Ложь догоревшей пустоты

      Тишина владела этим местом. Казалось, всё живое вымерло, а неживое — замерло на долгие часы. Ни крика птицы, ни шума листвы — ничего не нарушало покоя опустелого леса. Вероятно, где-то неподалёку бродили животные, но те никак не выдавали своего присутствия здесь. Они затаились, ожидая будущую жертву или, наоборот, скрываясь от своей погибели. Ветер дул в сторону запада, колыша ветви массивных деревьев, однако и они не прерывали гробового молчания лесного массива, окружавшего поляну. Небо затянулось тучами, сверкали молнии, будто сами боги посылали сигналы о поджидающей опасности.       Когда солнце скрылось за горизонтом и с неба исчезли последние краски, пробивавшиеся сквозь чёрные густые тучи, на поляне возникла девушка, прибывшая на место встречи точь-в-точь в назначенное время, как часы, звеневшие на заведённое время. И в этот миг боги решили обрушить свой гнев на землю. Прогремел гром ударом, всколыхнувшим всё живое: птицы с криком повзлетали с веток деревьев, закапал сильный дождь, обжигавший кожу холодными каплями. Подул ветер, чьи могучие потоки трепетали лесные кроны, что с пугающим шелестом нарушали покой леса.       Прибывшая девушка вышла из тени дерева, поправляя капюшон мантии, накинутый на голову. Рукой она сжимала древко палочки настолько крепко, что пальцы побелели и почти не чувствовались. Ноги казались ей ватными, как будто в любой момент могли не выдержать веса волшебницы, но она продолжала продвигаться вперёд, гложимая сжирающим её изнутри чувством страха. Вероятно, девушка не должна была бояться, однако что место встречи, что разбушевавшаяся погода нагнетали на неё это ощущение, заставлявшее внутренности сжиматься от поджидающей угрозы.       Это ведь не могло быть просто так.       Посреди поляны стояло шесть волшебников. На лицах не было ни намёка на улыбку, в глазах ― мрачный, пронизывающий до костей холод. От силуэтов, одетых в почти что одинаковые чёрные мантии, веяло опасностью и смертью, что волшебники могли принести лишь движеньем палочек, которых, кстати, они пока в руках не держали, но девушка знала: секунда, и в неё бы полетело убивающее проклятье, соверши она неправильное движение или скажи не те слова.       Наверное, ей стоило бояться, да. Ведь в их тёмных взглядах плескалась лишь ненависть и презрение, что не сулили ничего хорошего, а магией они владели не просто хорошо, а отлично, слишком искусно использовали сложнейшие проклятья, были способны за миг лишить её жизни, которую, впрочем, девушка перестала ценить. Она знала, что проведённые месяцы здесь должны были стать последними, однако собственная смерть давно перестала пугать девушку. Она осознавала, что, прибыв сюда, обратного пути уже не могло быть.       Девушка встала перед ними и обратила свой взор к главному в процессии волшебнику: шторм бушевал в его глазах, подгоняемый яростью и отвращением. Она замерла, испытывая те же чувства к самой себе, ведь она всё разрушила, уничтожила до последней капли. Хотя, наверное, по-другому ничего произойти просто не могло.       Для Гермионы Грейнджер всё было кончено.       1955 год встретил Грейнджер вполне тепло, радостно принимая в свои объятия, даря уют и заботу, а проводить готовился встречей, где Гермионе суждено было умереть. Но она уже давно перестала отрицать, что месяцы нахождения здесь стали лучшими за всю её жизнь. Это было время, когда она почувствовала себя на своём месте и со своими людьми, пусть сейчас они собрались на этой поляне, чтобы завершить путь Гермионы. Боль от происходящего душила её, однако Грейнджер приказывала себе оставаться сильной, несмотря на разрывающие её сердце на части чувства.       Не показывай слабость. Не показывай свою боль.       