Фантастические твари и в ком они обитают

— Отстой. Узкая неудобная кровать пахнет залежавшимся бельём и старостью. Вытянувшийся во весь рост Годжо едва умещается на ней: длинные худые стопы норовят вот-вот повиснуть в воздухе. — Отстой, — на этот раз громче. Парень ёрзает, деревянные ножки жалобно скрипят, пружины наверняка впиваются в худощавый бок через сбившийся матрас. — Ублюдство. Гето игнорирует. Он сидит на крошечном двухместном диванчике, погрызенном молью и временем до белёсо-серых дыр. Читает — пытается это делать. Скулёж напарника не замолкает уже пятнадцать минут. В комнате всего одна кровать — та самая, ветхая, пристроенная в дальнем углу. Сугуру не пришлось выбирать: либо он пытается уместить почти два метра своего роста на детском диване, либо не спит всю ночь, выслушивая недовольный трёп. Единственное нормальное спальное место было без раздумий пожертвовано во имя тишины. А Годжо всё равно не затыкается. — Прогнившая дыра, — парень подтягивается к изголовью, сгорбившись и оперевшись лопатками о стену. Кладёт подбородок на грудь и смотрит поверх очков в консоль. Играет противная писклявая мелодия, смешивающаяся с монотонным звуком выстрелов бластера. Гето медленно втягивает носом воздух и так же медленно выдыхает. В очередной раз перечитывает одну и ту же страницу. Выбора нет. Они застряли в этом месте надолго. Где-то до утра или, в худшем случае, — до полудня. С Годжо под боком это кажется целой вечностью. С ноющим Годжо под боком вечность можно смело множить на миллион. Надежды, что их увезут отсюда раньше, нет: над Токио и всеми его окрестностями царит самый настоящий шторм. Домик, который им чудом удалось снять, скрипит и норовит развалиться при каждом порыве ветра. В коридоре размеренно капает вода, стекающая с потолка. Тусклая настольная лампа одиноко мигает, грозя вот-вот отключиться. Самым раздражающим во всём этом по-прежнему остаётся Сатору. — Дерьмо! — он подскакивает на кровати и трясёт сжатой в ладони игрушкой. — Она вырубается. Консоль жалобно пищит, визгливо играет свой похоронный марш и отключается без шанса на воскрешение. Парень недовольно нахохливается и ложится обратно. Гето напрягается: последний отвлекающий манёвр пал, а это значит… — Чего молчишь? — Годжо вертится на матрасе, пытаясь удобнее пристроить свою тощую задницу. — Игнорируешь меня? — Я читаю, — Сугуру берётся за тонкий лист, чтобы перевернуть его, но останавливается: он не помнит ничего из прочитанного. — Пф, тоже мне. Только такой зануда, как ты, может радоваться нашему положению. Кап — это дождь барабанит по крыше. — Я не радуюсь, — спокойным безэмоциональным тоном: ему бы работать учителем. Или дрессировщиком. — Ну-ну, как же, — Годжо вновь крутится, на этот раз улёгшись на спину и вперив взгляд в деревянный потолок. — Нажрался проклятий и сидишь довольный, тоже мне. — Прости? Это зря — Гето понимает сразу, ещё до того, как слова срываются с губ. У Сатору — наглого, избалованного светоча всего шаманского мира — закономерно отвратительный характер. С ним всегда лучший ответ — молчание. Максимальный игнор, пока раздутое самолюбие хоть немного не осядет на дно. Но всем свойственно ошибаться. За свой промах Гето предстоит расплатиться прямо сейчас. — Зачем ты вообще собираешь этих тварей? — спрашивает так, словно сам давно не нашёл ответ. — Это вкусно? Приятно? У тебя нездоровый фетиш? Кап-кап — ведро в коридоре скоро заполнится водой. Гето мягко, искусственно улыбается: уголки его губ норовят порвать тонкую пергаментную кожу, сжатые страницы хрустят под пальцами. — Это необходимость. — Да-да, — передразнивает Сатору. — Необходимость, — тянет руки вверх, показывая кавычки. — Знаю я такие «необходимости». Не дал мне изгнать проклятье, потому что оно похоже на женщину? Тебя возбуждает такое? Или девчонки совсем