Зелёный

      Проклятая зелень въедалась в кожу, забивала глотку и застилала взгляд; с самого отъезда Ло Бинхэ она заполнила собой сны, вытеснила даже кошмары, не проходившие когда-то годами. Парень сначала радовался, ночи стали проходить спокойнее, а уже потом, впрочем, достаточно скоро понял. Страх ушёл, его место заняло тянущее чувство, Бинхэ всё не мог понять, какое, и оно изматывало, не выпускало из своих цепких ветвей, держало, держало, царапало где-то глубоко в груди, отдавалось смятением в голове: будто забыл что-то. Это чувство прочно поселилось в воспоминаниях о пансионе, как выбоина на мозаике. Чего-то не хватало. За этим чем-то Бинхэ сейчас и трясся в поезде, мрачно уставившись на плавно сменяющиеся пейзажи за окном. Он отправил письмо — на него не ответили, много чести, но и не отправили обратно. Значит, можно? Бинхэ полагал, что да.       Вокзал, такой же маленький и убогий, каким Бинхэ его запомнил, встретил моросящим дождём. Идя под зонтом, приобретённым на месте, парень думал о дурных предзнаменованиях, о коих самозабвенно вещали в каждой плешивой газетёнке, всучиваемой прохожим крикливыми мальчишками. А были ли они, эти «зловещие знаки судьбы», на самом деле? Если так посмотреть, вся последняя неделя была таковой. Тревожные, плохие дни, проведённые в раздумьях. Углубляться в свои мысли Бинхэ отчаянно не любил, особенно, если эти мысли были связаны с пансионом, от таких всегда болела в висках голова. Вот и теперь Бинхэ в надежде прочистить мозги жадно глотал сырой воздух на пути к гостинице. Сейчас, вечером, бесполезно искать машину в ту сторону, да и дождь доставит неудобства уже потом, в лесу. Это здесь, в центре, тротуары все мощёные, но дальше, что там лес, любая улочка в этой богами забытой деревеньке будет тонуть в грязи уже через полчаса.       В пустующей гостинице пахло пылью и немного душно, но сейчас Бинхэ был рад и этому. Не тратя время на ужин — голод едва ли проявлял себя последние дни, всю еду парень запихивал в себя через силу — он оказался в снятой комнате. Грязные жёлтые обои и выцветший до розового красный ковёр — пошло, но перед прыжком с трамплина в зелёную воду Бинхэ всё не мог этим надышаться. На истрепавшихся обоях ещё узнаётся рисунок — бабочки и цветы, скучно, неинтересно, но в пансионе не было и таких. Там много чего не было, зато к окнам от земли тянулись густые лозы какого-то растения, пушистой листвой скрывающие происходящее внутри. Зелёной листвой.       Сон сомкнулся над его головой, как болотная вода и схватил за ноги, как вязкий ил. Бинхэ словно и парил, и стоял, и погружался в воде вниз одновременно. Дна не было. Университетский преподаватель рекомендовал найти себе точку опоры, что-то, за что можно зацепиться — хотя бы взглядом — но у Бинхэ перед глазами зелёная муть. Сверху, ему удалось задрать голову, зависло чёрное солнце. Не разобрать, под водой оно или над её поверхностью, но взглядом за чёрную эту дыру Бинхэ цепляться не хотел — боялся упасть и утонуть уже в ней. Грудь вновь сдавило тем самым, но теперь парень чувствовал и злость вперемешку с нетерпением. Раздражение. В воде вокруг появились оттенки красного — раздражение. Его Бинхэ жадно впитывал глазами, устав от тошнотворного монохрома. Пробуждение ощущалось мокрой одеждой, приставшей к коже, отзывалось ноющей болью в висках и плечах, да влагой между губ. Бинхэ дотронулся пальцами, посмотрел. На подушечках пятна красного — кровь.       Лес возник перед глазами — всё тот же — и парню, кажется, даже сделалось плохо, мерзкий вкус железа во рту преследовал Бинхэ с утра. Машину он покинул около получаса назад, на развилке дороги — водитель ехал в другую сторону, что не удивительно: от этой развилки до самого пансиона ездил лишь их автобус, чей водитель жил там на неизвестно каких — птичьих — правах. Этот человек нравился Бинхэ, ещё мальчиком он прятался у того в маленькой подсобке от одноклассников, пусть водитель и ворчал за неумение постоять за себя. К своему стыду, Бинхэ забыл его имя. Он, вообще, мало что помнил о пансионе, почти все воспоминания были размытыми, и парень не был уверен, что не выдумал себе половину. Однако кое-что он помнил детально, вернее, кое-кого. Сука-Шэнь Цинцю поселился в его голове и всё никак не хотел уходить из мыслей. Зелёный, зелёный.       