вариантов, да и финансы позволяют купить хоть ребенка самой королевы Англии. Это Арс в своего щенка уже влюблен — а у Антона в принципе нет сердца, любить он не умеет, даже привязываться к собаке не планирует. Чистый бизнес — и ничего кроме. Неужели во всем Питере это единственный самоед с красивыми лапами и какой-то там правильной мордой? — Ладно, — говорит тот вместо ожидаемого отказа; вопросы в Арсовой голове множатся. — Хрен с вами, пусть будет Умка. Умка нашел друга, получается. — Вот и славно! — Катя разве что в ладоши не хлопает, выглядит настолько довольной, будто выиграла в лотерею. — Подпишем договор? ii. Арсений приезжает за щенком один — и это до неприличия радостно. Все заднее сиденье теперь занимает собачий гамак, куда он загружает Умку, обложив со всех углов мягкими пледами, которых покупает действительно с десяток. Даша оставляет ему все контакты, присылает миллион ссылок на видео и даже добавляет в общий чат помета, но Арсений благополучно это игнорирует: слишком много странных людей, ему со своими бы тараканами разобраться. На столе у начальства лежит подписанное заявление о двухнедельном отпуске: Арсений настроен серьезно. Первые недели домашней жизни — самые важные, и он собирается не упустить ничего, хотя вольер все-таки устанавливает — мало ли в доставке будет повышенная цена, придется выйти хотя бы в магазин. Обратно приходится ехать до невозможности медленно. «Солярис» все еще подпрыгивает на каждой кочке, Умка в гамаке поскуливает, но вырваться не пытается. Арсений даже музыку не включает — все болтает, рассказывая щенку последние новости, будто тот способен его понять. — А вот второй твой отец, — усмехается он, — даже не посчитал нужным приехать. Ну правильно, у него командировка в Калининград, гуляет там у моря. Вот я бы обязательно отвез тебя к морю. И отвезу, когда закончится дурацкий карантин. Но это необходимо, дорогая, мы заботимся о здоровье. На самом деле Арсений слегка тушуется, когда получает от Даши инструкцию: на улицу не ходить, на балкон собаку не выпускать, мыть обувь по возвращению домой, чтобы не нанести микробов, и даже руки перед взаимодействием с щенком нужно протирать антисептиком. Он, конечно, планирует выполнять все в точности — до тех пор, пока не пройдет две недели после второй прививки, но до этого еще, кажется, целая вечность. — Надо будет, кстати, написать твоему непутевому воскресному папе, а то ведь у нас даже связи нет. Хотя, может, он о тебе забудет? Он такой, хоть и отвалил денег. Может, для него это — копейки, но любовь ведь не купишь? Забавно: Арсений даже в разговоре с щенком лукавит. Умка тявкает в ответ, будто умеет уже распознавать ложь, будто знает, что Арс успел подписаться почти на все социальные сети. А что поделать, если природное любопытство гонит вперед, а Антонов сайт вылезает первым в поиске по имени и фамилии? Так Арс узнает, что Антон Шастун — дизайнер, основатель арт-агентства «Меняй», оказывающего комплексные услуги по созданию и продвижению интернет-проектов. У него на страничке пафосно подписано, что он менеджер проектов и людей, и Арсений ехидно думает, как такой неприятный и неконтактный человек вообще может кем-то руководить; хотя если ему плевать на всех так же, как на Умку — тогда все понятно. Но, как ни крути, Антон Шастун становится ярким пятном в череде серых офисных будней, и Арс привыкает проверять его сторис — конечно, с фейкового аккаунта, где вместо аватарки — белый кружочек, вместо имени — псевдоним, придуманный еще в школе. И неожиданно для самого себя привыкает: как личность Антон его отталкивает, но гребаный сториттелинг и умение грамотно презентовать себя рождают совершенно иной образ. Антон Шастун как блогер и Антон, кривящий лицо при обсуждении нюансов совладения щенком, будто делятся на двух разных людей — и Арсений мысленно язвит всякий раз, когда видит вылизанные сюжеты в пятнадцатисекундных видео, но и оторваться не может. А еще — и это бесит больше всего — Арсений завидует. Почти неосознанно, неожиданно для самого себя, начинает ворчать на Антонову работу — слишком интересно, слишком ярко, слишком общительно. Когда ходишь в офис по пятидневке, в какой-то момент начинает казаться, что весь мир состоит из крошечных ячеек с компьютерными столами по центру — не человечество, а гребаный улей, где каждый выполняет свою функцию; а здесь — пожалуйста, зазнайка Шастун радуется жизни на фуршетах по случаю закрытия проектов, встречается со знаменитостями и дает интервью на Калиниградском радио. За какие, спрашивается, заслуги? До дома добираются без проблем. Арсению кажется, что он познает эту гнетущую тревожность за собственного ребенка: мысли то и дело возвращаются к щенячьему благополучию. Он вносит Умку домой, укутав в огромный розовый плед, и она, будто крошечный комок сладкой ваты, теряется в складках ткани. Когда Арсений выходит, чтобы забрать из машины остаток вещей, Умка сидит у двери, трется об угол и мягко-мягко прыгает на крошечных лапках. Арсений думает, что влюблен; или, возможно, он настолько устает от бескрайнего одиночества, что сейчас готов отдать сердце даже собаке — одно из двух. — Ну что, кроха, вот здесь ты будешь жить, — говорит он, подталкивая Умку к собранному из фанерных пластин вольеру, — да, из говна и палок, но я старался. Вот твое место, как тебе? Щенок деловито топчется в углу, обнюхивает плоскую ватную подстилку — и присаживается на самый угол. Из-под пушистого белого хвостика стекает струя, расплывается по полу, и у Арсения нет иллюзий относительно того, что происходит. — Ты перепутала подстилку с пеленкой или просто показала, что тебе не нравится? — спрашивает он. — В любом случае, давай уберем. Секунду он борется с желанием позвонить Даше и спросить, нужно ли мыть попу щенку после похода в туалет, но это, кажется, за гранью возможной глупости. Катя, если узнает, еще может забрать у него собаку — так что с этой мелочью лучше разобраться самому. Зато он вспоминает, что мочу, вроде бы, нужно промокнуть салфеткой и перенести на пеленку, чтобы лучше усвоился запах. Развлечения на этом, конечно, не заканчиваются — до ночи он успевает скатать обратно размотанный рулон туалетной бумаги, выкинуть просроченные на два дня консервы с кормом для самым маленьких, распереживаться за зуб, который у Умки растет криво, залезть в группу про самоедов и прочитать, что с собакой нельзя делать практически ничего. Нельзя кормить кормом — будет недостаток витаминов, нельзя кормить натуралкой — щенок подавится и умрет, а если мясо сварить, то оно бесполезно, а от сырого могут завестись паразиты. Нельзя перетягивать игрушки — что-то случится с прикусом, а его, между прочим, проверяют на выставках; и угощать цветными продуктами нельзя — по шерсти пойдут пятна. На самом деле, Арсений благодарен судьбе за то, что узнает эту информацию заранее: если бы он увидел на белоснежном пушистом боку розовые пятна от свеклы или рыжие — от моркови, то поехал бы крышечкой еще до того, как набрал бы номер заводчика. Спасибо интернету — можно подстелить соломку там, где, казалось бы, невозможно этого сделать; один нюанс — можно также взрастить до небес тревожность и начать переживать о каждом чихе, потому что у Снежка из Воронежской области когда-то это ознаменовало начало болезни. Читает он и про выставки; затея кажется ненадежной еще на этапе постановки собаки в стойку. Умка в это время скачет вокруг, цепляясь зубами за край футболки, и Арсений бормочет, отбирая у нее ткань: — Нельзя, моя хорошая, никак нельзя. У нас прикус! Это «нас», чувствует он, плотно обосновывается в речи; успокаивает лишь то, что общий родительско-собачий чат сплошь переходит на «мы покакали» и «мы впервые поели дома», так что он хотя бы деградирует не один. Умке явно плевать на выставочные правила, на экспертов, которые должны осмотреть тело и в статике, и в движении. Арсений подозревает, что никто никогда не увидит потрясающие углы на лапах — если он правильно понимает, для этого ей нужно постоять спокойно хотя бы пять минут. Антон пишет ему ближе к вечеру; досадное недоразумение, учитывая, что Арс уже живет в розовом единорожьем мире, где собака принадлежит ему одному. Договор совладения лежит где-то на дне рюкзака постыдной тайной, и ему кажется, будто, если что-то пойдет не так, собаку придется разделить на три части и выдать поровну: Кате, Антону и самому Арсу. Но, если что-то пойдет не так, это обязательно скажется на Умке; собаки — существа преданные, любят людей, им вредно переходить из рук в руки бесплатным трофеем. Именно поэтому приходится играть по правилам. Арсений читает вопросы Шастуна о том, как дела, и долгие оправдания на тему того, почему он не приехал. Хочется плюнуть в экран: неужели этот придурок думает, что он кому-то нужен? И что бы они делали, ехали бы вдвоем домой к Арсу, как счастливые родители с конвертиком для новорожденного? Хотя, если абстрагироваться от ситуации, Антон выглядит милым: спрашивает, как дела, и деловито сообщает, что вернется в город только через месяц. Арсения это более чем устраивает, даже несмотря на многообещающее «А потом пойдем в бэбиков». Что такое бэбики и почему в них нужно идти — все еще загадка, но кому