на дают? Кап — это чаша терпения Гето. Вода в ней поднялась до самых краёв. — Чего ты добиваешься? — Пытаюсь узнать тебя получше. Мы же напарники. Вот прикрываю я твою задницу на миссии, защищаю от проклятий, а ты их поёбываешь после. Или они — тебя? — Годжо гаденько улыбается. — Предпочитаешь похожих на людей или что-то посерьёзнее? Кап-кап — это слюна. Густая и вязкая, текущая из широко распахнутой пасти без нижней челюсти. Годжо коротко вздрагивает, весь подбирается, уставившись своими ненормально-волшебными глазами на возникшее перед ним проклятье. Женщина — та самая «похожая на людей» — наклоняет голову, чтобы не задеть потолок. Она нечеловечески высокая и худая — почти червь. Грязная ткань одежды потоком струится вниз. Тонкие волосы тоже свисают почти до самого пола. Длинные, идущие из плеч руки дотягиваются до изножья кровати: в них несколько суставов вместо привычного локтевого. Сатору не отводит от неё глаз. Не изгоняет. Ждёт. — Возбуждает? — Гето хмыкает. Подчиняющийся ему дух наклоняется, верхняя часть его тела — с обычный человеческий рост — нависает над Годжо. — Хочется трахнуть? Язык вываливается из проклятья, с хлюпаньем приземляясь на подушку рядом с лицом. Сатору кривится, поджимает губы, но не отворачивается. Смотрит в разодранную пустоту на месте чужих глаз, впивается пальцами в тонкое покрывало, терпит. Сдаваться не хочет — сильнейшему не положено. — Достаточно наглядно? — к Гето возвращается его дрессировочно-учительский тон. Он ведёт ладонью, готовясь забрать сжавшегося до шара духа. — Извращённый мудак. Замирает. Годжо, несмотря на всю свою дурость и бахвальство, — умный парень. Он прекрасно знает, когда Масамичи не в настроении слушать его идиотские шутки; он молчит, когда Сёко со скальпелем в нагрудном кармане зашивает ему полученные на задании раны. Годжо умный — но сейчас он не затыкается. И Гето замечает. Он думает, что ему показалось. Но выпирающий под бледной кожей кадык нервно дёргается, а бутафорно-белое лицо идёт алыми пятнами румянца. Гето не верит собственным глазам. Он убирает руку, оставляя проклятье. Решает попробовать. Дух утробно рычит, его зеленовато-серый язык шевелится и влажно ведёт по чужой коже. Годжо вздрагивает, всхлипывает и сильнее тянет покрывало на себя. Он зажмуривается, и Сугуру почти готов извиниться, сдаться и убрать проклятье, но парень сдавленно выдыхает и открывает рот. Быть такого не может. Он думает, что сходит с ума. Что всё это наваждение, галлюцинация или сон. Что он в ловушке, отравлен ядом на миссии или вовсе съехал с катушек. Он не верит в происходящее, но мелко шевелит указательным пальцем и проклятье слушается его. Язык начинает двигаться вновь, проходится по ещё влажной щеке, скользит с неё на подбородок, перемещается на шею. Сатору стонет. Тихо и отрывисто, словно сам боится показать собственные эмоции. Пальцы его сжимаются до побелевших костяшек. Он кусает пересохшие губы. Чужой язык обвивается вокруг его шеи, сжимает её и вновь возвращается к лицу. Проникает в рот. На этот раз стон громкий и несдержанный. Годжо закрывает глаза, пушистые белые ресницы мелко дрожат, как дрожит и всё его тело. Сатору ёрзает, ведёт бёдрами, приподнимает их над кроватью и толкается в пустоту. Гето убеждается, что свихнулся: иначе бы он давно остановил всё. Иначе бы он не видел, как гребнем топорщится ширинка на тёмных студенческих брюках. — Блять, — он трёт виски, пытаясь абстрагироваться от происходящего. Смотрит на грязный поцарапанный пол, на паутину в углу и треснувший дверной косяк — куда угодно, лишь бы подальше от кровати. Оттуда совсем не вовремя раздаётся влажный чавкающий звук и сбивчивое дыхание. — Больной извращенец, — Годжо дышит тяжело и рвано. Его губы блестят от слюны, глаза — от вспыхнувшего в них азарта. — Тебе надо лечиться, — вопреки