А ведь всё это было не зря, так она считала. Вероятно, этот конец стал бы самым благоприятным для Гермионы, хоть и наиболее болезненным. Месяцы счастья проносились перед её глазами, когда ощущение вездесущего страха наконец-то покинуло её после уничтоживших любую надежду на спокойствие и душевное благополучие событий в родных девяностых. Грейнджер считала, что счастье было создано не для неё, что никто не смог бы наполнить её сердце теплом, но ведь всё-таки она ошибалась. А Гермиона ненавидела ошибаться.       Безмолвие продолжаться тянуться, прерываемое резким шелестом ветра и звуками проливного дождя. Грейнджер просто не смела нарушить тишину.       Стоящий справа от лидера волшебник усмехнулся.       ― Явилась-таки, ― заметил он.       Гермиона знала Антонина Долохова и в родном времени. Она не единожды сражалась против него, однако он в отместку оставил ей шрам, сопровождавший Грейнджер и по сей день. В пятидесятых Долохов был другим: весёлым, слегка несерьёзным, что знатно раздражало остальных ― здесь он даже понравился Гермионе. Они много беседовали, пили обжигающий её горло огневиски и курили, пуская ядовитый серебристый дым. Да, Грейнджер начала курить, не выдержав гнёта обстоятельств, но собственное здоровье давно перестало её заботить.       Но Долохов был опасен, что Гермиона понимала по собственному опыту, и сейчас он полностью оправдывал характеристики, приписанные ему обществом девяностых.       Не поддавайся провокациям. Они уже не те, с кем ты могла беззаботно проводить время.       Однако и Долохов уже Грейнджер не интересовал, целью визита являлся волшебник, стоящий во главе.       ― Том, ― произнесла Гермиона, скрывая дрожь в голосе.       Он наклонил голову набок, пристально всматриваясь в Грейнджер. Вероятно, именно с его палочки должно было сорваться убивающее проклятие, если он, конечно, хотел марать свои руки смертью Гермионы. Ведь Том Риддл уже носил своё новое имя, то, что так боялись произносить в девяностых.       Том Марволо Риддл, он же Лорд Волдеморт.       Грейнджер никогда не думала, что она могла быть убита самим Тёмным Лордом, ведь какое ему дело до простой грязнокровки, что лишь мешалась под ногами, когда его целью было убийство Поттера. Скорее всего, жизнь её бы забрал Долохов или Беллатрикс Лестрейндж, которая тоже оставила Гермионе шрам, всегда напоминавший о её происхождении.       Грязнокровка.       Вероятно, Гермиона никогда не должна была оказаться в 1955 году, изменив ход истории. А поменялось ли что-то вообще? Ей не суждено узнать, потому что судьбой Грейнджер было умереть здесь, на этой поляне от руки того, кого Гермиона полюбила. О да, раньше она бы ужаснулась от этой мысли ― влюбиться в Тома Риддла, а в данный момент Грейнджер могла лишь рассмеяться.       Влюбиться в Волдеморта так, чтобы это не закончилось смертью? Невозможно.       Гермиона Грейнджер и Том Риддл вместе ― невозможно.       Грязнокровка и Лорд Волдеморт.       Она покрывала ложь изменённой правдой: бежала от Гриндевальда из Франции, была разбита из-за смерти всех близких. И ведь он поверил, пока кто-то не нашептал ему проверить эти сведения. Гермиона понятия не имела, как человек, помогший Волдеморту, узнал о том, что Грейнджер прибыла из будущего, однако снова лгать ему она уже не могла.       И поэтому сейчас она находилась здесь. Наверняка, Риддл выбрал именно это место, чтобы избавиться от тела Гермионы было проще.       Но она пришла, зная о грядущей смерти. Грейнджер не хотелось бегать от него больше. Пусть всё закончится на этой поляне и в этот миг.       ― Пришла, ― сталь в голосе Тома резала по ушам, однако Гермиона снова приказала себе не поддаваться непрошенным чувствам.       ― Как видишь, ― она лишь пожала плечами. ― Я думала... ты закончишь всё наедине.       