какое дело, если до этого еще целая жизнь? Он любовно оглядывается на Умку, покусывающую пальцы на ноге, и в сотый раз за день говорит себе, что нужно терпеть. А потом ему приходит уведомление в телеграме. Нахуя, а главное зачем — вопросы, настигающие Арсения почти сразу. Он открывает новую группу, названную в честь Бьянки Лав Стори, и тут же несется переименовывать, но права на изменение профиля ограничены администратором. Арс сворачивает настройки; в чате кроме него — один человек, и того не сильно хочется видеть. «Ты добавишь Варнаву?», спрашивает Арс, добавляя в конце дружелюбную скобочку, хотя хочется — смайлик, стреляющий себе в голову; еще не хватало, чтобы они с Катей вдвоем давили на него своими карьерными приколами — нечестно биться вдвоем против одного. Но Антон отвечает «Нет» — и Арсению ничего не остается, кроме как рассыпаться в сообщениях вопросительными знаками. Шастун реагирует сразу: «Это чат, чтобы обсуждать собачьи вопросы»; и добавляет так кокетливо: «Вдвоем». «Чат, чтобы обсуждать собачьи вопросы вдвоем — это наша личная переписка», пишет Арсений, внешне удерживаясь в рамках приличия, хотя мозг у него не то что взрывается — уже догорает. Антон раздражает своей инициативностью, весельем, проявляющимся даже в смеющихся эмодзи. Хотя судить человека по смайлам — последнее дело, но предубеждение работает прекрасно, и вот Арс уже морщится, когда Антон отвечает простое «Так удобнее». Потому что Арсению неудобно никак; он не хочет знать, о каком «остальном» общении говорит Шастун, когда пишет, что им нужно не потерять важную информацию в переписке. А потом он и вовсе меняет название диалога на «Собачьи родители» — и Арс благоразумно умолкает, чтобы случайно никого не убить. Он начинает подозревать, что все будет даже сложнее, чем кажется поначалу. iii. — Это неправильный домик, — резко говорит девчонка, оглядывая красную палатку в Арсовых руках. Арсений морщится; мало того, что на него против воли спихивают необходимое для выставок дело, хотя разговор был о том, что этим будет прицельно заниматься Антон, так теперь еще и незнакомый человек читает ему нотации. Он ведь не должен знать, какие там существуют домики — для этого есть консультанты, которые, в теории, советуют лучшее. И незачем повышать голос. — Мне посоветовали, — говорит он, не показывая возмущения; он никогда не любил спорить на людях. — Женщина в зоомагазине… — У этих женщин ноль компетенции, — парирует та, кого Антон представляет как Сашу с непроизносимой фамилией, — их практически на улице набирают. А я кидала ссылку. — Видимо, не мне. — Да, Антону. Он сказал, что вы всегда на связи. Арсений шипит себе под нос. Это правда, связь у них действительно почти непрерывная, но это происходит не благодаря самому Арсу. Просто Шастун то и дело скидывает какие-то фотографии, рассказывает о своих поездках, пересылает тиктоки о дрессировке и кормлении щенков вперемешку с мемами из группы «Лучший друг человека». В какой-то момент Арс перестает спорить, хотя советы из интернета раздражают безумно, полученную информацию всегда нужно делить на два, а все шутки он видит еще раньше в рекомендациях. Но не отвечать — значит, не порождать новый виток диалога, и Арсений придерживается этой позиции. Благо, Антон, кажется, даже не замечает, что его игнорируют — просто болтает сам с собой; ну так создал бы отдельный чат. — Ладно, хорошо, — сдается Арс, пока Саша раскладывает кусочки сыра в крохотную сумочку, висящую на поясе, — что сейчас можно сделать? — Ничего. Домик вы здесь не купите, а это, — она тычет на хлипкую палатку, — будет только мешать. Сидите так, перерыв между рингами небольшой, может, пронесет. — А если не пронесет, это что значит? — опасливо спрашивает Арсений. — Умка перевозбудится, разыграется в ринге, не возьмет титул, и деньги улетят в трубу. Хотя в бэбиках… — Да, я знаю. Необязательно. — Арс вздыхает; все это достигаторство сидит у него в печенках. — Но это ведь нормально, когда ребенок, ну… играет? — Вполне. Но эксперты этого не любят. Саша улыбается, и Арсений не может на нее злиться. Девчонка ни в чем не виновата; ее работа — выставить собаку наилучшим образом. Это Антон с Катей сговариваются, решают во что бы то ни стало собрать все возможные титулы; первый начинается с трех, кажется, месяцев, и спокойная Арсова жизнь, проходящая от работы до дома с Умкой и обратно, трещит по швам. — Мы посидим в уголке. Благо, хоть стулья у нас хорошие. — Супер! — Саша хвалит его так, будто это он — нервный щенок; в каком-то смысле так оно и есть. — Я сейчас выставлю еще одну суку, там такой милый мопсик, а потом прибегу. Будьте готовы. Ринговка и номер, окей? Арсений кивает, хотя для него происходящее — темный лес, тот самый, в который не пробивается ни лучика света, поэтому он просто сидит, бессмысленно листая новостную ленту, пока Антон с Умкой не возвращаются с регистрации. Номер у них действительно есть — даже два, размашисто написанные с двух сторон плотного глянцевого листа. — Справку приняли, — говорит Шастун, плюхаясь на соседний стул; Умка на удивление спокойно ложится у его ног, — повезло. Там же с прививками… — А потому что нехрен тащить собаку работать, когда еще карантин не прошел, — ворчит Арс. — Да все там прошло. Путаница в датах — ну, это бюрократия, ничего не поделать. Катя, кстати, писала, спрашивала, как наши успехи, но еще и сказать вроде как нечего. Кроме того, конечно, что мы доехали живыми. — Это действительно подвиг, — отвечает Арсений искренне; с тех пор, как Антон заезжает за ними, и все выставочное барахло загружается в огромный «Тахо», ему хочется только чтобы этот день поскорее закончился, а Умка так и вовсе перегружается впечатлениями, притихает, будто не в силах вывезти происходящее. — Саша сказала, что у нас скоро выход. — Как скоро? Есть расписание ринга? — Есть. — Хоть это Арс знает. — Висит у ринга. — Душнила. Я сейчас не побегу, что она сказала? — Готовить номер. И веревку. — Ринговку. — Именно. Антон деловито достает что-то то из одного, то из другого отделения рюкзака, перекладывает с места на место толстую стопку бумажек; где-то там лежит и щенячья карточка, которую им предстоит обменять на родословную — свидетельство благородных кровей. Умка наблюдает за ним с интересом, а когда из кармана выпрыгивает резиновый мячик — и вовсе несется за ним в соседний угол, и тоненькая ринговка затягивается на ее шее. — Саша забраковала домик, — зачем-то говорит Арс, указывая на сложенную вдесятеро ярко-красную палатку, — говорит, хлипкий. Как будто без домика лучше… Ей не больно? — И, не дожидаясь ответа, подхватывает Умку за талию и подтаскивает обратно. — С домиком косяк, да. — Ты не скинул мне ссылку. Антон смотрит на него как на сумасшедшего. — Я кидал, где-то неделю назад. Посмотри, прямо перед тиктоком о том, почему куриные кости вредны для собачьих желудков. Это важная информация! — Арсений думает, что сильнее раздражаться уже невозможно; все его «Я это уже знаю, читал» пролетают мимо чужих ушей, и самая банальная общеизвестная информация то и дело забивает эфир. — Раз уж у нас общая собака, хочу знать, что все не зря. — Я не буду проверять. Арсений сам на себя немного злится: с момента возвращения Антона он все чаще выбирает промолчать, уступить, сдаться — даже если наверняка знает, что прав. Антону не докажешь, а споры у них случаются так часто, что тратить эмоции на каждую — значит, сойти с ума. Вот и теперь он только кивает в знак мнимого согласия, а Антон уже берет Умку на поводок и ведет куда-то, так что Арсу остается только семенить следом. Зато Умка оглядывается на него и пищит, когда они теряются в огромном людском потоке, и это греет душу: собаку ведь не обманешь. Хоть кто-то в этом цирке искренний. Происходящее ощущается так, будто его привели на важное соревнование, так и не объяснив правил. Вокруг бегают серьезные люди, туда-сюда снуют исполинские ньюфаундленды вперемешку с крохотными чишками, которых чаще носят на руках, чтобы не раздавили. Колоритная старушка у соседнего ринга вычесывает длиннющие спаниельи уши, сбрызгивает пульверизатором, а еще дальше мальчик утирает слюни королевскому догу — мальчик и пес почти равны по размерам. Арсений не понимает практически ничего. Он смотрит, конечно, провожает взглядом Сашу, за которой семенит его любимый клочок сладкой ваты, но происходящее остается для него тайной за семью печатями. Зато в общем выставочном гуле безошибочно узнается вздох Шастуна: он встает подальше от огражденной территории, тянет за собой и Арсения; ладони у него влажные и горячие. — Я что-то делаю не так? — спрашивает он, оглядываясь на ринг. Щенков там собирается достаточно много — совсем крохотных и уже подростков, благо, возрастной разброс категории позволяет. Арсений разглядывает конкурентов, — если он правильно помнит правила, все они должны быть девчонками, — и неожиданно начинает переживать тоже. Он ведь не знает ни критериев, ни правил, знает только, что его Умка — самый сладкий пирожок в мире, но вряд ли эксперты рассуждают теми же категориями. — Не, все нормально, — говорит Антон на удивление спокойно, без привычной надменности, — просто Умка будет нервничать, если нас заметит. Ты и