своим же словам, парень трёт член через брюки. «Хватит», — решает Сугуру. Он смотрит на одноклассника и думает, что скажет, что лечиться здесь надо только ему, но вместо этого спрашивает: — Хочешь ещё? Сатору хрипло смеётся: — Свихнувшийся. Больше слов не требуется. Проклятье рассеивается: распадается сизой густой дымкой, похожей на утренний туман, плывёт под потолком к руке Гето. Исчезает. Годжо вздёргивается, подскакивая на кровати. Его лицо и шея красные и блестящие от слюны, глаза потемневшие от возбуждения. Красивое лицо кривит гримаса недовольства: — Так приревновал, да? — ядовито хрипит он, чтобы в следующее мгновение рвано выдохнуть, оказавшись в воздухе. Новое проклятье становится видимым всего через пару секунд. Теперь это — масса, бесформенное болотистое нечто, вязко растёкшееся по половине комнаты. Годжо падает на него, утопая, словно в мягкой перине. Он замирает, зависший в пространстве, моргает через раз, даже дышать боится. Дух под ним обретает очертания, формируя широкие каплеобразные конечности. Они начинают ползать по податливому телу, забираются под пиджак, тянут вверх рубашку, оголяя бледный торс с маленькими розоватыми сосками. Сатору всхлипывает и устраивается удобнее. Плазма перетекает ему под колени, обвивается вокруг бёдер, задирая ноги выше и разводя их в стороны. Руки парня уже давно увязли в глубине, пропитавшиеся слизью пиджак и рубашка расстёгнуты. Впалый жилистый живот мелко подрагивает, поджимаясь. Масса скользит по нему, оставляя липкие влажные следы, облепляет шею, мелкими волнами кружит возле лица. Годжо хмурится и плотно смыкает губы, пытаясь избежать поцелуя. — Ещё? — Гето ждёт отказа и едва верит увиденному, когда глаза Сатору широко распахиваются при этом вопросе. Воздух вокруг них тяжелеет под аурой второго проклятья, лампа испуганно мигает, прежде чем бросить на стены тени от извивающихся лент. Годжо утопает: почти полностью погружается в вязкую массу, оставив на воздухе только лицо. Он заворожённо смотрит, как другой дух ползёт к нему по полу. Он похож на ленты: кроваво-багровые, с золотистой бахромой сотен мягких извивающихся лапок. — Ты больной извращенец? — выплёвывает он. Гето молча поднимает руку в давно изученном жесте: одно движение — и проклятья исчезнут без следа. — Нет, — на этот раз Сатору жалобно хнычет. Он откидывается назад, доверяясь бесформенному существу, раздвигает ноги. Ленты заползают к нему, подобно рыбам-угрям исполосывая собой всё пространство плазмы. Они обвивают юношескую талию, ластятся к груди, касаясь её множеством лапок. Закручиваются на щиколотках, тянут их в стороны, снимают брюки вместе с бельём. Годжо стонет, когда его член — твёрдый и сочащийся предэякулятом — погружается в плазму без каких-либо преград. Ленты тут же вьются красными змеями по его ногам, обхватывают бёдра, плотной спиралью захватывают член. Тогда Сатору вскрикивает, сдавленно матерится и стонет в голос. Он барахтается в затянувшей его жиже, подставляясь и пытаясь дотронуться хоть до чего-то. Ленты на его члене плавно двигаются вверх-вниз и крутятся, заворачиваясь. Сотни лапок лёгкими касаниями порхают у сочащейся головки, забираются под крайнюю плоть, аккуратно оттягивают её. Годжо бормочет что-то невнятное, с трудом вырывает из желеобразного месива руку и кусает собственную измазанную в плазме ладонь. Скулит, безотчётно толкается бёдрами, подставляясь под ласки. Одна из лент по-змеиному ползёт ниже и широко и размашисто трётся между ягодиц. В это же мгновение Сатору замолкает, настораживаясь. Он жмурится. Дышит коротко и часто, словно боясь спугнуть. Несдержанно делает ещё один толчок, отвечая. Гето смотрит, не отрываясь. Годжо опять скулит, задирает голову, и их взгляды пересекаются. Он кусает губу. Вновь ведёт тазом, притираясь. — Ссышь? — собрав остатки дерзости, хрипит