По ту сторону стен

      «Бертольд, в бою я буду далеко от тебя, так что постарайся думать своей головой. Не надо дожидаться моих приказов», – сказал мне ты перед осадой Сигансины.       Занимался рассвет, а у меня руки дрожали от страха. И от осознания, что больше так продолжаться не может. Когда по моей вине мы потеряли в погоне Эрена, я долго укорял себя за свою минутную слабость. К новой битве я пытался подавить в себе все человеческое.       Но не смог.       Ты сказал полагаться лишь на себя, и я впервые в жизни принял решение сам. В ту минуту оно испугало сильнее смерти, но… я ни разу о нем не пожалел.       «Райнер, а что если… мы сбежим отсюда?.. – услышал я тогда свой голос. – И выберемся из этого ада прямо сейчас?»       Помню, как исказилось в тот миг твое лицо: «Ты что, совсем свихнулся?» Кажется, мы оба не поверили, что я смог такое сказать. Ты отмахнулся и решительно подошел к краю стены. Я видел, как сжались твои кулаки – сомнение все же закралось в твою измученную войной душу. Ты почти сделал шаг вперед, но вдруг обернулся и… согласился.       На УПМ мы добрались до противоположного конца стены, спустились и понеслись через лес. Газ в баллонах кончился, и мы бежали, пока полностью не выбились из сил. Оставляя позади ад войны, мы, не помня себя от радости, смешанной с леденящим ужасом перед неизвестностью, шли, и шли, и шли, не зная куда. У нас был один путь – подальше отсюда.       Всю дорогу ты злился на меня и самого себя, называл нас предателями и трусами, но все равно продолжал идти. Ты много рассуждал о доме, о родине, которую мы потеряли – на этот раз навсегда. А я понимал, что отныне мой дом – это ты. И твоя воля придавала мне сил делать шаг за шагом, даже когда ноги каменели от усталости.       Спустя несколько дней мы добрались до заброшенной хижины в самой гуще леса – дальше начинались горы, которых даже не было на карте. Неподалеку текла узкая речка, и ее берег стал нашим пристанищем.       Первые ночи мы вздрагивали от малейшего шороха – боялись, что за нами пришли. Но то был лишь стук дождя по прохудившейся крыше, порыв ветра, хлопнувший скрипучим ставнем, или хруст ветки, неосторожно задетой зверем.       Ты не привык к чувству безопасности. Я тоже, ведь мы с детства вскормлены войной: покой был уготован кому угодно, но только не нам. А здесь деревья растут так тесно, что за их стволами не видно солнца. Будто бы нас оберегают живые стены… Будто бы мы, бессмертные на время, в тени деревьев свободны от войны, болезней и утраты.       В какой-то момент я перестал ощущать уколы совести за свое решение. Оно было моим, а не чьим-то, а оттого – настолько ценным, что перевешивало страхи и чувство долга. Что нам было делать? Под этим проклятым небом все нас ненавидели, и мы это заслужили. Ничто в целом мире не смыло бы кровь с наших рук. Вернись мы в разведкорпус – нам бы отомстили за все, что мы сотворили. А доберись мы каким-то чудом до материка, армия Марли нашла бы нас и уже на следующий день передала наши силы будущим воинам. Нам осталось только… жить. Доживать тот недолгий век, что оставило нам проклятие Имир.       Надо же… Я никогда не знал, как пахнут дикие бальзамины и мокрая после грозы земля. Никогда не чувствовал радости от теплых капель летнего дождя, стекающих по телу. Об этом не рассказывали в кадетских корпусах. Куда важнее было метко стрелять и ловко проползать под колючей проволокой. Когда в непогоду мы преодолевали с винтовками в руках полосы препятствий, у нас не было времени осознать, насколько на самом деле мир вокруг прекрасен.       И как может быть приятно каждый день купаться в холодной реке. Выбираться на берег и молча сидеть с тобой рядом, не думая ни о чем. Надевать рубашку и чувствовать, как сохнет прилипшая к коже мокрая ткань. Опираться спиной на шершавую сосновую кору и, заложив руки за голову, смотреть, как падают на траву солнечные зайчики. Ощущать тепло твоих пальцев. Я часто вижу, как ты подолгу вглядываешься куда-то вдаль; ты хмуришься и о чем-то молчишь, но я знаю, что в эти минуты ты думаешь о матери. Наверное, нам больше не суждено увидеть родителей. У всего в этом мире есть своя плата.       Звание почетных марлийцев, гордость семьи и всей страны… Как странно, что все это в одночасье померкло перед заброшенным домиком, хозяин которого вряд ли уже когда-нибудь появится. От него здесь остались старые бритвы. Ты до сих пор, как вымуштрованный офицер, пытаешься бриться этими тупыми лезвиями и упрямо оставляешь на щеках царапины. Секунда – и порезы испаряются. Я вдруг начал этому каждый раз удивляться, забывая о силе титанов.       Владелец хижины, по-видимому, охотился – мы нашли два десятка стрел с заржавевшими наконечниками. Тут и пригодилось мое умение хорошо стрелять – раз в несколько дней мне удается принести что-то из дичи. Плотно поесть почти никогда не получается. Учишься жевать медленно, а не как солдат – спешно проглатывая еду, вкуса которой не успеваешь почувствовать. Но теперь каждый день проживается, как маленький праздник, когда в лесу натыкаешься на дикие фрукты или ягоды. Никогда не забуду, как по-детски я радовался, когда ты принес целую охапку спелых желтых яблок, от которых весь дом пах так сладко... Где ты только их нашел?       Тебе сложно забыть о прошлом – я вижу, как ты мучаешься, хоть и пытаешься это скрыть. Ты часто не спишь по ночам, ворочаешься, комкая покрывало, и стонешь от внутренней боли. Едва ты засыпаешь, тебя начинают мучить кошмары – сквозь воина прорывается солдат. Я знаю, что ты чувствуешь. Знаю, каково это – ощущать, как горит в венах кровь, как пожирает душу нечеловеческая, адская сила. Никто из тех, кто тогда спасал Эрена, и представить не мог, что чувствовали мы каждую проклятую ночь.       Во сне ты покрываешься холодным потом и прижимаешься ко мне, словно ища спасения. И в эти моменты я понимаю одно: никакой ты не воин, не солдат, а я никакой не «бог разрушения». Мне все равно, мне важно, чтобы ты был Райнером Брауном, а я – Бертольдом Гувером. Я поправляю сбившееся покрывало и целую тебя – осторожно, чтобы ты не проснулся. Глажу твои волосы, чтобы сквозь сон ты понимал: я рядом и всегда буду. И ты постепенно успокаиваешься: твоя измученная голова наконец освобождается от воспоминаний об аде.       Аде, в который мы больше никогда не вернемся.