так дрожишь, мне тоже волнительно, а собаки считывают запахи. Ну, либо она выбежит прямо к нам, и будет дисквал. — То есть жопа? — То есть жопа. Мероприятие затягивается; щенки так и стоят в ринге, обнюхиваются, лезут друг к другу под хвосты на вырвиглазном синем ковре, пока серьезный мужчина в костюме-тройке бегает за ограждением, выхватывая у кого-то телефон, у другого человека — бумаги, у третьего — стопку конвертов. Арсений гадает, что случится, если это — эксперт, и сейчас он уедет по своим экспертным делам, так и не выяснив, кто из малышей-самоедов достоин награды больше всего, но спрашивать не решается; пока не знаешь, в чем дело, не можешь и расстроиться, если все плохо. — Сейчас начнут, — говорит Антон, и в царящем вокруг балагане его даже слышно с трудом. — Там какие-то косяки в прошлых номинантах, видимо, вон, спонсорские подарки до сих пор не отданы. — Как будто не по-русски говоришь, — признается Арсений. — Мой красный диплом никогда не был таким бесполезным. Шастун улыбается, пусть и снисходительно, и, кажется, вот-вот погладит Арса по макушке, как маленького ребенка, который, пробегая по коридору, ударяется носом о шкаф. — Ничего, привыкнешь. Арсений, правда, предпочел бы не привыкать. — А как ты вообще ввязался в эту историю? — спрашивает он просто чтобы не пялиться молча в происходящее в нескольких метрах от них. — Выставки эти? Ждет какой-то невероятной истории — что-то про рано умерших родственников, друзей и знакомых, мировую трагедию, путь к исцелению после которой лежал через оценку собачьих голов и хвостов — что-то в духе драмы на «Нетфликс». Но жизнь не всегда похожа на сериал, поэтому Антон говорит просто: — Тетка. — Тетка? — Ага. Тетка и подруга. Арсений хмурится. — Понятнее не стало. — У меня есть дальняя-дальняя родственница, причем сейчас уже и физически, но и по крови тоже. Пятнадцатиюродная или типа того. Так вот, у нее была целая драма с этими мопсами, они даже в штаты летали, чтобы что-то там выиграть. Я когда ездил документы в ИТМО подавать, у нее остановился, а там вся стена в дипломах, вот разговорились, я съездил посмотреть… Так и застрял, но прям своей собаки никогда не было. А хотелось! Ну прикольно же, вроде соревнование, азарт есть, а риска — нет. Разве что три тысячи за участие потерять, ну и собаке в кайф это. — А в кайф ли? — Тебя привозят тусить, кормить и дружить с прикольными сородичами, что может пойти не так? — Антон качает головой. — Главное, не создавать лишнего напряжения, и тогда на прикольных ассоциациях вывезешь. Посмотри, какие собаки вокруг довольные. Арс честно оглядывается, но так и не видит особой радости на окружающих его мордах. Собаки как собаки. Недовольства, правда, нет тоже, а когда из сумок показываются кусочки сыра или вонючего вяленого мяса, то псы начинают махать хвостами, бегают рысью как-то особенно грациозно. — Может, ты и прав, — признается наконец он, — в конце концов, тут мозг работает, все лучше, чем дома сидеть. Но то, что это нравится собакам, не значит, что я кайфую. Шумно, пыльно… Антон не отвечает. В ринге наконец начинается движение: щенки выстраиваются в неровную линию вдоль одной из ограждающих лент, ассистентка машет рукой — и они бегут по кругу, неуклюжие и смешные. В какой-то момент Арсений даже теряет из виду Умку, отвлекается на другую собаку — повзрослее; она отказывается бежать, хендлеру приходится отвести ее в угол и привести в чувство кусочком сыра. — Ты в ИТМО учился? — спрашивает Арсений; если он не поддержит диалог и не отвлечется, то поедет крышечкой. — Нет, конечно. — Антон почему-то хихикает. — Учился я в Воронеже, ноль из десяти, кстати, не рекомендую. А в ИТМО просто подавался, ну, мало ли выгорит. «Вот тебе и ценность высшего образования», думает Арсений, потому что кто-то с красным дипломом едва дотягивает до медианной зарплаты, а кто-то с дипломом провинциального вуза получает миллионы. Ну, может, не миллионы, но явно больше, чем среднестатистический житель Петербурга. Он хочет уже спросить, как Антон в принципе оказался в Питере, но щенки снова бегут по кругу, эксперт просит выйти каждого отдельно — и тычет пальцем в одну из собак. Секунда — и хендлер забирает кубок. Антоново лицо сереет. — Это плохо, да? — уточняет Арс, хотя все, в принципе, понятно: награду забрали другие. — Ну такое, — отвечает Антон, поморщившись, — считай, зря съездили. Ну то есть не зря, ладно, опыт и все дела, но с титулом было бы прикольнее. — А ты… Арсений не успевает договорить. Саша в одно мгновение оказывается рядом, Умка — у нее в руках, и Шастун светится, точно начищенное столовое серебро. Забирает собаку на руки, чмокает в нос и хвалит так, будто она получила Нобелевскую премию. «Потому что главное — чтобы она не поняла, что все херово, даже если все херово, Арс, собаке должно быть весело до пизды». — Ничего, в следующий раз всех порвем, — бодро говорит Саша, и Арсений кивает. Ему неловко даже признаваться, что глубоко внутри он чувствует тот же азарт, которого, кстати, не ожидал совершенно; что в момент, когда эксперт замер посреди круга, разглядывая другую собаку, Арсения кольнуло сумасшедшим желанием вырвать победу — смешно даже, учитывая, что речь идет о собачьей выставке. Он только кивает, наблюдая за тем, как Умку упаковывают обратно в шлейку, и плетется обратно к стульям. У них сегодня еще один ринг. iv. Арсению хочется Антона стереть с лица Земли, как защитный слой на лотерейном билете — можно даже без денег, потому что его исчезновение — уже достаточный подарок. С момента его ночного сообщения проходит практически два часа, с момента звонка — минут тридцать, и все это время Арс не выходит из дома, потому что если поедет сейчас — то обязательно кого-нибудь убьет. Кого-нибудь очень конкретного — того, кто позвонил ему в четыре утра, чтобы сообщить, что «ну, она что-то съела, не знаю, что, но ее тошнит и с кровью, так что мы к врачу». Арс благоразумно оставляет угрозы на неопределенное будущее: сейчас бы со здоровьем разобраться, а потом уже можно будет сделать так, чтобы Шастуну тоже нужно было к врачу. Он зависает у ноутбука, пытаясь загуглить все известные болезни разом, и поисковики пугают его то раком, то туберкулезом, то расслоением желудка; Арсений подозревает, что не все из диагнозов, указанных в статьях, существуют на самом деле, но разбираться уже нет времени. Первый автобус от его дома отходит в половине пятого; метро открывается немногим позже, так что он успевает, вспотевший и взмыленный, залететь за пару секунд до отправки. Механический голос говорит, что двери закрываются, интернета в вагоне так и нет, так что остается только шлепать губами под «Продиджи» в наушниках да разглядывать сонных пассажиров. Раннее утро среды — время, когда самые невезучие и далеко живущие катятся на работу на другой конец города, а Арсений не катится никуда — написал в отдел кадров, сообщил о внезапной болезни, и ведь не сорвал почти. Вот только болеет не он. Антон, как назло, живет на другом конце города, ехать туда с пересадкой; на переходе у Арса заплетаются ноги, и какой-то татуированный парень придерживает его за локоть. У Арса нет времени рассуждать о странных решениях касаемо внешности; встреть он старушку, у которой поперек лба написано слово «хуй» — не обратил бы внимания. Мысли в данный момент заняты только Умкой, Антоном и исчезающей к нему симпатией. Парадокс в том, что Арсений не успевает заметить, когда эта симпатия в принципе появилась. Они и общаются-то на первый взгляд совсем немного — списываются периодически по песьим делам, изредка болтают о жизни, работе и о погоде в городах, куда Антона отправляют в командировку. Арс не то чтобы это любит: он позорно завидует, особенно когда Антон присылает видео из окна частного вертолета — непонятно, куда и зачем летящего, но с потрясающими видами на прореженный хвойный лес и бурлящую реку. Антона в жизни Арса совсем не много — и это радостно. Арсений, честно, не скучает, когда тот пропадает на несколько дней, чтобы потом объявиться с очередным «кинь фотку малой», а потом добить тупой шуткой про то, что там нужна бы запятая. Зато радостно скидывать новые фотографии и кружочки с успехами Умки — вот дрессировочный зал, вот строгий инструктор командует, как нужно переходить из стойки в укладку, вот Умка разрывает зубами кусок гамака и переползает на переднее сиденье, а Арс завязывает обрывки носками, только бы доехать до дома. Антон тогда молча заказывает новый гамак с доставкой на дом, потому что «у меня же есть адрес твой в договоре», но добавляет, что покупать нужно было сразу дорогой, а не на алиэкспрессе, так что Арсений благодарен, но не совсем. Хотя конфликтов у них случается мало — нет вовлеченности, да и делить им нечего; они как родители в разводе, только Арс предусмотрительно не рассказывает о своих промахах — как Умка тащит вяленую рыбу со стола, ссыт в кровать, когда уже пора бы привыкнуть ходить на улицу, и чуть не дерется с местным злющим доберманом. Поэтому Арсений немало лицемерит, осуждая Антона: любой из его косяков мог бы закончиться и в ветеринарке, и чем похуже, только у него еще и нет денег на экспресс-помощь. А Шастун хоть и скармливает собаке какую-то дрянь, но