Железные ворота явно не так давно покрашены, у Бинхэ это вызывало недоумение вперемешку с раздражением, он снова вгрызся в собственные губы. В его памяти краска была облупившаяся, облезшая под натиском природы, и несоответствия тяжело били по настроению, и без того стремившемуся к самому дну. А вот дорогу от ворот до приёмного корпуса так и не переложили, Бинхэ с удовольствием прислушивался к уютному хрусту потрескавшейся плитки под ногами; он игнорировал зелёный, расцветший вокруг множеством оттенков. Деревья, кусты, трава, трава… сквозь плиты под ногами пробился мох. Проклятье, его личное проклятье, преследовавшее его столько лет. Почему он так долго убегал, ускользая из этих ветвей в последний момент, не позволив хватке перерасти в смертельную, а теперь стоял посреди этой мерзкой зелени, сам пришёл к ней? Бинхэ утешал себя: пришёл не по первому же зову. Он долго, долго сопротивлялся этой дряни, своим снам. Зелень здесь всё-таки совершенно особенная, нет такой больше нигде.       Бинхэ озирался по сторонам; помнил всё, но всё равно смотрел, не хотел, но всё равно впивался глазами в знакомые до тошноты домики, в зелёные лозы, густой листвой скрывавшие их окна. Живот поджался, а вверх по позвоночнику прошла мерзкая липкая дрожь, и всё вокруг — мерзкое. Бинхэ плотнее закутался в пиджак, тонкий — теперь май и вокруг тепло, но он мёрзнул, мёрзнул в этой зелени. Дальше, парень знал, будет хуже. Дальше — чужое бесстрастное лицо и, быть может, кривая усмешка на тонких губах. Глаза, проклятые, холодные и зелёные. От них тоже морозит, и Бинхэ едва удерживал ругань за плотно сжатыми зубами. Нельзя, здесь — нельзя.       Бинхэ любил ощущение пустоты в пансионе, можно представить, что совсем один здесь и — никого-никого. Это неправда, конечно. Жесткая дисциплина отдавала шуму чётко разграниченные часы — сейчас до них ещё бесконечно долго. Потрескавшаяся плитка скоро сменится более цельной, не такой исхоженной десятками ног, не такой побитой каблуками униформы. В оранжерею просто так не ходили, лишь по особой вынуждающей причине, а ведь место красивое… зелёное. Словно концентрат всей зелени в пансионе; Бинхэ вошёл с низко опущенной головой, снова стараясь не наткнуться взглядом на растения. Дело заранее проигрышное, но он, упрямо поджав губы, шёл между рядов-стеллажей, тщетно пытался не коснуться вездесущей зелени. — Бинхэ.       Вот оно, вот оно! Он выпрямил спину, кажется, напряжённый позвоночник жалостливо хрустнул, и сильно закусил губу. Нельзя, нельзя. Ещё не время. Оборачиваться не хотелось, а перед глазами плясали зелёные точки, и вокруг всё словно потухло, потемнело. Мир сузился до голоса за спиной. Брошенное слово, его имя, а уже такая реакция? Он жалкий, такой жалкий, на что он надеялся, приехав сюда? Чего ожидал? Была ли хоть нижайшая доля вероятности, что у него хватило бы силы держаться достойно? Бинхэ знал ответ, тот был неутешителен, слишком глубоко зелень поросла в его груди, слишком плотно обхватила его рёбра, ввинтилась цепкими ветвями в сердце, слишком… — Притащился сюда без приглашения, заставил меня оторваться от всех дел, — Бинхэ что есть силы вгрызся в губу, почувствовав, как лопнула истерзанная тонкая кожица. Во рту с новой силой потянуло железом, а за спиной шумно вдохнули. Заткнись, молчи. — Стоишь теперь спиной. Т-ц… Какое неуважение, разве тебя этому учили?       За спиной зашелестела ткань. Очередная длиннополая тряпка? Когда-то Бинхэ утешал себя мыслями, как огонь возьмётся на дорогих — о, эта тварь других не приемлет — тканях, как зелёный станет чёрным. Но вот оно, приглашение. Не озвученное, нет, к чему ему опускаться до разжевывания каждого своего слова и действия до глупых учеников, пусть сами гадают. Более всего Бинхэ гадал, кто же пустил эту тварь в преподавание. В голове всплыло лицо директора, но черты все были размыты, забылись. Вкус железа во рту заставил предательски сглотнуть. Парень пересилил себя, и — обернулся.       Спина всё та же, неестественно прямая, затянутая в проклятый зелёный. Так не поймёшь, взяло ли время своё, но Бинхэ не рассмотрел ни единого седого волоса в раскинувшемся по плечам тугом хвосте. Слишком рано? Сколько ему вообще лет?.. Бинхэ не дал себе собраться с мыслями — не дал себе сбежать — и пошёл за учителем. Рассветное солнце играло на складках его одежд и блестело в волосах, плитка под ногами не хрустела — у Бинхэ тоже, по этой дорожке ходили куда реже, чем к оранжерее. Деревья в крохотной рощице раскинули свои ветви, скрывая в своей тени крохотное озерцо. Не зелёное. Бинхэ никогда не мог понять, почему же столь маленькое водное пространство не затягивало тиной, почему зелень не касалась его. Впрочем, чтобы что-то понять, нужно раздумывать над этим, Бинхэ же лишь задавался вопросом, не обременяя себя поиском ответа, хотя однажды он спросил учителя. Раздражённый взгляд словно утомлённых чужой глупостью глаз легко заменил отсутствующее объяснение.       