«В Польше, в тридцать девятом
кровь лилась как вода.
Пустынями становились
деревни и города.
Сестры лишались братьев
женщины — мужей.
Дети в огне и щебне
теряли своих матерей.
Из Польши не добирались
газеты и письма до нас.
И все же с восточных окраин
донесся странный рассказ.
Со снегом по городу слухи
поплыли про детский поход —
крестовый поход, который
начался с поляков-сирот.
Голодные дети сбивались
в кучки и выйдя на шлях,
звали с собой уцелевших
в расстрелянных деревнях.
Они обходили сраженья
и все кошмары войны,
надеясь достичь однажды
мирной, как прежде, страны.
Их маленький предводитель,
готовый поход вести,
тревожился только о том, что
и сам не знает пути».
Бертольт Брехт:
«Детский крестовый поход». Фрагмент. Перевод Александра Чеха.
Старик, флегматично смотря на собеседника, чуть пододвинул свой стул к столу и сел, развалившись настолько удобно, насколько этот жесткий металлический стул позволял. Редко и глубоко дыша, он лишь раз осмотрелся по сторонам, после чего положил руки на стол. Он постарался принять наиболее открытую позу, но от него все равно исходило сильное напряжение. Его внешний вид не оставлял сомнений — на своем пути он прошел через многое, а сам этот путь был весьма и весьма длинным. Впрочем, впечатление о том, насколько это длинный путь, могло сложиться обманчивое. Ему можно было дать 65, может 70 лет, но не 89. Тем не менее хоть он и доживал уже девятый десяток лет, не прищуренные, как это обычно бывает у стариков, а широко распахнутые карие глаза не оставляли сомнений в его рассудке. Здесь он казался совершенно лишним, будто бы сама обстановка вовсе не подходила для того, чтобы такой человек был тут. Взгляд его наконец встретился со взглядом собеседника. Тот, в очередной раз пригладив свои и без того зализанные волосы, и чуть дернув впалыми скулами своего крысиного лица, несколько робко, будто бы пытаясь изобразить интеллигента, начал спрашивать: — И так, как вы утверждаете, вам известны некоторые незнакомые широкой публике факты об этом деле. — Да-да. — старик утвердительно покачал головой. — Я уверен, вы запишите эти данные, и ваши читатели будут в этом заинтересованы. Брови журналиста приподнялись вверх. Старик делал постоянные паузы, что людям его возраста было вполне свойственно, и в каждый такой момент собеседник просто сгорал от нетерпения, словно хищник, желающий в почти оргазмическом экстазе вонзить свои перьевые клыки в сочную сенсацию и ощутить теплые брызги чернильной крови. Дождавшись, когда старик договорит, журналист черкнул оглавление в блокнотике: — Несомненно, — на выдохе пробормотал собеседник, уткнув тонкий вытянутый нос почти в самый стол, записывая слова в блокнотик. В прочем, рост его не позволял значительно возвысить нос над столом даже если бы он задрал его очень высоко. — Так вот, значится… расстрелы проводили из… Дай бог памяти… Точно! Из пистолетов. — Какой модели были пистолеты? Какого калибра? — возбудился журналист, нервозно щелкая ручкой. — Простите, вы видимо не понимаете о чем я говорю. Вы только подумайте, убить несколько тысяч офицеров, это же и пуль надобно несколько тысяч. Собеседник кивнул, хоть и такой ход мысли казался ему не слишком очевидным. — Да. Мы просто не могли себе позволить тратить столько пуль, это же растрата социалистической собственности! — старик нагнулся, и шепотом произнес журналисту на ухо. — Говорят, именно поэтому расстреляли Гаранина, он лично истратил несколько сотен тысяч патронов. Собеседник ненадолго сжал губы, несколько раз понимающе кивнул и вновь что-то начеркал в блокноте. Токарев вновь сделал длинную паузу. Его глаза оценивающе смотрели на собеседника, и кажется именно он вызывал у Токарева неприязнь, хотя чекист и не подавал виду, внешне оставаясь хладнокровным и чуть скорбным. — Так вот, — вернулся к теме старик, — чтобы экономить