вызывает ночного ветеринара — за бешеные, насколько Арс успевает погуглить, деньги; но злость не уходит все равно. — Все в порядке? — спрашивает он, как только влетает в Антонову квартиру. В этот момент у него нет времени ни на восхищение, ни на зависть, хотя по ощущениям Шастун живет в одном из залов Эрмитажа. Арс чуть не влетает носом в колонну и проходит заляпанными кедами по белоснежному махровому ковру, но Антон не говорит ни слова. Умка лежит на одном из диванов в комнате, которая, должно быть, называется гостиной, и выглядит спокойной; слишком спокойной для щенка. — Ну как в порядке, тетка сделала капельницу. Договорились, что она будет дома, но я от нее не отойду до вечера, это типа дневной стационар. Не хотел отдавать. «Мило, но тупо», думает Арсений, присаживаясь рядом. — А не лучше было бы, ну… отдать ее в дневной стационар? Или ты умеешь оказывать неотложную помощь? — Да какую неотложную помощь? — Антон усаживается с другой стороны дивана, и их руки встречаются в серединке собачьего живота, будто в романтической комедии. — Ей уже промыли желудок, ее, по ощущениям, всю промыли, если вспомнить размер капельницы. Дальше сильно хуже быть не должно, а если что — они реально в соседнем доме, добежим. Арсений поглаживает лапку, кажущуюся сейчас особенно крохотной, немощной, хотя еще накануне Умка скакала в ринге так, будто энергии в ней на целого ротвейлера. Сияющий кубок с гравировкой «best baby», сорванный на пятом месяце жизни, стоит теперь у Антона на комоде — по его заверению, первый в череде множества наград. — Выглядит так, будто ей удалили шило из жопы. То, благодаря которому она так скакала, — невесело хихикает Арс; обстановка разряжается плохо. — О, игл у нас стало только больше. Глянь на левой передней, под пластырем катетер. Его нужно не вырвать, но он примотан намертво. Есть ощущение, что мы его сорвем только с шерстью. — То есть врач был, Умка будет жить, ну и… — Арсений хмурится; его вопрос, как ни крути, звучит отвратительно, но он все равно спрашивает: — А чего я тогда приехал? — Потому что переживал и хотел побыть рядом в сложный момент? — Мы с тобой не так близки, чтобы я хотел поддержать тебя в сложный момент. — Я вообще про собаку… — Антон, кажется, выпадает даже, и Арс отнюдь не рад таким образом его удивить. — Но раз приехал, может, кофе попьешь? Деваться особенно некуда; машина стоит под окном на другом конце города, тучи на небе сгущаются, так что, поехав домой, есть все шансы попасть под отвратительный ливень. А может, ему просто не хочется уходить — а куда? Сидеть дома, медленно отъезжая крышечкой, и все равно тревожиться за собачье здоровье? Бессмысленно и беспощадно. Так что Арсений кивает, и Антон — слишком радостный — тут же уносится вглубь квартиры. Что удивляет Арса больше всего — у Антона есть заварочный чайник. Высокий, украшенный вензелями, с фигурной ручкой и позолоченным ситечком — Антон разливает выбранный Арсением каркаде, засыпает себе три ложки сахара; Арсений пьет так, жмурясь от температуры и кислоты. — В таком доме все ощущается пафоснее, как на приеме у королевы, — говорит Арс; тишина кажется невозможной. — Непохоже на комплимент от вежливого гостя, — улыбается Антон; он и чай пьет с оттопыренным мизинцем, и это почему-то смешит. — На самом деле я снял это дело по приколу, ну еще потому что тут два этажа, хотя на втором только спальня. Зато с окном в крыше! — У тебя в квартире два этажа и окно в крыше? — Я это и сказал. Арсений сдерживается, чтобы не присвистнуть; его до костей пробирает банальная человеческая зависть. Не то чтобы ему хотелось жить в доме с колоннами, но звездное небо над головой — слишком красиво, чтобы быть правдой. Хотя какие в Питере звезды? Наверняка там одна серость сменяет другую, более темную, но в Арсовых фантазиях в таком окне видно даже северное сияние — стоит только сильно-сильно захотеть. Наверное, поэтому он и не зарабатывает много: одно дело — мечтать о миллионах, совсем другое — столкнуться с реальной жизнью. — Там этаж совсем маленький, скорее как чердак, даже стены скошенные. — А у меня вся квартира как чердак, — говорит Арс, закатывая глаза. Проблемы белых людей звучат для него комично: что-то вроде того, что шампанское за десять тысяч по вкусу как «Советское», а ботинки от «Гуччи» на свету оказались не черными, а темно-синими. Хотя Антон наверняка зарабатывает не запредельно много, а носит одежду из того же «Кроппа» и «Бершки», но дискуссия о заработке не состоится; Антон отхлебывает еще чай и вдруг сообщает: — Хотел бы я побывать у тебя дома. — Зачем? — выпаливает Арсений мгновенно; при мысли о том, что весь из себя пафосный Антон «я свободный фрилансер и пошли все в жопу» Шастун увидит ремонт, оставшийся с прошлого века, и кучу мусора под окном, потому что коммунальные службы работают только на полную луну, становится заранее неловко.  — Чтобы увидеть, как живет Умка. — Ты что, служба опеки? У Арса внутри что-то неприятно хрустит: кажется, будто речь идет о какой-то комиссии, которая должна постановить, что живет он не так, дом у него не такой классный, и вообще, собака сидит в одиночестве, пока он уходит на работу — восемь гребаных часов в день. — Я второй родитель, который не видит ребенка после развода, — хихикает Антон. — Мы и не были женаты. Это внебрачный ребенок. — Арсений медлит. — Хотя хрен бы я завел ребенка с человеком, которого никогда не бывает дома. — А, тебе важно, чтобы я видел все первые шаги нашего малыша? — И сидел с ребенком в вольере, пока я моюсь, а то никакого личного пространства. Только ухожу — а она сидит под дверью или скулит в комнате. — Ну, может, не так уж я безнадежен? Вот, помогаю во время болезни? — спрашивает Антон, кивает на спящую на диване Умку. — Хотя изначально план был в том, чтобы держать собаку на полу, все-таки она вырастет, и тогда либо она, либо я. Арсений закатывает глаза. — Мне напомнить, что из-за себя болезнь и случилась? — Эй, каждый имеет право на ошибку! Антон улыбается вроде, но смотрит все равно виновато, и происходит то, чего Арс от себя не ожидал: он начинает относиться к ситуации проще. Само существование Антона, в последние пару месяцев стоящее костью в горле, мучительные попытки выбрать оптимальный стиль общения, чувство давления и контроля в том, что приходится делиться планами на свою собаку — все отходит на второй план, и остается человек. Все еще раздражающий, пафосный донельзя, глупо шутящий и задалбывающий вопросами, а еще — совершенно не умеющий водить машину, но уже не монстр, посланный из глубин Ада, чтобы усложнить Арсению жизнь, а живой и понятный смертный. Умка просыпается ближе к вечеру — и это нормально, щенки спят большую часть дня, но Арс все равно смотрит на нее пристальнее обычного, вглядывается в морду, будто просьба о помощи может быть написана у нее на лбу, и облегченно вздыхает, когда она принимается за еду. — Это какой-то специальный корм, типа лечебный, — говорит Антон, выгребая консервы в фарфоровое блюдце; миски у него нет. — Хотя, как я понял, прикол в том, чтобы не раздражать желудок еще сильнее, но при этом всыпать в нее какие-то калории. Взрослых собак в таком случае просто лишают ужина. — Чувствую себя взрослой собакой, — фыркает Арсений. — Но ей уже лучше, это видно. Обошлось. — Ветеринар заглянет еще раз, позже, просто убедиться. — Антон наблюдает, как Умка вгрызается в его щиколотку, и на коже остаются разводы от недоеденного корма. Он пищит, взвизгивает и отскакивает в сторону; Арсений не может не смеяться. — Не смотри на меня так, это рабочий метод, тебе должны были рассказать на дрессировке. Ты показываешь собаке, что тебе больно, понятным ей языком, иначе как ей понять, что у вас проблемы? — Да ты прав, конечно, — говорит Арс, и впервые он согласен с этим на сто процентов, — просто со стороны выглядит ужасно смешно. Гулливер отбивается от лилипута, картина маслом. — Скоро этот лилипут перестанет быть маленьким, осторожнее. — Антон ласково поглаживает Умку за ухом. — Так что, голодная собака, ужинать будешь? Арсений соглашается; сначала — поесть, потому что за день действительно устает, а от пасты с креветками никому еще не становилось хуже, потом — посидеть в гостиной, где из света — одинокий торшер в углу, и посмотреть дурацкие видео на «Ютубе». Просто потому что хочется услышать вердикт врача. Этот день по праву можно назвать днем открытий об Антоне Шастуне. Сначала Арс удивляется, когда узнает, что паста — не покупная и не приготовленная поваром; так сложно представить Антона, стоящего у плиты в том нелепом фартуке с грибочками из «Марио» и отмеряющего нужное количество сливок. Когда Арсений справляется с потрясением, следующим ударом становятся выведенные на большой экран рекомендации «Ютуба», сплошь состоящие из дрессировки, выставок и какого-то собачьего спорта, с редкими вкраплениями футбола, обзоров на квартиры в разных городах мира, самоучителей по английскому и — почему-то — покраски волос. Вопросы у Арсения множатся; ответов, увы, не становится больше. Они на удивление слаженно выбирают видео из категории ужастиков, какое-то шоу, где парень ползает по заброшкам и обсуждает увиденное. Арс поворчал бы про технику безопасности