Дом Шэнь Цинцю представлял собой однотипное, как и все в пансионе, здание, небольшое и забитое книгами — Бинхэ пришёл в священный ужас, когда увидел — но почему-то очень светлое. Благодаря удачному расположению окон или умной расстановке светильников, но зала его была, наверное, лучшим местом для чтения и письма, из известных Бинхэ. Даже лучше библиотеки. Здесь было тихо, тепло и можно было спрятаться от навязчивого внимания одноклассников, никогда бы не решившихся лезть в пространство строгого учителя. Но вот у Бинхэ в достаточной степени отсутствовал инстинкт самосохранения, чтобы преспокойно зарываться здесь в учёбу, читая книги или строча что-то в тетрадках с мелкими рисунками в углах страниц. Шэнь Цинцю злился, Шэнь Цинцю шипел, Шэнь Цинцю приносил ему чай — зелёный и горький — с печеньем, когда мальчик засиживался у него допоздна.       Сейчас Шэнь Цинцю не пошёл в узкую кухню, но поднялся вверх по лестнице. Там его спальня, где Бинхэ ни разу не был или — был, но не помнит. Он идёт за бывшим учителем, а в голове пусто, пусто. Словно все мысли разом взяли и вышли из его мозга, все прошедшие дни воспалённого их обилием. Лицо отчего-то болезненно скривилось, и парень старательно расслаблял каждую мышцу. Наверху ощутимо темнее, окна большие, но завешаны тяжёлыми шторами, словно в насмешку обрезанными, зависшими в сантиметре от пола. На столике, не большом письменном, но круглом и совсем узком, на изящной металлической ножке, бутылка вина, два бокала. Бинхэ хотелось прокомментировать пошлость, клишированность, но в мыслях парень выдохнул: он хотел выпить, вдруг стало бы проще? «Учитель всегда знает лучше, как надо» — подумалось.       Сам Шэнь Цинцю расслабленно откинулся в кресле у этого столика, руки его просто лежали на резных подлокотниках, тоже металлических. При первом осмотре комнаты не нашлось ничего зелёного. Ничего кроме проклятых тряпок на Шицзуне. Они мозолили взгляд, снова заставляли сжимать зубы. Нельзя, ещё нельзя говорить. Бинхэ не нашёл себе места лучше, чем на мягком ковре у ног учителя, кресло или стул — хотя бы подушку — ему всё равно не предложили. Мужчина напротив не выглядел удивлённым, словно так и задумывал расположить гостя. «А в прочем, — отстранённо думал Бинхэ, наконец получив возможность рассмотреть бывшего учителя. — Кто его знает, может, так и есть»       Пять лет прошло, но Шэнь Цинцю остался тем же, и это знание зародило в груди странную смесь из раздражения и мрачного торжества. Взгляд из-под полуприкрытых век сверху — Бинхэ на полу приходилось задирать голову — не выдавал хоть какой-то заинтересованности. Кольнуло обидой. Такой детской и позорной, что Бинхэ весь вздрогнул от припёкших к глазам чувств, но тут же вновь насилу расслабился. Но цепкому, мерзко-зелёному взгляду Шэнь Цинцю не нужно было много времени или яркого света. Тонкие губы скривились в усмешке, словно тварь знала чувства Бинхэ, упивалась ими… Хотелось разбить эти проклятые губы, чтобы кожица на них — о, Бинхэ за сегодня хорошо запомнил это ощущение — лопнула во многих местах, окрасила бледность красным, и кровь закапала бы на зелёные верхние одежды, пачкая, пачкая. Шэнь Цинцю годами выстраивал себе образ нерушимого идеала и Бинхэ верил, верил в эту непогрешимость. Хотелось запачкать. Да, разбить стерве губы, а после сцеловать кровь, чтобы разрушить проклятое ощущение неприкосновенности. И тряпки эти мерзкие изорвать. Однажды университетский сосед Бинхэ принёс им в комнату цветок в горшке, сказал, «для атмосферы». Атмосфера была настолько чудная, что через три дня Бинхэ не вытерпел и истоптал зелёную дрянь, а горшок с землёй выкинул куда-то во двор.       