патроны, мы старались использовать альтернативные методы расстрела. В основном мы пользовались водяными пистолетами, — старик помассировал виски, пытаясь видимо что-то вспомнить. — Да, использовали именно их, офицеры просто захлебывались! На лицо собеседника наползла гримаса липового и забавного с виду, как в фильмах Чаплина ужаса, которую он тут же скрыл, продолжив вести записи в блокноте. — Пистолеты эти были понадежнее обычных ТТ, а потому привезли их, в смысле водяных, целый чемодан. — Кажется, собеседник заметил несостыковку в словах старика, но не придав, или сделав вид, что не придав этому значения продолжил вести записи и кивать. — Особенно зверствовал Блохин. Во время расстрелов он носил длинный кожаный фартук и перчатки с крагами из того же материала, — старик снова перешёл на шепот. — А сделаны они были из кожи самого маршала Тухачевского! На лице собеседника мелькнул показушный испуг, хоть и было прекрасно понятно, что на самом деле он не испытывает по этому вопросу никакого страха. Напротив, с трудом у журналиста получалось скрыть улыбку. Они с чекистом пересеклись взглядом, и глаза старика Токарева будто бы излучали что-то похожее. — Где проводились расстрелы? — В Калинине, — немного неуверенно заявил старик. — Ну, частично. — И частью чего являются Калининские расстрелы? Признаюсь, я знатно путаюсь. В основном, местом расстрелов называют леса Смоленской области, другие кивают в сторону Харькова, вы же утверждаете про Калинин, это же, если я не ошибаюсь, недалеко от Москвы. — Да-да, вы не ошибаетесь. Видите ли. Организация операции была… — старик сглотнул ком в горле, и кажется хотел засмеяться, но титаническим усилием сдержался. — Операцию организовали из рук вон плохо. Пленные постоянно сбегали, а поскольку процесс расстрела при помощи водяных пистолетов трудоемкий и времязатратный, перед тем, как пуститься в погоню за очередным пленным могло пройти немало времени. Порой отдельные офицеры добегали и до указанных вами Смоленска с Харьковом, там их так же расстреливали. Но основная операция проводилась в Калинине. — Это любопытное заявление… — Да, — вновь зашевелился Токарев. — По той же причине в могилах была опавшая листва. Расстрелы, начавшиеся еще по весне, закончились только к осени. — Но разве осенью на этих территориях еще не было немецких войск? — вопрошающе подняв бровь, спросил собеседник. — Вот именно! — чуть-ли не вскрикнул Токарев, ударив кулаком по столу. — Какая жестокость! Даже начало войны не остановило их от расстрелов! — Интересно… Весьма интересно, — произнес собеседник покачиваясь на стуле, не переставая выписывать очередные слова в блокнот. — Это весьма необычная история. Но мне для публикации остро не хватает всяческих подробностей, чего-то, что позволило бы читателям погрузиться в ужас этой трагедии. — Да, как скажите. Я знаю, что в районах захоронения тел было настолько много, что земля пропиталась краской из-за синих мундиров офицеров. — Герр Дызма говорит о Другом, — прервал собеседник. — Он говорит, что мундиры были зелёными. — Признаться я думал, что Дызму расстреляли вместе с остальными. — Да, вы правы, он сам мне рассказывал о том, как его казнили. — Мне известна и альтернативная версия. Я слышал, что он отправился в Британию вместе с правительством в изгнании. — Да, он подтверждает и это. — Каким же образом он подтверждает обе версии? — Он пока не определился насчет своего прошлого. В воздухе повисла неловкая пауза. — Это все, что вы можете сказать? Старик утвердительно кивнул. Собеседник снова покачиваясь на стуле перечитал все свои заметки в блокноте, и, недовольно цокнув языком покачал головой. — Герр Токарев, это никуда не годиться! — воскликнул собеседник разведя руками. — Эта топорная нелепость сойдет только для «штурмующего», «Ангриф» не может публиковать такое на своих страницах! — Собеседник