и базовый инстинкт самосохранения, которого у данного типа очевидно не наблюдается; лезть в заброшенную больницу с друзьями и дискутировать с живущими там бомжами — да, грандиозное достижение. Но Антону, кажется, интересно, а на моменте, когда на весь экран выползает надпись «Больница — это край чудес, зашел в нее — и там исчез», он сжимается в комок, прижимает колени к груди и, по ощущениям, перестает дышать. Арсению уютно. Арсению спокойно. Арсений не думает про работу, оплату коммуналки и звонок родителям, которые снова будут ездить по нервам, спрашивая, когда он найдет себе девочку. Он вообще ни о чем не думает — нутро заполняется белым шумом, и это оказывается до странности приятно. Поэтому, когда Антон предлагает задержаться еще ненадолго, он спрашивает только, можно ли у него помыться, а если да — то где взять полотенце. — У меня корыстные планы, я живу в квартире без ванной, — поясняет он, когда Антон выделяет еще и домашнюю футболку; сближение происходит слишком стремительно, но это просто удобно, а когда одежда чистая, то не так уж и важно, кто носил ее до тебя. — Ты реально не против? А то я влез. — Это наш общий ребенок. Рано или поздно мы должны были подружиться. Арсений не отвечает, но где-то между подъемом на второй этаж, в ванную под скошенной крышей, и насыпанием в горячую воду морской соли, его осеняет: Антон все это время хотел дружить. Пока Арсу это было незачем, неудобно и неуклюже, Антон пытался держать связь, спрашивал о его жизни — а Арс воспринимал это как хвастовство и желание уколоть: смотри, мол, как у меня все классно, пока ты, лох, сидишь в своем офисе. Антон спрашивал про Умку — а Арс видел в этом только желание побеждать. Его не то чтобы отпускает — скорее, раздражение становится меньше; хочется пошутить, что все дело — в расслабляющем геле для душа, который он тоже тащит у Антона, и плещется неприлично долго, потому что своей ванной у него действительно нет. Кожа на пятках от горячей воды идет волнами, в уши набивается пена, но Арсений ощущает себя неожиданно счастливым. — Врач уже приходила, — выпаливает Антон с порога, когда Арс заходит в комнату с тюрбаном из полотенца на голове, — не знаю, правда, зачем. Я и сам мог пощупать Умке живот и заглянуть в пасть, правда, хер знает, как объяснил бы, что именно там увидел. — Зачем-зачем, за деньгами. Сколько там вызов стоит? Арс делает вид, что ворчит, но на самом деле новость о том, что все — вау! — в порядке снимает с сердца огромный мешающий дышать камень. Умка наконец успокаивается и в кои-то веки грызет разрешенную игрушку, а не тапок, зарядку или новый носок со смешным рисунком, а Антон умело открывает бутылку шампанского — будто у них какой-то праздник. — Деньги — не проблема, — говорит он, усаживаясь в глубокое кресло. — Так что, останешься еще ненадолго, раз уж мы уже здесь? Поговорим хоть нормально. — Выглядит как свидание, — выпаливает Арс прежде, чем успевает подумать. — Ты пришел бы ко мне на свидание в растянутой футболке и дешевых шортах? — Это твои шорты! — Ну да. Иначе как бы я узнал, что они дешевые? Арсений закатывает глаза; ему определенно потребуется еще время, чтобы перестать цепляться за шутки про деньги. — Начнем с того, что я вообще не пришел бы к тебе на свидание. — Ладно, ладно. — Антон пожимает плечами и протягивает ему бокал. — Так что, отметим чудесное собачье спасение? v. Арсений неиронично ощущает себя в песне группы «Грибы» — между ними тает лед. Не то чтобы он готов кинуться к Антону в объятия, но сам факт его существования больше не вызывает раздражающего зуда где-то внутри. Он не морщит нос, когда на заблокированном экране всплывает очередное уведомление, и не задерживает палец длинным тапом на диалоге, чтобы проверить, что тот опять пишет, не отмечая при этом прочитанным. Даже оставляет собаку на пару дней, когда ему нужно съездить домой, а Антон — смешной — благодарит и радуется, потому что «я тоже люблю эту дурынду все-таки». Теперь это не ощущается покушением на нечто важное: Антон не хочет Умку украсть. Да и куда ему? Они все-таки полезны друг другу, и Арсений удивляется, почему так боялся раньше — будто собачьей любви не хватит на них обоих; будто Умку нужно спрашивать, кого она больше любит, маму или папу — или, в их условиях, папу-один или папу-два. Хотя сажать собаку между ними и звать одновременно Арсений все еще не решается: что делать, если та побежит не к нему? Вот и теперь — они едут куда-то вдвоем, и это не выставка, не ветеринар и не какой-нибудь осмотр у Варнавы. Нет, Антон просто предлагает провести день вместе, «мы же нормальные родители, Арс» — и Арсений собирает вещи, покупает продукты, потому что, по Антоновым обещаниям, нормальные магазины закончатся где-то на середине пути, усаживает Умку в новый гамак — и едет. На своей машине. В свой единственный выходной. С Антоном, мать его, Шастуном. Воистину, как удивительна бывает жизнь. — Вот здесь сверни направо, — говорит Антон на втором часу пути, когда Арсово нетерпение разве что физически не рвется наружу, — и там еще километров пять, до забора. Проедешь его — и туда нам надо. — А что, сразу не сказать, куда мы едем? Не люблю сюрпризы. Арсений ворчит, но, если подумать, ничего интереснее в его жизни давно уже не случалось; в конце концов, не хотел бы — не поехал, уж искусство игнорирования Шастуна он за эти месяцы осваивает в совершенстве, но нет — вот он, по своей воле севший за руль, сворачивает, где сказано, хоть и ничего не понимает по затертому указателю. — Ты ж согласился, — достает Антон тот же козырь, — а я говорил, что я скрытная сволочь. Но тебе понравится. — Природа? Вряд ли. — Арс качает головой; нормальный асфальт резко заканчивается, и теперь «Солярис» потряхивает на мелком щебне. — Я, кстати, поэтому и согласился. У нас в области — две сосны да три березки, вряд ли меня что-то прям удивит. — Очень ценю, — начинает Шастун таким тоном, что непонятно, язвит он или нет, — что ты все-таки со мной поехал. Не уебись в карьер, пожалуйста. — Не уебаться куда? — В карьер. Антон кивает на поворот — дорога там действительно обрывается, становится песчаной, а вскоре упирается в воду. Причем не какую-то грязно-коричневую — нет, небольшое озеро выглядит так, будто его вырезали с рекламы курорта на Мальдивах; вода бирюзовая, яркая настолько, что слепит глаза. — Это выглядит слишком чистым для Ленинградской области, — комментирует Арс, паркуясь на обочине. — Ну как? Я тебя удивил? Антон радостный — даже чересчур; будто у него в жизни не было дня лучше, чем сейчас, и весь смысл его жизни заключен в том, чтобы кого-нибудь порадовать. Это даже мило — но Арсений по-детски поджимает губы и молчит. Почему-то кажется, что признаться в своем восторге — значит, сдаться; хотя тихое уединенное озерцо, по одну сторону огороженное редким хвойным лесом, похоже на ожившую сказку, оазис посреди пустыни. Он выгружает Умку из гамака; подросшая, она выпрыгивает сама, и Арсений подлавливает ее за пузо, чтобы надеть шлейку. Окрепшие собачьи лапы нетерпеливо шаркают по земле — она явно чует, что впереди — приключение, и едва не подпрыгивает на месте, пока Арс скидывает обувь и шлепает голыми пятками по теплому песку. — А почему здесь нет людей? — спрашивает он, когда Антон наконец их догоняет; в рюкзаке у него за спиной шуршат пакетики с закусками и пара бутылок воды — больше для собаки, чем для них самих. — Тут еще недавно была стройка, все было перекрыто. На той стороне — какой-то элитный поселок, что ли. Говорят, озеро тоже скоро отгородят. — Но еще нет. — Но еще нет, — эхом повторяет Антон. — Да отпусти ты ее. Чего ты воруешь праздники, как Гринч? Арс смотрит на него с сомнением. С одной стороны, Умка изводится, царапает песок, тянется вперед; будь она посильнее, давно уволокла бы Арсения за собой. С другой стороны, Арсению страшно. — А если она убежит, ты по кустам шароебиться будешь? — спрашивает он, оглядываясь; убежать здесь есть куда. — Не убежит. — Уверен? — Арс. — Антон неожиданно подходит ближе, в один шаг оказываясь рядом, дышит в затылок, кладет руку на плечо. — У нее образование лучше, чем у меня, смотри. — Он тихо присвистывает. — Умыч, сядь, пожалуйста. Умка смотрит на него глазами-бусинками — и шлепается на попу; должно быть, чертовски неудобно будет отмывать ее от песка. — Умыч, сиди так. — Шастун забирает поводок из Арсовых рук, и у того уже нет сил сопротивляться; он только вздыхает и ждет, что будет дальше. — Сиди. Сиди, молодец. Умка сидит. Антон делает шаг назад, еще один, и еще, пока не отходит метров на тридцать, и только тогда она начинает подергиваться, будто от легкой вибрации, и нетерпеливо принюхиваться. Арсений на мгновение ждет, когда же все сорвется — ему нужно, чтобы сорвалось, чтобы ткнуть Антона носом в его педагогическую ошибку; будто они не занимаются этим коллективно. Но Арс ведь не собирается отпустить молодого еще щенка без привязи в чисто поле! — Иди сюда! — кричит Антон ровно в тот момент, когда амплитуда Умкиных колебаний еще немного увеличивается; собака срывается с места и бежит, вспахивая лапами песок. — Молодец. Супер! — Он оборачивается к Арсу. — Вот, видишь, с воспитанием все в порядке, отпусти ребенка. Мудрый