Шэнь Цинцю, кажется, понял, что ждать нечего, и потянулся за бутылкой. Бинхэ тут же вцепился взглядом в тяжёлые кольца на длинных пальцах; массивные украшения — рассмотрел и заметил ещё браслет на запястье — делали чужие руки ещё тоньше, и парень живо представил, как будет сжимать эти пальцы, представил, как они жалко хрустнут и почти представил, как лицо суки скривится от боли… бутылка, бесцеремонно сунутая под нос, вернула в реальность. Бинхэ всё это время пялился на эти руки? Отвратительно, отвратительно блеснул зелёный камень в одном из перстней. Что Шицзунь хотел? Бинхэ забрал у него бутылку, уткнув взгляд перед собой, прямо в чужие колени. «Может, нужно открыть? — парень всё же обратил внимание на перешедшую в его руки ношу. — Да, точно. Он хочет, чтобы я открыл её»       Больно стёр кожу на ладонях — открыл и вытянулся наполнить бокалы. Шэнь Цинцю не отпил сразу, но смотрел на Бинхэ через светлую — белое вино, не красное, как кровь — жидкость в бокале. Бинхэ смотрел на него в ответ, и глаза на искривлённом, выгнутом стеклом лице не казались такими зелёными. Может, так на него всегда и смотреть?.. Задуматься не дал чужой пинок под рёбра, совсем лёгкий, вдруг расплещет вино, но достаточно для пробуждения, впрочем, ненадолго. Он босиком? Когда он успел разуться? Но вновь уйти далеко в мысли ему не дали: тихий звон столкновения стеклянных стенок друг о друга привёл Бинхэ в чувство. Шэнь Цинцю отпил, и он повторил за учителем, проследив как двигается чужой кадык под воротом. Вцепиться бы… Либо ударить, чтобы захлебнулся в своей же крови. Интересно, кровь у него тоже зелёная? — Итак, — закинул ногу на ногу, он закинул ногу на ногу. Бинхэ смотрел на появившуюся перед лицом ступню и совсем не слушал, что ему говорят. Он представил, как укусил бы мягкую кожу под большим пальцем, как обхватил его губами, целовал дальше ступню, но только до косточки, потом вновь прикусил. Шэнь Цинцю не давал ему надолго уйти в свои мысли. — Я бы очень хотел сказать: «Ты здесь», но вижу — это не так. И не стыдно тебе тратить моё время, тратить своё время? А в письме так слёзно умолял меня о встрече…       Шэнь Цинцю запнулся на последнем слове, сбиваясь с мысли. Бинхэ в тот же момент ощутил легкое торжество, но больше растерянность: он, Бинхэ, в действительности обхватил чужую ступню пальцами или это ему только виделось в больной голове? Учитель хмыкнул; похоже, всё происходило взаправду. Бинхэ передёрнуло, когда чужая нога, не высвобождаясь из хватки, упёрлась ему в плечо. — Зверёныш, — прошелестело над головой обманчиво-ласково, и Бинхэ захотелось вдруг заскулить, прижаться головой к чужой ступне и провести носом дальше под одежду. — Зверёныш, ты разве не знаешь, что нельзя трогать других людей без их разрешения?       Бинхэ поднял потерянный взгляд на мужчину; тот не выглядел разозлённым, но во взгляде появилась заинтересованность. Внутри что-то торжествующе взвыло: наконец-то, наконец-то это сука сочла что-то достойным своего внимания, не смотрела, как на грязь под ногами. Бинхэ вдруг осмелел, расправил немного плечи — ступня Шэнь Цинцю располагалась теперь чуть выше, кажется, тому стало удобнее — и крепче сжал пальцы на прохладной коже. Бинхэ держал руку уже минимум минуту, а она так и не нагрелась. «Он так сильно мёрзнет?»       Шэнь Цинцю вздохнул и чуть подался вперёд, перенося вес на один локоть, и опёрся головой на подставленный кулак. Под наклоном ворот показал чуть больше бледной шеи, Бинхэ сглотнул. Интересно, если порвать там, кровь будет горячая? Или его обожжет, как льдом? Парень облизнул губы и провел ими вверх по чужой голени, задрав немного штанину. «В конце концов, какая уже разница, — способность думать то уходила от Бинхэ, то подчинялась ему вновь. — Теперь он либо прогонит, либо позволит остаться. Какая разница, что я сделаю теперь?»       Шэнь Цинцю отпил ещё вина и чему-то кивнул, мыслям своим, что ли? отставляя бокал и выпрямляясь в кресле. Взгляд из заинтересованного стал маслянисто-довольным. В зелёных глазах смотрелось до того мерзко, что Бинхэ чуть было не скинул с себя чужую ногу, дёрнувшись, но в душе его что-то восторженно запищало. Учитель доволен им, учитель позволил ему больше. Парень проскользил губами по сухожилию, щекотка, а Шэнь Цинцю нахмурился, еле заметно так, едва-едва сведя брови. Он сделал что-то не так? Но времени подумать об этом ему не дали, узкая ступня соскользнула с плеча, и — Бинхэ сглатывает — надавила прямо над кадыком, чуть вверх повела к челюсти. Чужая прохлада расползлась на шею парня мириадами мурашек, а пальцы поддели подбородок. Бинхэ послушно поднял взгляд на учителя, а там зелёные, зелёные глаза, насмешливые и холодные. Нестерпимо хотелось больше оттенков эмоций, хотелось ударить это лицо, посмотреть на гримасу боли, а потом — поцеловать… Мысли были прерваны ладонью, так внезапно опущенной на