парень. Глупая, очевидная провокация — но Сугуру ведётся, как самый настоящий школьник. Сглатывает шумно, лижет собственные пересохшие губы. Мысленно отдаёт приказ. Проклятье сползает ниже, разводит лапками мышцы и крохотным подобием головы мягко толкается вперёд. Сатору запрокидывает голову и стонет. Он весь мокрый: от макушки до пят измазан слизью. Поэтому дух входит легко. Он крутится вокруг оси; лапки, подобно пушистым кисточкам, ласкают всё вокруг. Проклятье стягивает своё тельце волной, а затем одним плавным движением глубоко входит. Годжо захлёбывается собственным криком. Он сжимается вокруг духа, трясётся, обезумевшим от возбуждения взглядом смотрит себе между ног. Его колотит, бьёт крупной дрожью, он тянет к себе колени, раскрываясь сильнее. К первому духу присоединяется второй: они растягивают мягкие стенки, входят попеременно, крутятся и трутся, щекоча всё тонкими лапками. Годжо сжимается, подхватывает сам себя под колени, не позволяя свести ноги. Он сбивчиво умоляет продолжить, смотрит безотрывно, как духи погружаются внутрь. Пальцы на его ногах забавно подгибаются, Сатору бьёт мелкой дрожью, и он кончает. Выплеснувшаяся сперма так и замирает в плазме вокруг, и духи-ленты, всё ещё ласкающие его, размазывают семя по члену. Затем они медленно отступают, расползаясь по телу, ласкают мягко и бережно. Сатору бормочет что-то невнятное и смотрит бездумно сквозь полуприкрытые веки. — Ещё, — пытается приказать он, но звучит слишком жалостливо и моляще. И именно поэтому Гето слушается. Он смотрит, как ещё одна лента спускается вниз. Та оглаживает яички, кружит рядом с раскрывшимся отверстием, в котором всё ещё плавно движутся две другие, и присоединяется к ним. Годжо тихо, сдавленно стонет и прикусывает губу. Дышит часто и тяжело, всё ещё пытаясь перевести дыхание. Сипит: — И ты называешь себя особым уровнем? Гето лишь хрипло смеётся. Сатору вздрагивает, когда опора в очередной раз исчезает из-под него. Бесформенный дух растворяется так же внезапно, как и появился, но парень не падает: алые ленты проклятий подхватывают его. Они держат за щиколотки и колени, плотно обвиваются вокруг торса и тянут вверх. Годжо повисает лицом к потолку, его ноги, широко растянутые в стороны, задраны. Гето ловит его взгляд и спрашивает без тени сомнения. — Хочешь больше? Сатору расфокусированно оглядывает его и задерживается на очевидно выступающем члене. Сглатывает. Кивает. Он начинает двигаться. Не сам: это схватившие проклятья, подобно змеям, ползут по всем поверхностям, притягивая его ближе к напарнику. Когда всё останавливается, его голова оказывается между раздвинутых ног. Гето наклоняется: — Ты ведь подготовился, — он кривит губы и пальцами растирает подсыхающую слизь по чужому лицу. — Весь такой гладкий и чистый. Признайся, давно хотел, чтобы они тебя трахнули? Сатору возмущённо дёргается, пытаясь поддаться вверх и встать. Он открывает рот, но до того, как из него вырывается первое ругательство, Гето запихивает туда свои пальцы. Те сразу погружаются по костяшки, проходятся по твёрдому нёбу, давят на мягкое, играются с языком. И всё-таки, молчащий Годжо — это прекрасно. — Хочешь узнать, каковы проклятья на вкус? — Сугуру улыбается: в другой его руке блестит тёмный сгусток энергии. Он ведёт этим слизким холодным шаром по чужим губам — Сатору кривится, впервые за всё время ощущая тошнотворную горечь проклятья. Вертит головой в попытке отодвинуться дальше. — Вот как. Сфера растворяется — волна мощной проклятой энергии накрывает их обоих. Годжо дёргается, широко распахивает глаза и поднимает голову. Проклятье — коренастое, покрытое тёмной слежавшейся шерстью, стоит прямиком между его ног. Широкие лапы с тремя отдалённо напоминающими пальцы обрубками ложатся на бёдра. Массивная косматая голова наклоняется, острые бивни