родитель знает, когда можно отступить. — И, не дожидаясь ответа, добавляет: — Иди, гуляй свободно. Собачий нос подергивается, она прищуривается будто, смотрит с явным недоверием — а можно ли? — и наконец уносится вперед, врезается в воду с таким энтузиазмом, будто не видит ее впервые — ни страха, ни удивления. Арсений успевает подумать о том, как прекрасно будет все это оттирать с некогда белоснежной шерсти, и хочет уже озвучить это Антону, — смотри, мол, что ты придумал, гений, — но тот проворно скидывает массивные кроссовки и несется следом. Не ловить — играть. Арсений стоит на берегу; рядом с ним валяются тридцать тысяч рублей в обувном эквиваленте, а далеко впереди Антон с разбегу прыгает в воду, поднимая фонтан брызг, и будто нарочно заливает Умку брызгами. — Иди сюда, недотрога! — кричит издалека, и Арсений, поморщившись, оставляет обувь на берегу: если что и украдут, то явно не его кроссовки из детского раздела «Спортмастера» — кто только делает такой размер и как быстро сейчас растут подростки? В общем и целом, мечта Арсения сбывается: хотел бегать с собакой по лесу — бегай, хотел пикник — пожалуйста. После купания они действительно достают пакет чипсов, такой, для большой компании, но успевают съесть только половину, прежде чем ветер задувает туда песок. Даже Умка сидит рядом, хотя белоснежная прежде шерсть превращается в сплошной ком грязи, а когда она машет хвостом, Арсению в лицо прилетает земля. Это очень похоже на его фантазию — вода бирюзовая, разве что не сияет, лес — чистый, по такому можно ходить хоть в тапочках, вокруг — ни души, так что про поводок они не вспоминают. Есть только одно маленькое, почти незаметное «но». В его идиллию вклинивается Антон. Антон, пытающийся разыграть Арсения и плещущий в него водой; Антон, через минуту после этого радостно заявивший, что захватил с собой полотенце — но одно, потому что два не влезает в рюкзак; Антон, получивший этим же полотенцем по затылку. Антон, который предлагает между делом: — Поиграем в игру на сближение? — На что? — переспрашивает Арсений, хотя это максимально тупо. — Извини? Шаст не отвечает — только копается в телефоне, и Арсу интересно, как он умудряется разглядеть что-то на таком солнце. Лучше бы лучи выжгли его чертов «айфон» без возможности восстановления, но у Арсения нет сил спорить — только если из спортивного интереса, поэтому он соглашается поиграть, но держит в уме, что всегда можно соврать. Им ведь не нужно сближаться по-настоящему. На удивление, первые несколько вопросов проходят отлично. Врать не приходится: они не затрагивают каких-то особенно личных тем, Арсений без проблем может сказать, что в последний раз пел вчера в душе, а для кого-то — еще в школе, на выпускном; что он не хотел бы стать знаменитым, но не отказался бы писать романы под псевдонимом, чтобы особо любопытные не лезли в его реальную жизнь; что у него нет предчувствия о собственной смерти, и вообще, это дурацкий вопрос. Даже три факта, объединяющих его с Антоном, он находит без труда: занудство, режим совы и любовь к собакам. На последней трети его мозг начинает скрипеть и отказываться работать. — Нет, у меня не теплые отношения в семье, — говорит он как-то даже зло, будто в этом виноват лично составитель вопросов. — У меня вообще нет отношений в семье, но это не грустно, это мой выбор. Созваниваемся иногда, но не больше. Он благоразумно не сообщает, что за время этих созвонов ему напрочь выносят мозг. — Мне жаль, — отвечает Антон с такой интонацией, что его хочется ударить. — У меня дома все более-менее хорошо. Ну, не без приколов, но родители… — Это святое, ага, я знаю. Давай дальше. — Закончите предложение: «Я хочу, чтобы у меня был кто-то, с кем можно разделить…», — послушно зачитывает он. — Совместный просмотр сериалов. — Арсений почти не думает. — Прогулки с собакой, а то одному бывает скучно. Пообниматься можно. Последнее он говорит, кажется, против воли — слова просто вытряхиваются изо рта, и он не в силах это предотвратить. Но уточка говорит «кря-кря», а Арс говорит «зря-зря» — Антон смотрит на него так жалостливо, будто ему вот-вот нужно будет собирать денег на ремонт сгоревшего дома. — Вообще поддерживаю, — наконец говорит Шаст вместо всего того, что мог бы сказать. — Можем помочь друг другу. — А если бы я сказал, что мне не с кем трахаться, ты бы тоже залетел? — Я как раз не залечу. — Я бы закатил глаза, но дальше некуда. Антон смеется, и — глупо, но Арсений думает, что это хорошо. И не в каком-то прикладном смысле, просто приятно видеть, что рядом не ошиваются отбитые гомофобы — мало ли, что может случиться; Арс давно умеет не привыкать к людям, которые ненавидят самую его суть, потому и раскидывается шутками между делом: кто завопит про ненастоящего мужика, того лучше не подпускать ближе. Антон же хихикает, подхватывает — и при этом мир не рушится, и они запросто идут дальше. Если бы Арсению сказали, что он будет определять комфортность человека по шуткам по геев, он решил бы, что человек сошел с ума. — Короче, я отвечу честно, но обещай не издеваться, ладно? — спрашивает вдруг Антон, и Арсений кивает; даже не тянет язвить на тему того, точно ли ему нужно это знать. — В прошлых отношениях мы часто принимали ванну вместе. Не в сексуальном плане, а реально ванну, лежали, читали каждый свою книжку, и вот по этому я пипец как скучаю. Без шуток, найти секс — легко, а вот это… У Арсения заканчиваются внутренние инструкции; он не знает, что говорить, как говорить и зачем вообще говорить. В голове вертится ехидное «О, ты читаешь книжки», но он ведь не мразь: человек поделился личным — нельзя плевать ему в душу. — Могу составить компанию, если мы оба будем в плавках, — говорит он, неуверенно пожимает плечами: не слишком? Антон фыркает. — Ты даже сюда не взял плавки. — А ты не говорил, что будет вода! Люди не читают мысли. — Ладно, ладно. Поделитесь смущающей историей из своей жизни. — У меня нет смущающих историй. — Не пизди, — отмахивается Шастун, — они у всех есть. — Ладно, в садике я однажды показал мальчику средний палец, а воспитательница поставила меня на стульчик и велела показать, что означает этот жест. Серьезно, с тех пор я не влипал в тупые случаи. Как Тэд Мосби, не попадал в смущающие ситуации с пяти лет. — Жесть. Это реально психологическая травма, даже не знаю, чем ее перебить. — Антон, кажется, действительно задумывается. — Ну, я однажды придумал охуенное описание для Тиндера, записал его в заметках, прям по частям собирал, прикинь. Скопировал, вставил, меня начали свайпать, и я только через два дня заметил, что вставил туда список покупок. Гребаный список покупок, типа, «Мальборо», картошка и таблетки от диареи. — Тебя выбирали, чтобы узнать, в чем прикол данного описания? — смеется Арсений. — Хотя если бы я такое увидел — тоже повелся бы. Нужно вписать это в учебник по пикапу. — Ну, зато я так нашел друга. Один минус — мы живем в разных городах, так что мотаться в Москву, чтобы просто попить с ним кофе — стремный прикол. Арсений не спрашивает, почему у Антона в приложении для знакомств стоит фильтр на мужчин; он вообще ничего не спрашивает, делает вид, что так и нужно, только бы не спугнуть — вряд ли они настолько близки, чтобы обсуждать это сейчас. — Ладно, засчитано. Что там дальше? — Скажите партнеру, что вам уже в нем нравится. — Ты придумал этот вопрос! — возмущается Арсений, и Шастун поворачивает телефон экраном к нему: мол, читай. — Ладно. Ты… до сих пор не убил нашу собаку. Ты прикольный, когда присылаешь только мемы. У тебя есть деньги. Не смотри так, если что, я знаю, у кого занять на оплату квартиры. У тебя… Все, я закончился. — Хорошо. — Антон крутит кольцо-печатку на пальце: волнуется? — Ты тоже не убил нашу собаку. А еще ты умный. И смешной, особенно когда расчехляешь свои каламбуры. И у тебя есть мнение по любому вопросу, хотя иногда оно — та еще херня. И ты… красивый. Арсений думает, что в сочетании с историей про Тиндер это звучит подозрительно, но снова ничего не говорит. — Допустим. — Тут еще нужно спросить о проблеме друг у друга и посоветовать ее решить, но мы же убьем друг друга, да? — спрашивает Антон как-то даже печально. — Пока моя единственная проблема — это то, что кто-то слишком настырный. Если не считать семьи, денег и зашкаливающего по всем фронтам одиночества, но об этом он не планирует сообщать. — Ты всегда мог отказаться, вот тебе и решение. А еще можно просто относиться к ситуации проще, не видеть во всех врагов и жить на приколе, как тебе такое? — Сборник бесполезных советов из категории «просто не грустить», — не сдерживается Арсений, — но, как видишь, я здесь, достаточно прикольно? — Мне — да, — серьезно отвечает Антон. — Надеюсь, тебе тоже. И минуту смотреть друг другу в глаза тоже не будем? — Извини, не моя история. Антон, видимо, понимает, что приближается к лимиту терпения, потому что чешет задремавшую собаку за ухом, поднимается на ноги — Умка, будто следуя за открывшимся вторым дыханием, отряхивается и семенит следом. Арсений закидывает пустые пакеты из-под чипсов в чужой рюкзак и спешит их догнать. vi. — Ты прямо сейчас лежишь в ванной, да? — смеется Антон. — Допустим. А на что это влияет? Арсений