макушку, пальцы, эти тонкие пальцы, зарылись в волосы. — Зверёныш, — о, как он тянул ноты, как шипел! Раньше Бинхэ тянуло выблевать все внутренности от этой его манеры речи, и ведь не делал исключений, тварь, ни для учеников, ни для коллег, но теперь парень едва удерживал себя от мольб: «говори, говори ещё». Сука тянула слова, издевалась, как знала, — Ты их хоть иногда расчёсываешь, Зверёныш? Смотри-ка, совсем немного времени с твоего приезда, а уже столько старых правил нарушил, — Шэнь Цинцю вновь цыкнул, приподняв верхнюю губу, и Бинхэ решил одно: пусть тварь договорит, ладно, не любит, когда перебивают — он не будет, не даст повода для злобы, а потом укусит, цепко-цепко укусит. Прямо до крови, и тогда узнает, какова на вкус и цвет кровь Шицзузя. — Неужели совсем одичал в этом своём, — свободной рукой он пощёлкал пальцами, пытался вспомнить длинное название университета. Мужчине явно не нравилось что-то забывать, это Бинхэ понял уже во времена жизни — выживания — в пансионе, глаза напротив отвлеклись, и он решился.       Пока Шэнь Цинцю не опомнился, Бинхэ перехватил его руку своей, крепко сжал запястье, а ногу отстранил, зажал своими, быстро поднявшись. Ткнулся в губы напротив — холодные, как знал — но укусить не успел. Что-то острое быстрее впилось ему в нижнюю губу, раня и без того истерзанную за сегодня кожу; железом брызнула в рот кровь, и Бинхэ заглушено вскрикнул в поцелуй, судорожно цепляясь за чужие напряжённые плечи. Шизцунь что-то неразборчиво прошипел, выругался? И — разжал зубы. Бинхэ не дали отстраниться, в волосы снова вцепились, на этот раз крепко фиксируя на месте. Болящие губы мазнуло чем-то холодным, тоже мокрым, и — с некоторым запозданием — Бинхэ понял, что это язык. Его дорогой учитель с неестественно острыми зубами слизывает кровь с его губ своим холодным языком. Парень широко раскрыл глаза, встретившись с зелёным взглядом напротив. Очень злым взглядом.       Отстранили его только спустя минуту, долгую, изматывающую. Бинхэ попытался было вернуться к себе на пол, но сползти вниз не дала рука в волосах, а метавшие зелёные — проклятье, слишком много зелёного — молнии глаза предупреждали от излишней возни. Парень замер, и установилась тишина, перебиваемая лишь заполошным сердцебиением в его груди. Бинхэ с содроганием признал свою кровь на чужих губах, вновь изогнутых в злой усмешке, и на этот раз ничего не мешало рассмотреть две пары острых клыков-зубов в красноватых разводах. — И вновь вернёмся к вопросу о прикосновениях к другим людям, — прошипела тварь, теперь действительно тварь, самая что ни на есть настоящая, и Бинхэ осознал вдруг: не привиделось. В детстве не показалось, не разыгралось богатое воображение. Это внезапно придало смелости, подстегнуло быть наглее. — А мне показалось, что вы, — как бы парень не пытался скрыть дрожь в голосе, она всё равно проявляется. — Одобрили мои действия.       Стерва чуть наклонила вбок голову, острая улыбка её растянулась шире, Шэнь Цинцю потянулся к бёдрам нерадивого ученика, и тот вздрогнул, не зная, чего ожидать, но не отнимая взгляда от глаз напротив. Мысль, что что-то не так закралась в тот же момент, когда его волосы отпустили, и скоро стало понятно, что: в лицо плеснули чем-то подозрительно пахнувшим, как вино из стоящей на столике рядом бутылки. На обиженный взгляд и против воли вырвавшийся возмущённый писк Шэнь Цинцю тихо рассмеялся, с тихим стуком поставив бокал на столик. Бинхэ жадно ловил новую эмоцию красивом лице, не замечая, как часто-часто зализывал горячие ранки на губе. — Снимай, — Шэнь Цинцю поскрёб пальцами влажный пиджак Бинхэ, который отчего-то ни секунды не сомневался, что учитель имеет в виду и рубашку под. Быть полуобнажённым в компании этого человека оказалось волнующе некомфортно, особенно под гнётом зелёных одежд на нём. Бинхэ, не в силах удержаться, дернул мягкую ткань, словно требующий внимания ребёнок. Шицзунь никак не прокомментировал его действия, только шлёпнул по руке, но всё равно поднялся из кресла, да с таким видом, будто делал величайшее одолжение. Разделся он разом, не оставив себе даже брюк.       