тяжело вздохнул. — Герр Токарев, мне кажется вы просто издеваетесь надо мной! Токарев рассмеялся, впервые с начала беседы он наконец показался достаточно живым, в нем было столько распирающей его забавы, что казалось, он тот час же встанет с места и начнет плясать чечетку: — Ну конечно издеваюсь! А как тут не издеваться? — он выдохнул, и чуть более серьезно, но не сводя с лица улыбку, добавил. — Наверное, я должен был воззвать к вашей совести или жалости, но их у вас очевидно нет. Вы бы не смогли под грузом совести так цинично слушать сказки о тысячах поляков, которых на самом деле убили вы! Только вы! И никто кроме вас! Не вы лично разумеется, потому даже, чтобы нажать на курок, нужна некоторая доля мужества и силы, силы чтобы до гроба тащить на себе это злодеяние. Нет! Вам бы такое было не под силу. Теперь Токарев говорил длинными отчетливыми предложениями, почти не делая пауз. — Вы писали о том, как в лагеря отправляли людей, укравших пачку пломбира или пару рыбин, и вы же говорили о роскоши коммунистической партии. Я никак не мог понять, каким образом можно украсть крохи и потерять свободу, но безнаказанно обворовывать народ, но сейчас кажется понял. Журналист взглянул на него своими уже не столь хищными глазами, на секунду по сравнению с разъяренным стариком он почувствовал себя маленьким, но все-же постарался вновь занять доминантную позицию. Он сверил Токарева взглядом и будто бы подумал, «а разрешать ли ему говорить дальше?». Но чекисту было глубоко плевать на чужое мнение и за секунду до того, как его хотели заткнуть, Токарев продолжил свою речь: — Все это вы писали о себе, Вы обворовывали самый трудолюбивый и образованный народ европы, и только вы воплотили этот парадокс самым вопиющим образом! Убив одного человека, каждый будет чувствовать тяжесть, но росчерком пера убивая миллионы, от чего-то в сердце ничего не ноет, верно? Именно вы убили тех людей, убили также холоднокровно, как сейчас спихиваете эту вину на нас. Вы! На нас! ВЫ! — Токарев сделал особый акцент на последнем слове. — Я решил, что раз вам плевать на горькие чувства, то над вами можно хотя бы посмеяться. Собеседник закипел от злобы — Знаете, герр Геббельс, вы ведь все равно меня расстреляете. Я хочу умереть с улыбкой. А еще, я хочу понять, что я был прав. — Токарев встал со стула и стукнул кулаком по столу. — Давай коротышка! Сделай это, возьми этот свой Вальтер и расстреляй меня! Сделай, как вы сделали это с теми поляками! Можешь даже поставить меня на колени, тебе все равно не дотянуться до моего затылка, даже если ты встанешь на свой стульчик! Даже на коленях у меня будет много больше чести и гордости чем у те… Фразу оборвал выстрел. Сразу после выстрела, рассекая облако порохового дыма Вальтер упал из вспотевшей ладони. Вытянутая рука так и застыла, в дороге совсем не к солнцу. Прерывисто дыша, сжимая в руке пистолет, Геббельс посмотрел на тело Токарева. Форма заметно пожелтела, фуражка из круглой превратилась в угловатую, звезды на петлицах уступили места галунам. В предсмертном хрипе, старик произнес что-то шепотом перед тем, как его глаза закрылись. Тяжело дыша, я проснулся. На улице была глубокая тихая ночь, только звуки пролетающих в небе самолетов изредка нарушали тишину. С минуту я просидел на полу, сверля взглядом потолок, после чего, наконец опомнившись, зажег висевшую на стене масляную лампу, достал паек, согнул таганок, отделил от плитки и зажег спиртовую пластинку. Поставив вариться маслянистый гороховый сублимат, я вспомнил о своем сне и вновь провалился в хаотичный поток своего разума, мысли мчались по коре моего мозга молниеносно, и как казалось, беспорядочно. Как сотни однотипных фольксвагенов и мерседесов по автобану. Из потока размышлений меня вырвал тихий стон девушки. Конечно, ее состояние улучшилось еще до того, как я