картинно ведет ладонью по воде, плещется громко, чтобы динамик наверняка уловил звук. А что — Антон предложил пожить у него, раз уж в Арсовом районе меняют трубы, и воды нет вообще никакой — должны же быть какие-то плюсы. — Да нет, я завидую, если честно, жутко. Я работаю, работаю и еще раз работаю. — Сейчас два часа ночи. — Ну да. — Антон вздыхает. — Быстрее доебусь с этим макетом — быстрее приеду. Охереть, мы как будто сто лет женатая парочка. — Иногда мне кажется, что это реально так. Шастун смеется — и рассказывает что-то про задолбавшего заказчика, про то, что у него не находится минутки даже на ужин; его хочется связать и принудительно накормить какой-нибудь сытной овсяной кашей. Арсений и сам не понимает, когда их отношения становятся такими — то теплыми и заботливыми, то по-дружески подъебывающими, то снова колючими, но это почему-то перестает ранить. Они будто прибиваются друг к другу, как два корабля в океане одиночества — Арсений однажды придумывает эту метафору, ощущает себя свадебным регистратором с этими их ублюдскими речами, но так и не может выкинуть ее из головы. Вот и сейчас Антон нежно называет его русалочкой, но добавляет, что он — скорее злая рыбина, которая может откусить лицо, даже если прийти к ней с клубникой в декабре. А потом у Арсения за дверью скулит Умка, он быстро прощается — сбегает, потому что еще секунда — и они скатятся в тупой флирт. Снова. Арсению это незачем; он однажды уже ведется на такой прикол, решает, что, если кто-то не гетеро, то он стопроцентно заинтересован в самом Арсе. И если Антонову ориентацию он все-таки выуживает из него после какого-то там по счету бокала виски-колы, кивает и принимает к сведению, то про себя ничего не говорит — ни к чему генерировать неловкость. Если из двух друзей один — гей, это нормально, если гей и бисексуал — с этим как будто нужно что-то делать. Антон не спрашивает; Арсений молчит. Он наливает себе бокал вина — чужой бокал, чужое вино на чужой кухне; мысль о том, что он по Антону скучает, проходится в голове еще не бульдозером, но детским велосипедом, на котором сидит кукла из «Пилы». Пугающая, совсем не похожая не детскую игрушку — так и они с Антоном играют-играют и доиграются, и что-то где-то обязательно рванет. Пока их физический контакт ограничивается мимолетными объятиями во время просмотра ужастиков (Антон боится, но зачем-то соглашается посмотреть всю «Пилу») и одним моментом на выставке, когда Умка впервые берет щенячий бест на всей выставке, а Антон подхватывает Арса на руки и кружит по всему залу. Арсения тогда больше волнует вопрос, как бы не задеть ногами проходящих мимо людей и (тем более) собак, а внезапно возросшая тактильность — не волнует; наверное, зря. «Он просто дружелюбный», говорит себе Арс, когда Антон по доброте душевной предлагает поспать на одной кровати: диван в гостиной жесткий и неудобный. «Мы — совладельцы», говорит себе Арс, когда они едут к Варнаве вдвоем — нужно менять щенячку на родословную и подписывать какие-то бумажки. «Мы хорошо общаемся», говорит себе Арс, когда Антон звонит ему пьяным, потому что ему грустно и одиноко. И ничего больше. Он сидит на высоком барном стуле, почесывает ногой Умкин загривок — она привычно лежит рядом, трется о металлические ножки, ждет, видимо, прогулки. Арсений — кремень, Арсений готов; хотя ночные бдения немало его выматывают, лучше выбежать во двор, чем оттирать говно, размазанное по комнате. Когда Антон рассказывает ему об этом, Арс одновременно сочувствует, злорадствует и смеется: кто не следит за собакой и скармливает запрещенку, тот сам виноват. Антон скидывает ему селфи со страдающим лицом у ноутбука и скриншот обратных билетов. В Пулково Арсений выезжает по зову сердца — даже Умку оставляет дома, закрыв в единственной полностью безопасной комнате. Рано утром, когда метро еще не ходит, и приходится тратить деньги на такси — со своей карты, а не с Антоновой, а то какой же это сюрприз? К тому же, Антон оставляет ему номер на экстренный случай, подвязывает и в Google Pay — «Если че с малой случится, трать хоть миллион». Скучание — вряд ли такой важный повод, чтобы влезть в чужой кошелек, так что Арс отдает свою кровную тысячу, чтобы в половине шестого уже топтаться у международного выхода в «Пулково», сжимая в руках пакет из «Макдональдса» — как будто его нет прямо в аэропорту. Но одно дело — купить еду самому, другое — когда ее приносят заранее; забота кроется в мелочах. Арс, честно, пропускает момент, когда начинает хотеть об Антоне заботиться. — Ты… — только и выдавливает из себя Шаст, когда они сталкиваются — вернее, Арсений выныривает навстречу, потому что его не замечают. — Какого хера ты тут делаешь? Спрашивает-то грубо, так что становится даже обидно, но почти сразу делает широкий шаг вперед, кидается обнимать, невзначай мажет губами по щеке; пакет с едой хрустит, зажатый у Арсения в ладони. — Оденься, дурак. Уже не лето. — В Белграде еще лето. — Без проблем, — бухтит Арс, подхватывая Антонову сумку, — сейчас отморозишь жопу — и посмотрим, в каком мы, блять, городе. Там дождь! Шастун благополучно игнорирует замечание, а Арс запоздало понимает, что оно было бесполезным: из аэропорта они сразу прыгают в такси бизнес-класса, оплаченное еще зарубежным заказчиком, а Антон все болтает и болтает, будто курьезных случаев у него за последнюю неделю случается больше, чем за всю жизнь. С монолога о смешном австралийце с невозможным акцентом он переходит на шутки про сербский менталитет, и даже водитель, кажется, вслушивается в разговор. Арсений неожиданно остро ощущает, как к его руке, лежащей на сиденье, подбираются чужие пальцы — касаются, правда, только самыми кончиками ногтей. Если бы Арсу было шестнадцать, он бы сделал какие-то выводы; в том возрасте любая мелочь кажется намеком, любая ситуация — очевидной и легко разрешимой. Но он так и сидит, по-школьному напрягаясь от того, как на очередной кочке Антонова рука все-таки почти шлепается поверх его — и тут же с извинениями исчезает. Забавно — как в школе. Смешно сейчас, пройдя через всевозможный сексуальный опыт, искренне взрываться от касания чужой ладони. — Ты сегодня не работаешь, что ли? — спрашивает Антон уже на подъезде к дому, будто только сейчас вспоминает о небольшом нюансе. — Почему же? Работаю. — И ты поперся встречать меня утром? Придурок. Арс пожимает плечами; мысль о том, что Антона в «Пулково» обязательно должен кто-то ждать, почему-то кажется неоспоримой, что это должен быть именно он — тоже. Как будто есть что-то важное в том, как Антон грызет свой несчастный макзавтрак, роняя картошку на рюкзак. — Давай я хоть подкину тебя на работу? — спрашивает будто примирительно; изо рта у него торчит листик салата. — А то пиздец. — Ты с самолета. — А тебе на работу. — А у тебя собака одна дома, — достает Арс козырь, потому что еще больше гейского напряжения просто не выдержит. — Я доберусь, не переживай. — Тогда ты остаешься еще раз на ночь. Ехать в твою жопу мира — ужас ужасный, а с меня ужин. Арсений вздыхает; легче все еще не становится. — Ладно. Забились. vii. Арсений решительно не понимает, как это успевает произойти. Сначала Антон предлагает им гулять вместе, потому что «ребенку нужны оба родителя, Арс, это залог здоровой психики»; позже — он все чаще остается на ночь, и оказывается, что диван не такой уж и неудобный, если купить на него матрас. Шастун тогда убивается, но доказывает, что ему давно был нужен второй матрас, и ни с чем это не связано; Арсений делает вид, что верит. Он так и живет на два дома, простаивает в вечерних пробках и начинает скучать — не по Антону, а по широкой ванной и нормальной звукоизоляции, благодаря которой в доме не слышно каждый соседский чих. А потом Антон предлагает: — Давай съедемся. Арсений во время ужина замирает, не донеся ложку до рта. — Извини, что? —Съедемся, говорю. Жить вместе. И прежде, чем ты возразишь, я приведу аргументы, окей? — Антон улыбается; мозг явно работает только у одного из них — и хорошо, если хоть у одного работает, потому что Арсов процессор вырубается, мигнув лампочкой напоследок. — Мы оба много работаем, оба, по сути, одиночки. При этом мы болтаем друг с другом, и у нас неплохо получается, так что вдвоем веселее. Я видел твою квартиру, она не очень, и у меня есть ванная. С собакой удобнее вдвоем. Мне не нужны от тебя деньги, хотя если хочешь, можем пересчитать плату за жилье в процентном соотношении от дохода — ты же не будешь спорить, что это справедливо? Я неплохо готовлю, а тебя это заебывает. И наконец, если захочешь, ты всегда сможешь свинтить обратно. Чертовски хочется сказать, что переехать обратно будет не так легко: хорошие квартиры сейчас — на вес золота. И вообще, что на первый взгляд план Антона гениален, но на второй взгляд — это очень тупой план. Но Арсений берет три дня на обдумывание — три дня, которые и так проводит не в своем доме, одевается в рубашки, развешенные в Антоновом шкафу (так было удобнее!) и ест пасту, приготовленную не им (он поздно приезжает из офиса!). Он перекрещивается, трижды плюет через левое плечо — и соглашается. В конце концов, ему просто нравится Антонова квартира. Они друзья — дружеские друзья, по-дружески