Бинхэ сначала даже не понял, а после — смутился так сильно, что опустил взгляд в пол, теряясь в судорожно сменяющихся мыслях. Тонкая и снова предательски зелёная ткань второй кожей обхватывала тело и скрывала, скрывала… Потом скрывало уже и кресло, в которое нарочито изящно вернулся учитель. Из дрожащих паутинок в голове парень ухватился за одну, ударившую холодом в солнечное сплетение и больно зацепившуюся за отчаянно забившееся сердце. Вновь занявшая место напротив тварь всё знала с самого начала, она выжидала, чтобы в очередной раз поиздеваться над ним, чтобы… Бинхэ едва не принялся за дыхательные упражнения, помогавшие ему в критических ситуациях раньше, но сейчас это было бы совсем не кстати — Шицзунь и так уже сидел, приподняв одну бровь, впитывал реакцию на своё бесстыдство — и ограничил себя лишь глубокими вздохом и выдохом. В груди поднималась злость — в который раз уже за день — она грозила вылиться в нечто нехорошее для Бинхэ, и тот беспомощно уткнулся лбом в чужое прохладное колено, почему-то проскулив смутно смахивающее на «Шизцунь».       Пальцы снова потревожили волосы на макушке, Бинхэ почти напрягся, но смиренно позволил отстранить себя, глядя в чужие глаза влажным взглядом. — О, Зверёныш, — клыкасто улыбнулся Шэнь Цинцю. — Что такое, Зверёныш?       Его отпустили; Ло Бинхэ чуть покачнулся, неосознанно сминая ткань ставших внезапно тесными брюк. Он попытался отвлечься на раздражающую влажность в ладонях, но внимание захватили вернувшиеся пальцы, на этот раз — на грудь. Дыхание перехватило, стало душно дышать и отчего-то — странно, рука опалила ведь холодом — жарко, чужая ладонь поползла вверх, медленно, но без остановок подбираясь к шее. Бинхэ хотел, очень хотел перевести на неё взгляд, но поймали и держали так цепко глаза напротив: по-холодному предвкушающие глаза. Этой эмоции парень не понял, но когда пальцы подобрались под ключицу, царапнули слегка чувствительную кожу, стало не до того. Ярко, ярко ощущалась шершавость мозолистых подушечек, щекоча кожу.       Раздался вдруг странный глухой звук, словно что-то проткнули. Бинхэ, задохнувшись от неожиданной вспышки боли, с опозданием сообразил, что его. Осоловело перевел наконец взгляд: длинные пальцы учителя красовались теперь столь же длинными и синеватыми ногтями. Нет, когтями. Такими острыми, что легко вошли в мягкую плоть… Бинхэ не мог кричать, глотку сдавило, убив зарождавшийся звук, и получилось лишь снова издать скулёж, куда более жалкий, чем в прошлый раз, и сиплый. Когда указательный палец двинулся, углубляя рану, стало больно. Острый ноготь отвратительно медленно раздирал мышцы и, казалось, чувствовалась каждая краткая пульсация стенок внутри. К горлу подступила тошнота, а зрение почему-то зарябило. Ло Бинхэ старался не смотреть на свою грудь, на скапливавшуюся у окольцованных пальцев кровь, сбегавшую струйками ниже по запястью. Вместо этого парень смотрел на Шэнь Цинцю, и расфокусированный темнеющий взгляд выхватывал только по-птичьи склонённую к плечу голову.       Не успел среагировать — рукой вновь схватили за волосы, потянули вверх. Когти сильнее вошли в рану, и Бинхэ всхлипнул, беспомощно уперся руками в чужое колено, пытаясь отвлечься на ледяную кожу под ладонями, хоть немного прийти в себя. Получалось откровенно плохо, и в приближающихся глазах напротив он рассмотрел своё побледневшее нервно лицо и чужую насмешку. Лицо Шицзуня было совсем близко, и Ло Бинхэ мог бы ощущать его дыхание на своей коже, но он не чувствовал. Совсем ничего. — Не настолько-то тебе и больно, — недовольно поморщился Шэнь Цинцю, ослабляя хватку в волосах, и Бинхэ сполз вниз, почти уткнувшись лицом ему в солнечное сплетение. — Ты ноешь, только и всего. От самого себя не противно?       Слова твари задели что-то внутри парня, разум оскорблённо забурлил, опалив нервы гневом, и Бинхэ неловко заёрзал, силясь отстраниться, но добился только нового шевеления когтей, углубления раны и — снова заскулил, на глазах выступила предательская влага, грозившая вот-вот сорваться с ресниц. Когти перестали терзать его плоть, и судорожный вздох был встречен смешком — вновь резануло злостью. Когда холодные пальцы вернулись на его кожу, Бинхэ вздрогнул, опасаясь повторения пытки. Но нет: Шэнь Цинцю скользнул ладонью по шее и цепко ухватился за его подбородок, заставляя задрать голову. Парня передёрнуло, когда учитель поднёс окровавленные пальцы к своим губам; на бледной коже тёмные ручейки влаги, текущие вниз по запястью, выглядели противоестественно, тошнотворно, и Ло Бинхэ едва не взвыл, когда тяжёлая капля, сорвавшись с кончика когтя, рухнула ему прямо на лоб.       