***
Выспаться он так и не смог. Более того, от сна стало только хуже: к боли в горле, которую всё тяжелее переносить без слёз, прибавились раскалывающаяся голова, резь в глазах и озноб. Асмодей завернулся в одеяло, пытаясь согреться. Помогало это не сильно. Вообще не помогало, если быть совсем точным. Ему даже начинало казаться, что от того, как сильно он дрожал, начала трястись кровать. А ведь она большая и широкая, с балдахином — её не так-то просто заставить двигаться. Сморгнув выступившие из-за неосторожного глотка слёзы, Асмодей приподнялся на ослабевших руках и, щурясь, огляделся. Темно и тихо — всё, что он смог понять. Это даже хорошо. Наверное. А вот то, что от холода стучали зубы — плохо. Он помнил, что служанка говорила о каком-то колокольчике, в который нужно позвонить, если что-то понадобится. Помнил бы ещё, где тот лежит. В конце концов колокольчик нашёлся на прикроватной тумбочке. Хотя Асмодей был уверен — когда смотрел на ней предыдущие три — или четыре? — раза, никакого колокольчика не было. От громкого и совершенно не мелодичного звона голова заболела сильнее. Так, что начало мутить, как после первой в жизни телепортации. Дверь открылась, пропуская узкую полоску света, которой, впрочем, хватило, чтобы вызвать нестерпимую резь в глазах. Асмодей зажмурился, пытаясь избавиться от дискомфорта, и завалился обратно на мягкие, пышные подушки. Клонило в сон, но в то же время заснуть не выходило — бесячее горло напоминало о себе при каждом неосторожном движении или вздохе. Он даже зевать не мог! — Выглядишь хуже, чем мне говорили. Асмодей не сразу понял, что голос принадлежал не безликой служанке, а Андромеде. Он спешно открыл глаза, не веря своим ушам. Образ девушки перед ним смазывался, но даже в нечётких чертах узнавалась любимая, пусть и ужасно скучная, сестра-близняшка. Зазвенело стекло, отдаваясь пульсацией в голове. Асмодей сжал виски и глухо застонал. Впервые за пятнадцать с небольшим лет жизни ему было так плохо. — Я принесла лекарства. Тебе нужно их принять. О каких лекарствах речь с его-то горлом? — Мне сказали, что у тебя больное горло и ты не можешь глотать. Это плохо. Асмодей подумывал отшутиться, но, как на зло, ни один подкол или каламбур не рождался в ослабленной жаром голове. — Похоже, мне придётся помочь тебе. Андромеда села возле него, придвинула к себе за плечи. Зазвенели склянки. Перед глазами плыло, но Асмодей из последних сил держался за ускользающую реальность. Цеплялся за холод сестринских пальцев, ощутимый даже сквозь ночную рубашку. — Тебе нужно это выпить, — сказала и сунула в руки стакан. Асмодей вцепился в обжигающе холодное стекло и прикрыл глаза от наслаждения. Впервые хотелось добровольно выйти на ненавистный мороз и завалиться в самый большой сугроб из найденных. Он поднёс стакан к лицу. От лекарства — мутной, сизо-зелёной жижи — разило плесенью, словно от мешка порченного хлеба. Асмодей сморщился и невольно отодвинул стакан от себя. — Асмодей, нужно, — настаивала Андромеда. Её ладонь легла поверх его. Надавила, придвигая стакан ближе. — Пей. Первого глотка хватило, чтобы понять — леченье подобно пытке. Песочное крошево оседало на языке, нёбе, воспалённом горле. От боли заслезились глаза. А ведь в руках всё ещё полный стакан. Андромеда погладила по щеке, скуле, виску. У неё пальцы успокаивающе холодные. К ним хотелось прижаться крепко-крепко, слиться с ними, как звуки сливались в мелодию. От прикосновений Андромеды боль ослабевала. Отступала на мгновения на второй план, и их хватало, чтобы сделать новый глоток. Он пил медленно, замирал на несколько десятков секунд после каждого глотка, переводя сбившееся дыхание, и снова пил. Горло болело и горело, словно кто-то вонзал в него раскалённые кинжалы. Он больше не мог сдерживать слёз. Давился ими, как маленький, слабый ребёнок. А Андромеда всё также гладила его по голове и шептала какую-то чушь, которую у него не было сил разобрать. — Асмодей, всё закончилось. — Она извлекла стакан из цепкой хватки его дрожащих пальцев и притянула Асмодея себе на плечо. — А теперь спи. Он, на сколько позволяло положение, отрицательно мотнул головой. Его колотило от боли и жара, слёзы стягивали кожу, высыхая на щеках, а об облегчении он уже и не мечтал. Даже пальцы Андромеды больше не успокаивали. — Однажды, в одной холодной и далёкой стране родилась прекрасная принцесса… — зазвучал тихий, чарующий голос Андромеды. Мелодичный и умиротворяющий, красивый. Асмодей знал о чём говорил — он любил красиво звучащие вещи. Красивую музыку, красивые города — у них был определённый, особый вид шума, — красивые голоса. Для Асмодея звук — основа выбора, источник вдохновения и причина существования. У всего есть своя музыка, стоит только услышать. А слушать он прекрасно умел. Андромеда всё говорила и говорила, рассказывала знакомую сказку, выученную за годы наизусть. Но в её исполнении она приобретала совершенно другие оттенки, словно и не её рассказывала мама каждую ночь. Его сморила дрёма. Под звук дорогого голоса, чужого сердцебиения и дыхания. С ощущением холодных пальцев на щеках и невесомого прикосновения губ к волосам. Или это ему приснилось?***
Асмодей наматывал круги по комнате, едва не подпрыгивая от радости. Голос вернулся! Конечно, боль в горле полностью не прошла, и петь или играть на флейте он ещё не мог, но какое же счастье вновь говорить. И вправду: мы ценим, только когда теряем. В дверь постучали. — Войдите, — радостно разрешил он и сам открыл дверь. На пороге стояла Андромеда. — Доброе утро, сестрица! — Доброе утро. Тебе сегодня лучше, — сдержанно заметила она. — Да. Спасибо тебе огромное. Если бы не ты, не представляю, что бы я делал. Кстати, а где отец и мама? Почему вы остались? Планы изменились? — тараторил он, волоча Андромеду к кровати. — Они отправились в Хисуи. — Что? — он замер, вперив в неё удивлённый взгляд. — Но что ты здесь делаешь? — Я осталась, — безразлично пожала она плечами. — Не люблю жару. Но если хочешь, я могу попросить Сиона договориться с императорскими магами и отправить нас на Хисуи. Асмодей не знал, что ответить. Просто на душе в один миг стало так тепло, словно он был не на холодном Севере, а в тёплых краях. Можно считать, что она сказала: «Я осталась ради тебя?»