уснул, в противном случае вряд ли мое волнение позволило бы мне задремать, но ей явно нужно восстановить силы. Как только суп вскипел и немного остыл, я присел на кресло с чашкой в руках. Только в одиночку, как-то и ложка в рот не лезла. Дурацкие привычки дурацкого избалованного мальчишки. Я посмотрел на спящую, и сев на кровать попробовал ее разбудить. Когда она только открыла глаза, девушка, кажется и не поняла, что происходит, но в пару секунд ее разум прояснился, и она сразу же отпрянула от меня, еще через секунду скорчившись от боли. В глазах промелькнул страх, а лицо скривилось в агрессивном оскале. Она походила на загнанного зверя, что и пугало. По ней никак нельзя было понять, хищник она, или все-таки миролюбивое создание, но здесь это не имело значения. Загнанный в угол зверь, будь он даже самым безобидным, обязательно укусит того, кто ему угрожает. Бросив короткий взгляд на рану, она снова перевела внимание своих огоньков на меня. В немом ступоре, сцепившись взглядом, как шатким мостом сцепляются две горы, на которых живут из поколения в поколение враждующие племена, мы застыли на таком расстоянии, что я даже мог почувствовать ее дыхание. — Спокойно, — размеренно твердил я. — Я залатал твою рану и не собираюсь причинять тебе вред. Несколько секунд ушло на то, чтобы мышцы плавно переменились в напряжении и превратили злобное выражение лица в недоуменное. Она пристально посмотрела на меня, потом перевела взгляд на свое бедро. Осмотрев и ощупав место раны и саму перевязку она еще раз недоверчиво на меня взглянула. — Зачем ты мне помог? — недоуменно спросила девушка, щуря глаза. — Если бы не помог ты бы умерла, — прямолинейно ответил я. — Я в тебя стреляла! –воскликнула она, — От чего тебе помогать мне? — Но ты ведь не хочешь сказать, что лучше было бы оставить тебя умирать? На моем лице появилась ухмылка, девушка ничего не ответила. Выражение ее лица стало чуть менее удивленным и чуть более задумчивым. — Но ты… Если ты… — она не столько собиралась с мыслями, сколько наоборот пыталась от них отбиться, и лишь когда волна накрыла ее бесповоротно, она снова заговорила. — Ты ведь не делал это просто так. Ты же… — лицо сверкнуло гримасой ужаса. — Ты надругался надо мной? Признавайся гнида! От неожиданности я чуть не выронил суп. Девушка попыталась подняться с кровати и ударить меня. Я неуклюже увернулся, и ее следующий удар непременно достиг бы меня, если бы девушку не скрутило бы от боли. Она схватилась за бедро и заскулила от боли. Когда она пришла в себя, я хотел успокоить ее, но, кажется девушка и сама уже отмахнулась от этой мысли. — Слушай, — я говорил размеренно, но она точно заметила в моем голосе волнение. — Ты потеряла много крови, тебе нужно восстановиться. Я протянул девушке кружку с супом. Она немного растерялась, но несколько секунд посмотрев на чашку без единого слова взяла ее. Я поставил нагреваться тушенку. Хотелось расспросить девушку, как она из Польши попал в Берлин, откуда у нее такая совершенно необычная винтовка и, в конце концов, какое у нее имя. Только на последний вопрос у меня и хватило решимости. — Как тебя зовут? — говорил я, стараясь держать максимально доброжелательный тон. — Тебе то что? — снова холодно ответила она. — Буду я каждому встречному рассказывать. — Неужто в разрушенной Германии каждый встречный перевязывает того, кто секунду назад пытался его убить? — сбился с доброжелательного настроя я. — Ладно, — процедила та сквозь зубы. — Алиса. Я улыбнулся — Не обольщайся, — буркнула она. — Я не вывернусь на изнанку, нам вообще не о чем говорить. — Холодно и цинично, она добавила последнюю фразу, которая, как не крути, все-таки была правдой. — В конце концов ты просто решил исправить свою же глупость. — Эрих, — представился я не обращая внимания на ее цинизм, — очень приятно. Она отхлебнула супа из кружки