Солоноватая вонь железа осела в носу, а внутренности сделали кульбит. Мерзость, мерзость… Бинхэ неимоверное количество раз успел пожалеть о своём приезде. Бинхэ не мог оторвать взгляда от тонких губ Шэнь Цинцю и перестал дышать, когда тонкая кожица на них влажно заалела. Поднял взгляд — проклятая зелень жадно следила за его реакцией, за каждой эмоцией на его лице. Бинхэ всё также не помнил, как дышать, когда те самые губы легко обхватили пальцы, а язык заскользил между ними, мешая кровь со слюной, и красноватые разводы заблестели на коже. Тварь довольно прищурила глаза и, наконец, шумно вобрала в себя воздух, выбивая Бинхэ из оцепенения.       Лицо обдало жаром, и парень перевёл взгляд вниз, туда, где узкую грудную клетку обхватывала плотно тонкая ткань, не оставляя пространства для фантазии. Стало хуже; дыхание едва не перехватило вновь, но Бинхэ усилием взял себя в руки, между тем обнаружив, что ладони его до сих пор крепко сжимали острые колени Шицзуня. Парень вывернулся из его хватки и опустился к ногам, прижимаясь пылающим лицом к холодной коже. Резкая боль ушла из-под ключицы, сменившись тупым жжением, а Бинхэ устроил чужую ступню у себя на коленях, оглаживая выделяющиеся сквозь кожу косточки; вторую же он вновь поместил себе на плечо и примкнул ртом, не целуя, но обдавая дыханием в попытке согреть. Ощутив внезапный прилив смелости, Бинхэ обхватил губами большой палец Шэнь Цинцю, чуть прикусывая подушечку и щекоча её языком. Двинулся ладонью вверх — прямо по мягкой коже бедра, к обтянутому тканью животу, тот поджимался нервно от каждого движения языка на ступне; учитель едва слышно зашипел, забирая у Бинхэ ноги, вместо этого притягивая к себе наверх, и тот даже не успел возмутиться, только устроил обе ладони на рёбрах Шэнь Цинцю и с силой провёл вниз по талии, ловя дрожь в чужом теле.       Бинхэ настойчиво вовлёк Шицзуня в поцелуй, посасывая мягко его нижнюю губу и едва не скривился от металлического привкуса своей собственной крови, но пальцы вновь оказались в его волосах, сжимая сильно, не давая отстраниться, и Бинхэ задушено охнул в поцелуй — острые клыки больно ухватились за его собственную губу, раздражая ток крови в едва взявшихся заживлением ранках. Казалось, сожми тварь челюсти сильнее, и ножи-зубы проткнут мягкую кожу насквозь, но постепенно хватка ослабла, сменившись упругим мокрым языком. Шэнь Цинцю вылизывал его рот, надавливая на щёки и зубы, ввинчивался языком прямо в кровящие раны на губах. Потом, вдруг, сполз к Бинхэ на пол и ухватился за его плечи, и спустя секунды до того дошло, как крепко его зафиксировали. Зелёные насмешливые глаза так и говорили: «Не вертись, глупый, смысла нет».       Картина опустившегося на колени Шэнь Цинцю казалась противоестественной — Бинхэ передёрнуло. Теряя периодически зелёный взгляд — тварь нагибалась часто к шее ученика, широкими мазками языка очерчивая кадык и дразняще прикусывая кожу — он всё ярче осознавал неправильность происходящего. Хотелось вернуть учителя обратно в кресло, а самому уткнуться вновь в чужие колени и скулить, просить… Хотелось облизать блестящие клыки в его рту, и чтобы те вновь сомкнулись на коже Бинхэ, хотелось больше смотреть в эту зелень напротив. Последняя мысль электрическим током пронеслась через мозг и позвоночник, Бинхэ весь вздрогнул, будто освобождаясь от дурмана. «Сука» — ошалело выдал пьяный разум. Бинхэ начал с новой силой вывёртываться из хватки, но в плечи предупредительно впились когтями.       Проклятый Шэнь Цинцю склонился над раненой ранее ключицей, и Бинхэ услышал вдруг, как тот задышал: часто-часто, втягивая насыщенный запах у края дырки; дёрнул рядом по коже языком, будто бы робко, и Бинхэ забился с новой силой. Тварь вновь обратила на него свой взгляд и на сей раз не отвела, только приблизилась ртом к заболевшему с новой силой отверстию. Табун мурашек покрыл загривок Ло Бинхэ, когда язык, всё также холодный, не согрелся, терзая его кожу, коснулся самой раны. Шэнь Цинцю неторопливо вёл им по пульсирующим горячим стенкам, и на секунды это принесло даже облегчение — холод на рану, но после языком вонзился глубже в рану, с силой надавил, пуская новый ток крови. Бинхэ остолбенело глядел в хищные зелёные глаза, силясь что-то сказать, но из горла выходил лишь сиплый скулёж, такой, словно пережали воздух. Так и было: лёгкие его одеревенели, как после удара в солнечное сплетение, судорожно сжимались, но ни глотка кислорода в них не поступало. Прошла, казалось, вечность перед тем как Бинхэ, наконец, смог сделать вдох.       