Гермиона обвела взглядом Вальпургиевых Рыцарей. Всегда готовые прикрыть спины Волдеморту следовали за ним везде, но всё же Грейнджер казалось, что эта встреча должна была произойти наедине.       Или он решил всем показать, чем могло обернуться предательство Волдеморта?       ― А что, ты хотела бы наедине? ― губы Тома распылись в улыбке, что не могла предвещать что-то хорошее.       Гермиона собралась с силами и сделала несколько шагов вперёд, оказываясь меньше, чем в двух метрах, от Риддла. Он без малейшего интереса окинул её взглядом, оценивая крепко сжатую в руке палочку. А ведь Грейнджер не могла являться угрозой Волдеморту.       ― Да, ― резко ответила она, поднимая голову вверх и заглядывая в шторм, плясавший в очах Тома.       Они сошлись в битве взглядов. Яростно плескавшийся океан, казалось бы, легко мог потушить обжигающий огонь, ярко горевший во взоре Гермионы. Сдаваться она не собиралась, потому что это было не в её принципах.       Риддл лишь хмыкнул и обратился к Рыцарям:       ― Исчезните, ― эмоций в голосе так и не появилось. ― Родмонд, передай Абраксасу, что я скоро вернусь.       Абраксас.       Гермиона застыла. Малфой был тем, кто помог ей обосноваться в пятидесятых, как бы странно это ни звучало. Абраксас представил её Риддлу, фактически став причиной их знакомства. А ведь он знал всё: откуда прибыла Гермиона, цель её появления и обстановку в будущем. Но ведь Риддл же не мог что-то и Малфою сделать? Не посчитал ли он и его предателем заодно с Гермионой? Она не хотела стать погибелью Абраксаса, не должна была.       Родмонд Лестрейндж лишь кивнул на приказ Риддла, а затем с остальными Рыцарями трангрессировал в неизвестном Грейнджер направлении.       Они остались вдвоём.       Она и Волдеморт наедине.       Сердце Гермионы билось с сумасшедшей скоростью. Вот же он, находившийся так близко, но одновременно так далеко. Она могла до него дотронуться, хотя знала, что обожглась бы. Прильнуть к нему, как раньше, обнять, чтобы Том успокоил её, что делал после кошмаров, донимавших Грейнджер каждую ночь. Страшных снов, где Риддл узнавал правду, спускал на неё Рыцарей, а после события были схожи с теми, что она когда-то пережила в Малфой-мэноре. Однако Том всегда будил Гермиону, справляясь о её состоянии, гладил по спине, пытаясь унять дрожь, что била по всему телу Грейнджер, целовал медленно, неторопливо, словно боялся спугнуть. А ведь она с ним перестала испытывать страх за свою жизнь, потому что он бы её не тронул, так как это же была она, Гермиона.       Когда ей было невыносимо плохо из-за воспоминаний, так давящих на сердце, Том каждый раз появлялся, даря заботу и успокаивая. Он всегда знал, в чём она нуждалась, и никогда не отказывал в тепле и ласке. И ни разу не причинил ей боль, как приносили страдания другие, Том, наоборот, уберегал Гермиону от душевных мук, защищал от всего остального мира, ценил, словно Грейнджер была главным сокровищем на этом свете.       И в такие моменты Гермиона забывала, кем он был и кем стал, словно Лорда Волдеморта и вовсе никогда не существовало, а жил лишь он, Том Риддл, чьё имя она произносила с такими восхищением и страстью. Ей казалось, будто бы он был простым юношей, кто не имел ни страсти к тёмной магии, ни крестражей, ни чужих жизней на своём счету. Они отгородили собственный мир от чужих глаз, скрываясь от общества, словно являлись преступниками и беглецами. В эти месяцы с Томом Гермиона не нуждалась ни в чём, кроме него самого, целиком и полностью. Первоначальные влечение и страсть сумели перерасти в нечто большее, в то, что, наверное, люди называли любовью. Грейнджер раньше считала, что такое чувство, как любовь, чуждо для Волдеморта, и она не ошибалась: Волдеморт действительно любить не умел, а вот Том Риддл ― да.       