смотрят сериалы, заводят даже таблицу, чтобы отмечать, что нужно глянуть вместе, и пьют дружеский чай. Ничего криминального; максимум гейства в их доме вносит тот факт, что Антон таскает Арсов запасной дождевик и термобелье, ведь «я знал, что ли, что так холодно будет, я до этого только до метро ходил». Арсений на всякий случай дарит ему шарф, шапку и ярко-желтые резиновые сапоги, — пригодится шлепать по лужам, — и Шастун напоминает гибрид мальчика и клоуна из «Оно». А потом Антон его целует — вот так просто, во дворе под опадающими листьями; романтика прет изо всех щелей. — Нужно… Нужно спрашивать, прежде чем кого-то поцеловать, — выдавливает из себя Арсений. Он благодарит всех богов за то, что двор темный, глубокой ночью нет даже случайных прохожих, а капюшон дождевика скрывает его лицо от редких лучей фонаря. У него дождевая вода хлюпает в кроссовках и затекает за рукава, стоит лишь поднять руки, а лицо краснеет так сильно, что почти сравнивается по цвету с опадающими листьями клена. — Я думал, ты не против, — говорит он, но смотрит почему-то виновато. — Только мы, кажется, собаку потеряли. — Не потеряли, вон, хвост белый торчит из-за кучи листьев. — Арсений кивает на газон, потому что это сейчас безопаснее; изнутри невольно рвется нервный смех. — Ты правда решил, что поцеловать кого-то впервые, когда он вывел собаку с поносом во двор, это классная идея? — В этом свете ты был ужасно красивым. Для Арсения это — сомнительный аргумент. Они обсуждают это сильно позже — когда вливают в Умку еще порцию «Энтеросгеля», отмывают ее от наступающей осенней грязи; Антон держит ее за талию, приподнимает, а Арс щедро проходится душем по пузу, задевая заодно Антоновы джинсы, стену и полочку с полотенцами. Потом Арсений нарочито медленно вычесывает белоснежную шерсть, и диван весь пропитывается запахом псины; Антон ходит вокруг них кругами, ожидая вердикта. А потом Арс привыкает. Антон спрашивает, можно ли его поцеловать — во второй раз, в третий и в сто двадцать третий; действительно спрашивает, а иногда — еще и посылает запросы заранее, и на очередном «Приглашаю вас на поцелуй в губы в 19:30 в общей гостиной» Арсений сдается и поясняет, что спрашивать важнее всего в первые разы или когда партнер в этот момент чем-то занят, но все равно краснеет от поступившего однажды приглашения на совместную мастурбацию в кровати. Антон отдельно указывает, что в программу включена смазка и презервативы по желанию (но не обязательно), и Арс весь остаток рабочего дня сидит как на иголках, будто ему под жопу подкладывают большого ежа. — Ты долго не сдавался, — говорит Шастун однажды, когда Арсений окончательно перетаскивает все свои подушки и одеяла в общую кровать. — А были поводы? — Я тебе намекал! Арсений фыркает; он терпеть не может намеки. Если бы он был психологом, то написал бы книгу: «Брошенные на полпути фразы, томные взгляды, расшифровка эмодзи и текстов песен и другие способы никогда не получить желаемое». Требуется время, чтобы переучить Антона разговаривать словами — хотя он не то чтобы не умеет, но поначалу пытается увиливать и играть в угадайку, и это расстраивает. Все равно любая ситуация скатывается в недоуменное Арсово «так что ты на самом деле хочешь?» — и это приходится решать; оказывается, Антону всего-то нужно было показать, что если он скажет, его услышат. — План был хуевый, — говорит Арсений, укладывая стопку подушек одному ему ведомым способом. — Во-первых, это неоднозначно, во-вторых, я твоих намеков не замечал. — Однажды я вышел к тебе голым! — Сказал, что забыл полотенце, прикрылся ладошками и быстро убежал. И намекнул только на то, что херово собираешься в ванную. — Ты не можешь меня осуждать! Ты не говорил даже про свою ориентацию. — Чтобы ты не чувствовал неловкости. — План был хуевый, — парирует Антон, и Арс вскидывает ладони, признавая поражение: какой смысл возвращаться к этому снова и снова, если сейчас все до безобразия хорошо? Единственным камнем преткновения остается Умка — и это провал, учитывая, ради чего они собрались. Антон то и дело подкармливает ее крекерами и кусочками мяса, Арсений — ворчит и учит команде «фу». Антон отпускает на прогулке к другим собакам, Арсений тревожно цепляет на поводок и прыгает вокруг щенячьего клубка, давая ей поиграть. Антон ворчит на шерсть на диване — Арсений тащит Умку поваляться и чешет так сильно, что подростковая линька усиливается в сорок два раза. А потом они покупают разрешенные гипоаллергенные лакомства, заказывают для скорейшей дрессировки кликер и выбирают покрывало, на котором не видно белоснежной шерсти. Умка восторженно скачет по нему, широко облизывая Арсово лицо, и танцует на его печени с таким изяществом, что Антону приходится их разнимать. И жизнь идет своим чередом. viii. — Она точно знает, — говорит Антон, оглядываясь на Катю; та стоит у стенда «Эуканубы» и увлеченно обсуждает что-то с продавцом. — Антон, ей не до этого, ставлю почку. У Кати тут три собаки, щенок мелкий совсем, какая-то шляпа со спонсорами и заболевший хендлер. Ты реально думаешь, что ей есть дело до того, что мы ебемся? На последней фразе он понижает голос, но в выставочном шуме никого не интересуют их разговоры. Арсений плюхается на стул у самого ринга, разглядывает блестящую шерсть маламута, стоящего совсем близко — и осознает вдруг, что все понимает: и жесты эксперта, и закорючки, стоящие в сертификате с монопородки, и то, для чего в принципе нужны эти бумажки и что они им дадут. — Вон, щас хаски еще пройдут — и потом мы, а их там буквально три штуки, так что шагом марш надевать ринговку. — Мне страшно, — признается Антон шепотом, — я ж так раньше никогда не делал. — А теперь сделаешь. — Арсений — бесстрашный, сдвигает стул на несколько сантиметров вправо и невесомо чмокает его в нос. — Ты был на курсах, у тебя есть диплом с отличием. Ты лучший хендлер в своей группе. — Это хобби! — На мгновение кажется, что Антона сейчас придется тащить за поводок. — А у нас старт в юниорах, это же очень серьезно. — Нет, если ты обосрешься, то потеряем только взнос за выставку, а Перевертайло закроет Умку за четыре выставки, так что забей. Хотя я скорее поставлю на то, что обосрется Умка. Антон кивает, цепляет на рукав повязку с номером, закидывает в сумку сыр — хотя работают все чаще без него, только на похвале и «потом покормлю, обещаю». Арсений помнит, как на занятиях она после выхода из «ринга» прыгала Антону на грудь, а тот ловил пушистое тело руками — и выглядело это так мило, что Арсу плевать уже на кубки и на дипломы, только бы получить кайф. Это вообще все чаще становится его девизом по жизни — получить кайф. От новой работы у Антона в агентстве: Шаст клянется, что берет его не по блату, а за острый ум и природную креативность, хотя ему нужно еще много чему научиться, и Арсений говорит, что расправит крылья — и уйдет в другое место, чтобы не создавать конфликт. От дрессировок, которые становятся системными, и он наконец понимает, что нужно делать, чтобы в собачьей пасти не оказывался любой кусок говна. От ремонта, который они начинают по обоюдному согласию и ездят в «Икею» выбирать столы, шкафы и диваны. Да просто от жизни — потому что она наконец становится хороша. — Хорошо, что вы так подружились, — говорит Катя, всплывшая за плечом ровно в тот момент, когда Антон с Умкой уходят в ринг. — Согласен, — просто отвечает он. Если бы они были в романтической комедии — обязательно оказалось бы, что Варнава — фея-крестная, спустившаяся на Землю, чтобы помочь двум потерянным разбитым сердцам воссоединиться. Арсений думает, что смог бы в это поверить. Но жизнь — просто жизнь, так что Катя отворачивается, смотрит в ринг, не говоря ни слова — только пару раз скупо хлопает, когда эксперт тычет в Умку — первый приз. Антон улыбается так, что перебивает свет ламп в помещении — видно, как его физически отпускает, и он наконец дышит полной грудью и ходит не на дрожащих ногах. Антон хлопает ладонью по колену — и Умка действительно запрыгивает к нему на грудь; эксперт смеется и машет рукой — просит проследовать на групповой снимок. Сертификаты они забирают позже — доходят аж до самого беста группы, а Даша посылает им восторженные кружочки в телеграме. Арсений забирает все документы, бережно упаковывает в специальную папку с мопсами на обложке; с недавних пор то, что он самоуверенно называл мусором, имеет для него немалую ценность. Мысленно он уже просчитывает все следующие ходы — нужно поскорее закрыть юного чемпиона, чтобы успеть скататься еще хотя бы в Финляндию, но пока что впереди новогодние праздники — и это становится поводом притормозить о подумать о чем-то еще. Арс помогает Антону дотащить подарки до машины — там и корм, и игрушки от спонсоров, и какая-то новомодная книга по методам дрессировки — полезно. — Считай, отбили участие, — смеется Антон, укладывая богатства на в багажник; большая упаковка корма вмещается еле-еле. — Значит, не зря? Арсений думает, что во всей этой суете получил что-то несоизмеримо большее, чем дипломы, сертификаты — и даже чем сама Умка, хотя ей отведено отдельное место в оттаявшем Арсовом сердце. И он уверен, что все было бы не зря, даже если бы они ничего сегодня не получили.