Тварь раскусила кожу близ отверстия, расширяя его, с громким причмокиванием собрала влагу — в носу стоял запах металла, мерзкий, солоно-кислый, и Бинхэ почувствовал, как внутренности его живота скручивает, пот пробирает поясницу, а тошнота подступает к горлу, но острая хватка на плечах — когти едва-едва порвали кожу, и на месте отпечатков наверняка останутся саднящие царапины — новой порцией боли отогнала приступ рвоты. Губами Шэнь Цинцю снял собравшиеся на побледневшей груди алые капли и прижался ко рту Бинхэ, языком смешивая кровь со слюной. Словно пресытившись чужими страданиями, тварь плавно отстранилась от безвольно открытых губ бывшего ученика и широко провела языком по влажной щеке, прямо к опухшему веку, слизывая натёкшие слёзы. Бинхэ почувствовал, как вернувшаяся тошнота приливает вместе с жаром к лобной части его головы и — провалился в спасительное забытьё.

***

      Густая листва сомкнулась над головой, скрывая в полутьме от спасительных солнечных лучей; на опушке под сплетёнными кронами оказалось ощутимо прохладнее, чем на пронизанной светом лесной тропинке, и Ло Бинхэ невольно поежился. Вслед за Шэнь Цинцю он опустится на траву и зарылся в неё пальцами, наблюдая за учителем, сосредоточенно заплетающим свои волосы в замысловатую косу. Она всё равно получалась растрепанной, как бы туго Шицзунь не стягивал пряди: расчёски никто с собой не взял, и волоски непослушно топорщились на влажном с утра воздухе. Бинхэ было потянулся помочь, придержать распадающиеся пряди, но был остановлен предупреждающим взглядом и ноющей болью в плече. Стрекот птиц и шум ветра среди верхушек деревьев не давали тишине воцариться в утренних сумерках.       Бинхэ наслаждался чистотой в своём разуме, словно грозовые тучи в летнем зное сменились весенним прозрачным ручьём. После того дня и двух суток в забытье после, настоящее его состояние было глотком свежего воздуха, и парень теперь дышал полной грудью. Зелень, тревожащая его до того, сосредоточилась теперь в одном человеке и поблекла вокруг. Шэнь Цинцю наконец справился со своими волосами и теперь молча смотрел в мрак между древесных стволов. Чужое лицо не выражало никаких эмоций, взгляд глаз был неподвижен, и Ло Бинхэ, как бы не пытался, не мог понять, о чём тот думает.       Бинхэ звал его про себя тварью все эти годы, но кто же знал, что учитель окажется тварью в буквальном смысле. Не такой как в романах, он не горел на солнце и отражался в зеркалах, хотя кожа его, Бинхэ помнил тягучие прикосновения, была так же мертвенно-холодна. В каждом его воспоминании Шэнь Цинцю был мраморной статуей, таким же ледяным и неподвижным, а божественный лик его исполнен равнодушия, но в тот день для Бинхэ открылось кое-что ещё. Вразрез с образом из детства шли подсмотренные жадность и дикость: в глазах, в жестах. Тварь рядом с ним была ненасытной, чертовски опасной, но хорошо играющей.       Теперь события, происходившие более пяти лет назад, обретали новые краски и — казались завершёнными, полностью ясными, без «но» и «если». Любую странность Бинхэ мог теперь объяснить, от этого било током по венам: подумать только, всё это было так близко всё то время, но так хорошо скрывалось! Скрывалось всем преподавательским составом и, в отдельности, клятой сукой Шэнь Цинцю с Юэ Цинъюанем, ему во всём потакающим. Осознание это захватило ум Ло Бинхэ. — Скажи, — голос вдруг осип, парню пришлось откашляться. Шэнь Цинцю обернулся к нему, смотря как будто бы обвинительно, так, словно разглядывание стволов деревьев, десятилетиями стоявших здесь, — занятие невероятно важное, требовавшее исключительной сосредоточенности. — Остальные… преподаватели, они такие же? — Остальные? — тонко и победно улыбнулась вдруг тварь. — О, там всякой живности хватает.       «Живность», — мрачно хмыкнул Бинхэ про себя, отводя взгляд от вновь увлёкшегося деревьями Шицзуня. Слово «живность» ярко контрастировало с его детскими болезненными воспоминаниями, они были пропитаны могильным холодом чужих прикосновений и зелёным, зелёным… Бинхэ смутно помнил, как прятал лицо в мягкую ткань одежд Шэнь Цинцю, как она пропитывалась солёной влагой, и как тот окружал маленького ученика своими широкими рукавами. Зелёный, зелёный. Там Ло Бинхэ прятался от издевательств одноклассников, а потом просыпался спустя несколько суток в больничном отделении, без памяти, со слабостью… — Какая же ты тварь, — ошарашенно прошептал Бинхэ, случайно озвучив вспыхнувшую в голове мысль. Шэнь Цинцю только пожал плечами.