блестят в приглушённом жёлтом свете. — Смотри, — Гето опускается ниже и берёт парня под лопатки, приподнимая. — У него есть член. Годжо сглатывает шумно и жадно. Член там действительно есть: из чёрной загрубевшей кожи, большой, не похожий на человеческий со своей широкой красной головкой и выпирающими полосами мышечной ткани. Член самого Сатору уже давно стоит вновь. — Поехавший гондон, — он всё ещё пытается сделать вид, что происходящее не его инициатива. Гето тихо хрипло смеётся: — Могу убрать. На эти слова парень кривится и послушно ложится в руки. Смотрит снизу вверх своими невероятными ошалелыми глазами. Шепчет: — Хочешь, отсосу? Улыбка Гето становится шире. Он ловко расстёгивает ширинку и стягивает брюки с бельём. Сатору смотрит так зачарованно, словно сейчас между его ног не стоит демоническое существо. Гето тихо, хрипло выдыхает, когда касается собственного члена: головка вся влажная от выступившего предэякулята, и он ведёт широкими движениями сверху вниз, растирая всё по стволу. Хрипит. Смотрит на Годжо: тот всё ещё разглядывает его член, подаётся вперёд и тянется, чтобы коснуться припухшими губами яичек. Сугуру стонет. Он берёт парня за загривок, тянет вниз. Годжо послушно запрокидывает голову и широко открывает рот, обдавая чувствительную кожу горячим дыханием. Медлить нельзя. Гето спешно проводит влажной головкой по губам, мажет по коже щёк, вырисовывая блестящие кривые узоры. Плавным движением заталкивает член в рот. Годжо берёт его полностью. Позволяет скользнуть глубоко, тут же плотнее обхватывает губами, ведёт языком, сглатывает. Гето стонет. У него перед глазами пелена, за ней — белая беззащитная шея. Голубоватые венки режут её картами рек, острый кадык напряжённо подрагивает. Он кладёт ладонь на самое основание, сжимает и аккуратно давит указательным пальцем на впадину между ключицами, плавно толкается. Годжо шумно втягивает воздух, вибрирующе стонет вокруг, капает слюной. Сугуру едва находит в себе силы, чтобы оторваться от этого зрелища. Смотрит на проклятье. Глаза едва возможно открыть из-за накатившего возбуждения, всё перед ними одёрнуто сизой дымкой тумана. Дух стоит неподвижно, словно пустая марионетка, ожидающая приказа. Гето кивает. Массивная пасть раскрывается — по чёрной грубой коже течёт вязкая слюна. Она капает на живот, заставляя Сатору дрогнуть от неожиданности и заёрзать. Прозрачные ручейки растекаются по нему, и новая порция падает на член, обволакивая и стекая вниз, по яичкам к широко разведённым бёдрам. Слюна духа не такая, как у людей: слишком горячая и липкая. Проклятье, повинуясь мысленным приказам Гето, ведёт членом между ягодиц, растирая всё. Прислоняет головку ко входу, надавливает. Годжо весь замирает, сосредотачиваясь. Выпускает изо рта член и дышит часто-часто, обдавая влажную от собственной слюны мошонку Гето жаром. Первый толчок мягкий и плавный, но Сатору всё равно вскрикивает и выгибается, пытаясь то ли отстраниться, то ли прижаться ближе. Он что-то невнятно бормочет себе под нос, пробуя крутить зафиксированными бёдрами. Просит продолжить. Член внутри него толстый, пульсирующий и ненормально горячий. Он задевает сразу слишком много: Годжо стонет в голос, когда на втором толчке выпирающая жила проходит по простате. Сугуру откидывается назад, заставляя диван недовольно скрипнуть, и берёт парня за лицо. Тот раскрасневшийся, весь испачканный смазкой и слюной послушно открывает рот, без слов понимая, что от него хотят. Когда головка касается губ, дух толкается сильнее. Годжо вскрикивает, качается на своих крепежах и насаживается ртом на член. Гето хрипит, обхватывает голову сильнее и держит крепко, не позволяя соскочить. Сатору мычит, трясётся от накатывающих волн возбуждения, но продолжает сосать. Гето едва находит в себе силы отвлечься: он отрывает взгляд от