Однако сейчас Гермиона осознавала, что какие бы чувства они бы ни испытывали друг к другу ранее, её предательство перекрыло всё то светлое, что жило в Томе, пока рядом находилась Грейнджер. Своими тайнами она уничтожила всё: их собственный мир, их чувства. Он не смог бы простить её, а Гермиона понимала, что убеждения на Тома не подействовали бы тоже. Он корил себя за то, что доверился кому-то, открыл свою душу, позволив любить его, а затем получил нож в спину от самой же Грейнджер.       Одна-единственная слеза скатилась по щеке Гермионы, смешиваясь с каплями дождя. Он наверняка не заметил, ведь уже не верил в искренность её чувств.       ― Ничего не скажешь? ― обратился Том к Гермионе.       ― А что бы ты хотел услышать, Том?       Ей показалось, что глаза Риддла засветились алым, и снова воспоминания откидывали её в такие далёкие и уже неродные девяностые. Гермионе так хотелось верить, что всё ещё не было кончено и Тома можно было спасти, уберечь от самого себя.       ― Не называй меня так, ― прошипел он.       Грейнджер покачала головой, усмехаясь.       Он так и не назвал ей своё новое имя.       ― Тогда как?       ― Как меня будут звать в будущем, ― приказным тоном сказал он.       Гермиона желала сжаться в клубок и забиться в угол какой-нибудь комнаты, откуда бы она никогда больше не вылезла. Она удерживала слёзы, разрывающие эмоции внутри себя, не хотела показывать их Тому, зная, что он просто не поверил бы её чувствам. В теле словно бился второй человек, выпрашивая выпустить его на долгожданную свободу, сжимал органы и ломал кости, и Грейнджер будто бы снова оказалась под действием проклятья Круциатус. И ведь даже тогда не было настолько больно.       Смотреть на него было невыносимо, однако Гермиона из последних сил заглянула в алый шторм, царивший в очах Риддла.       ― Я не могу называть тебя так... Потому что ты не он, ― дрожь появилась в голосе Гермионы.       Том сделал шаг вперёд, оказываясь в неистовой близости к Гермионе.       ― Разве? ― он протянул пальцы к влажному подбородку Грейнджер и сжал его, заставляя смотреть в алое пламя. ― Скажи мне, Гермиона, ты же лучше знаешь будущее.       ― Не заставляй меня, ― промолвила она, закрывая глаза в попытке остановить слёзы.       Он дёрнул Гермиону на себя.       Она ощущала себя в разы хуже того, когда Беллатрикс пытала её. Грейнджер казалось, что Риддл взял тот же нож, который она воткнула ему в спину, и сейчас сам погружал его ей в сердце.       ― Давай, Гермиона. Ты уже предала меня, не усугубляй свою ситуацию.       Его пальцы болезненно сжимали лицо Гермионы, и выпутаться из его пут было невозможно. В этот миг она впервые испытала настолько сильный страх, что затмил любой другой, какой когда-либо Грейнджер чувствовала.       Их лица находились в сантиметрах десяти друг от друга, так что до них доносилось холодное дыхание друг друга. Раньше она могла прикоснуться к его желанным губам, а сейчас и глаза страшилась открыть, боясь смотреть в знакомый до боли шторм.       ― Скажи это. Я хочу услышать, с каким страхом ты будешь произносить моё имя перед собственной смертью, ― продолжал давить Риддл.       Когда Гермиона открыла глаза, первым, что она увидела, были губы Тома, но затем она перевела взор на шторм. Казалось, в нём не было ничего человеческого, лишь смертельная опасность, исходившая от волшебника. Губы Грейнджер дрожали, и на них чувствовался солёный привкус: слёз она больше не скрывала. Дрожащей рукой Гермиона потянулась к лицу Тома, дотрагиваясь обледеневшими пальцами холодной щеки, по которой также стекали струйки дождя. Не слёз, ведь он не мог испытывать ту же боль, что разрывала Грейнджер. На её действие Риддл только сильнее сжал подбородок Гермионы, но руку её не стряхнул.       ― Для меня не существует того, кем ты станешь в будущем, Том, ― прошептала она, однако он её прекрасно слышал. ― Того места и времени для меня в принципе уже нет, пойми. Я живу здесь и сейчас.       ― Ты солгала, ― процедил он. ― Знала обо всём, что случится, но ничего не сказала.       ― Потому что этого нет! Я хочу забыть о прошлой жизни, об ужасах и страхах.       Выражение лица Тома не поменялось ни на каплю, даже когда Гермиона нежно провела рукой по его щеке, как делала раньше в моменты его злости, хоть и направленной не на неё.       ― Предательство, Гермиона, — самый ужасный порок, а твоё деяние ещё хуже.       ― Я никогда тебя не предавала! Никогда не желала тебе ничего плохого, несмотря на то кем ты будешь в будущем! ― повысила она голос.       ― Ты мне отвратительна.       И в эту секунду Гермиона сделала непростительную вещь. Она преодолела те сантиметры, разделявшие их лица, и прикоснулась к губам Тома. Грейнджер увлекла Риддла в запретный поцелуй, который он по каким-то причинам не разрывал, но рука его сдвинулась на шею, сжимая и перекрывая возможность дышать, однако Гермионе уже было всё равно. Она подняла вторую руку и опустила её в волосы Тома, сминая их и придвигая волшебника ещё ближе, а он даже не противился, сминая и кусая губы Гермионы. Это не было похоже на то, как они целовались раньше: нежно, ласково, с теплотой и любовью. Наоборот, их вела страсть, боль, ненависть, сжигая обоих изнутри.       Вероятно, этот поцелуй был последним, однако именно в этом сейчас нуждалась Гермиона. Она хотела показать ему, что никогда не лгала, не притворялась кем-то, не желала предавать его. В это мгновенье Гермиона отдавала всю себя Тому, понимая, что больше такого шанса не предоставилось бы. Возможно, она хотела бы умереть со вкусом его губ на своих устах, поэтому отчаянно цеплялась за поцелуй, за Тома, такого родного и одновременно далёкого.       Он оттолкнул её. Разорвал поцелуй, забирая все чувства Гермионы и оставляя лишь пустоту. Последний миг счастья закончился.       Грейнджер, спотыкаясь, отошла назад, глядя на то, как Риддл выудил белую тисовую палочку. Том больше не улыбался.       И Гермиона побежала. Из всех сил, что оставались в её теле, она отчаянно рвалась вперёд, зная, что лишь оттягивает свою смерть. Она бежала быстро, перепрыгивая кочки и метаясь меж деревьев, держала палочку и старалась отбивать летящие в неё заклинания, пока что не убивающие. Грейнджер проклинала себя, при том не знала за что. Путешествие в прошлое? Влюблённость в Волдеморта? Отношения с ним? Как будто бы, думала Гермиона, это могло закончиться чем-то иным, чем-то хорошим.       Грейнджер не слышала приближающегося Риддла, но она понимала, что он за ней следовал, потому что иначе и быть не могло. Том бы не отпустил Гермиону, не после всего, что она сделала. После лжи, предательства, фальши, исходившей из её уст месяцы. Но и она сказала ему правду: Гермиона забыла прошлую жизнь, которая навещала её лишь в кошмарах. Для Грейнджер уже не существовало ни Гарри Поттера, ни Волдеморта, ни Пожирателей Смерти ― лишь он, Том Риддл. Только жаль, что уже было поздно.       Она выбежала к подножью оврага, останавливаясь. Бежать уже было некуда. Вот оно, место её смерти, откуда открывался захватывающий вид на тот же бесконечный густой лес, тянувшийся на многие километры. Гермиона всегда любила природу, так что, наверное, умереть здесь было заготовлено ей самой судьбой.       Том не заставил себя долго ждать. Он вышел из леса, продвигаясь медленно и неторопливо, словно и не собирался кого-то лишать жизни, а просто прогуливался в своё удовольствие. Но шторм в его глазах продолжал гореть алым пламенем.       Петрификус Тоталус Гермиона не отбила, обездвиженно упав на сырую землю. Смысла отбиваться она уже не видела, ясно понимая, что против Риддла она бы не выстояла. Грейнджер лежала на земле, смотря в тёмное небо, затянутое плотными тучами. Капли дождя неприятно били по лицу, но Гермиона и поделать ничего не могла. Вскоре перед ней предстало лицо Тома.       ― И что мне с тобой делать?       Ответить, разумеется, она не была способна да и выбора особого не имелось. Тому оставалось лишь сделать нужное движение палочкой, чтобы прервать жизнь Гермионы, но всё же он медлил. Однако, Грейнджер убедилась ранее, не от того, что Риддл сомневался в своём решении, он, наоборот, давно уверился в действиях.       Смерть Гермионы не должна была быть простой, и на милосердие Тома она не надеялась. Но и сильнейшую боль она и так испытала этим вечером, так что ничего не могло принести Грейнджер больших страданий. Риддл уже опустошил её, оставив безжалостную пустоту внутри и забрав все чувства. Он являлся тем, кто заставил Гермиону почувствовать себя живой после месяцев войны с ним же, а после он же уничтожил, отобрав у неё заново обретённую жизнь.       ― Мы впервые встретились на приёме у Малфоев, ― начал Том, ― но уже тогда мне показалось, что ты не так проста, как кажется на первый взгляд. Я думал, на тебя так повлияли события пережитой войны против Гриндевальда, однако я просто ошибся, ― говорил Риддл с закрытыми глазами, словно предавался воспоминаниям. ― А я ненавижу ошибаться, Гермиона.       Она слушала его, также возвращаясь воспоминаниями в день их знакомства. А могло ли быть по-иному? Стоило бы это того? Гермиона ответов на эти вопросы дать не была способна. Грейнджер не жалела о прожитых месяцах с Риддлом, потому что это действительно было то время, когда она ощущала себя свободной и счастливой, однако Гермиона никогда и не понимала, в какую ловушку загнала себя же.       Том снял с неё парализующее заклинание, но Гермиона уже не имела сил вставать. Пусть всё закончится так, как было предначертано судьбой.       ― Это многому меня научило, правда, ― улыбка заиграла на его губах. ― Благодаря тебе я узнал всю истинную суть так называемой любви и за это не могу не отблагодарить тебя.       ― А я тебя любила, ― прошептала Грейнджер. ― До сих пор люблю.       ― Только любовь твоя гнилая, ― со сталью в голосе ответил он, направляя на Гермиону палочку. ― Круцио.       Боль разлилась по всему телу, заставляя волшебницу выгнуться. Гермиона закричала так, как никогда прежде. В этом крике она выразила всё то, что таилось в её душе, однако Том по-прежнему безэмоционально смотрел на представшую глазам картину. Каждая клеточка тела разрывалась от боли, а на устах застыла мольба о смерти. Конечности метались в агонии, дрожь била по всему телу. Гермиона сжала кулаки, и ногти до крови впились в нежную кожу.       А затем всё прекратилось, однако палочку Том не отвёл.       ― Не губи себя, прошу... ― простонала она, захлёбываясь в слезах.       Он замер, вглядываясь в маленькую фигурку, скорчившуюся от боли.       ― Мне от тебя больше ничего не нужно, Гермиона. Ты прекратила для меня своё существование в тот миг, когда я узнал о твоём путешествии во времени.       Гермиона в последний раз протянула к нему ладонь, только сейчас Том от неё отмахнулся. Ему больше не нужна была любовь, потому что это чувство не оправдало ожиданий Риддла и лишь принесло разочарование. Больше ничего светлого в нём не осталось.       Она поняла, что уничтожила в нём последние капли человечности. Перед ней больше не было Тома Риддла, лишь Волдеморт, жаждущий смерти Грейнджер. Гермиона создала монстра, солгав ему и забрав душу, что уже через несколько десятков лет начал бы свою тиранию, отбирая жизни у всех, кто пошёл бы против него. Вспомнил бы он её в девяностых или же все эти месяцы забылись бы Томом, ничего не значащие?       Ответ уже не суждено было узнать.       ― Я обещаю, мы скоро встретимся, ― тихо произнесла Гермиона свои последние слова.       Глаза застлала ядовито-зелёная вспышка.