и кажется немного подобрела. — Взаимно… Наверное, — в голосе все еще оставался недоверчивый испуг. Еще полторы минуты воздух пропитывала вязкая тишина пополам с отвратным мне запахом свинины. — Ты не похож на военного, но ты точно не местный, зачем ты здесь? — решила прервать молчание Алиса. — Что ты здесь делаешь? — Я бы хотел задать такой же вопрос. Польские партизаны это не те, кого ожидаешь увидеть тут. Думаю, моя дорожка не такая длинная и извилистая как твоя. — Не дождешься, — отрезала Алиса. — Тебе незачем знать, откуда я тут. И вообще я очень надеюсь, что ты больше никогда не услышишь мое имя. Сегодня я еще разрешу заночевать тут, а с завтрашнего утра иди на все четыре стороны. — Может быть я могу узнать зачем ты тут? Тогда уж я, если тебе интересно сам на изнанку вывернусь. Так зачем ты здесь, Алиса? Не знаю, как так странно на нее повлияло то, что я произнес ее имя, но после этого, она еще немного смягчилась. — В том зачем я здесь, секрета нет. Я убиваю нацистов, — прямолинейно проговорила Девушка, с таким тоном, будто бы хотела меня запугать или оскорбить. — Разве в Польше мало нацистов? — Непонимающе вопрошал я. — Для чего ехать в рейх? — Нет, в Польше много нацистов. Один такой, Игнаций Озевич, сейчас сидит в Варшаве, — в голосе Алисы слышалась злоба. — Он решил, что воевавшие с оккупантами четверть века коммунистические партизаны будут для Польши вреднее чем польский легион СС, при поддержке которого он со своими АК-овцами устроил госпереворот. Он выслал нас всех в Румынию. — Он думал, что румыны не церемонясь расстреляют вас? — вопрошал я понемногу улавливая мысль. — Именно! — продолжала она, — но те тоже решили выслать нас куда-нибудь. Большинство выбрали Сербию, там партизаны Тито взяли власть, они были ближе всех нам по духу. — Но ты все-таки не на Балканах, а здесь, в Рейхе! — Правительство Берии в России воссоздало Коминтерн, призвав коммунистов всего мира формировать интербригады и отправлять их во все горячие точки. Разумеется, в рейх потянулись десятки бригад, — с придыханием рассказывала Алиса. — Шрёдер страдал от ужасающей нехватки людских ресурсов. Потому несмотря на все идеологические противоречия, он одобрил формирование на основе боевых отрядов коммунистов, корпусов, — когда она говорила об этом, в ее голосе звучали нотки четко показывающие, что решение присоединится к этим войскам далось ей не легко, что она прекрасно понимала все прегрешения этого правительства. — В один из этих «Фольккоров» и влилась 6-я польская интернациональная бригада в которой служила я. — После чего вас отправили на Берлинское направление, где в горячке боя ты была отрезана от отряда, — догадался я. — У меня все проще, я должен забрать кое-что важное, действительно важное, я иду к Дворцу фюрера. Алиса на секунду полунасмешливо улыбнулась — И что же важн… — она вновь легла. Как вдруг ее лицо перекосило от сильной боли. — Что с тобой? — испуганно воскликнул я. — Да черт его знает! Болит мать его, как раз там куда ты выстрелил. Пока она выла от боли, я снова залез в свою аптечку, вколол ей анестезию и осмотрел рану. — Ну, что там? — спросила она устало, когда все закончилось. — Беглый осмотр раны подтвердил мои опасения, — неутешительно вещал я. — Я не стал вытаскивать пулю, боялся, что она перебила артерию. Несмотря на все старания по обеззараживанию, внутри все равно возникло воспаление. — И что теперь делать? — Я попробую зафиксировать ногу и таз так, чтобы пуля держалась на месте и не было так больно, но для того чтобы вытащит обломки без риска сильно повредить ткани или вызвать кровотечение, нам нужен будет полноценный доктор, или хотя бы инструменты получше. Задумавшись, Алиса произнесла: — В бывшем здании командования вермахта есть не эвакуированный госпиталь войск Шрёдера. — Тогда нужно добраться до него как можно быстрее.