широко раскрытого рта, от шеи, которую вновь сдавливает ладонью, и смотрит на чужой подрагивающий член. Тот весь налился кровью, прижался плотно к мокрому животу, размазывая в растёкшейся влаге предэякулят. Проклятья появляются мгновенно. Все небольшие: два сразу же плотными кольцами обхватывают мошонку и член у самого основания. Третье — крупнее — хватается лапками за вздёрнутую вверх ногу и присасывается подобием хобота к члену, полностью вбирая его. Годжо безумно скулит, дёргается, пытается двигать бёдрами. Стоящее позади проклятье обхватывает его сильнее, ускоряет темп. Оно животно рычит, из разинутой пасти на обнажённый пах нескончаемым потоком течёт слюна. Она стекает по бёдрам и капает на пол; скользит вниз, скапливаясь в районе пупка. Каждый толчок — влажный хлюпающий звук. Бёдра Сатору ярко-розовые и чувствительные от постоянных шлепков. Тонкие ниточки смешанной со слюной смазки тянутся от него к проклятью при каждом движении. Они становятся резче и чаще. Дух фыркает, издаёт пугающий утробный звук, с силой хватается чуть выше коленей, широко разводит ноги в стороны. Входит, толкается, бьётся. Годжо скулит с членом во рту. Его собственный — обхваченный в плотные тиски других проклятий — непрерывно пульсирует. Сатору визжит. Безумно выгибается, выпускает член, захлёбываясь потоком воздуха. Его тело трясёт, и Гето едва успевает опомниться: ведёт рукой, рассевая мелких духов. Сатору кончает обильно и долго, забрызгивая спермой живот. Он обмякает, безвольно повиснув на лентах. Смотрит, как медленно движется в нём дух. Тихо постанывает на каждом толчке и опускает голову вниз, подставляя губы под член. Высовывает язык, размашисто ведёт по солоноватой головке, слизывает прозрачные капли. От этого зрелища Гето ведёт. Он подхватывает Сатору под шею, устраивая его голову в сгибе локтя. Толкается осторожно. Головка его члена оттягивает щёку, Годжо мычит и причмокивает. Открывает глаза — в них не летнее лазурное небо, а затянутое дымкой море — сам берёт глубоко, сглатывает. Сугуру колотит. Он шипит сквозь сжатые зубы, цепляется пальцами за слипшиеся белые пряди. Прижимается ближе, входя до самого основания, и чувствует, как сжимается раздражённое горло. Он готов кончить. Пытается отстраниться, чтобы спустить себе в ладонь, но Сатору, обезумевший от всего происходящего, тянется ближе, не отпускает, сглатывает. Гето не выдерживает. Он стонет, чувствует, как сперма заполняет чужой рот, и наконец выскальзывает из него. Сугуру дышит глубоко и часто. Смотрит на Годжо: тот словно одурманен. Он облизывается, размазывая семя по губам. Тихо постанывает и хмурится, ощущая слишком чувствительным телом плавные толчки внутри себя. Одно движение дрожащими пальцами — и дух растворяется. Годжо рвано выдыхает, обмякая окончательно. Багровые ленты обхватывают его крепче, переносят на кровать и исчезают следом. Сатору вяло ворочается на холодном покрывале, безуспешно пытаясь укрыться. Скулит, когда кровь начинает поступать в онемевшие конечности. Он притягивает колени к себе, обхватывает их руками и носом утыкается в старую прохудившуюся подушку. Всё его бледное тело покрыто алыми пятнами отступающего возбуждения. Он липкий и грязный — измазан плазмой, слюнями и спермой — и слишком вымотанный и уставший, чтобы отдать себе в этом отчёт. Гето издалека смотрит на его острые торчащие лопатки, на горным хребтом выступающий позвоночник и решает, что мыть вот такого Сатору Годжо — полуспящего и обмякшего после нескольких оргазмов — будет вполне приятно. Ещё он старается не думать, что будет завтрашним утром и много дней после. Он готовится к скандалу, несносным выходкам и, в лучшем случае, избеганию, но никак не ждёт, что буквально через пару дней встретит напарника — уже раскрасневшегося и возбуждённого — на пороге собственной комнаты.