too close

Написать кому-нибудь письмо – это вовсе не то же самое, что поговорить. Беседа – это не только слова, это взгляды, улыбки, паузы между словами. Рука, которая пишет, не успевает за всем, что она хочет описать, за всеми мыслями и чувствами, что проносятся в голове [*]

Лучи теплого осеннего солнца с трудом пробиваются сквозь унылые серые тучи, скрывающие по-утреннему светлое бесконечное небесное полотно. Об утре он узнавал не от милых пташек, щебечущих с соседнего дерева, расположившегося напротив окна в просторную спальню. Об утре он узнавал даже не благодаря запаху горячего кофе, слышавшегося с небольшой кухни, и даже не благодаря будильнику (им вообще не пользовался, да и привык уже). Он просыпался каждый день в одно и тоже время, примерно в половину шестого утра, когда беспрерывные потоки из автомобилей проносились под открытыми окнами, просто не давая возможности чуткому сну хоть как-то задержаться. Сегодняшнее утро исключением не было: посапывая, подтягиваясь и стряхивая с лица «остатки» прошлой ночи, мужчина нехотя сполз с края теплой кровати, откинув одеяло в сторону, подхватил с пола самые обычные домашние шорты и направился в душ, дабы прийти, наконец, в себя. Марио Манджукич, хорват, родившийся в восемьдесят шестом году прошлого века, стоял в душевой кабинке, подставив спину под струи прохладной воды, опираясь лбом об одну из стен. Капельки, превращаясь в тонкие струйки, покрывали уже все тело, и он уже начинал заметно дрожать, но даже это не помешало ему сейчас сменить положение и добавить горячей воды в этот холодный поток. Смахнув короткие пряди волос, прилипшие ко лбу, он, поджав губы, бегло оботрется махровым полотенцем, обмотает его же вокруг бедер и легкой трусцой направится на кухню, за своим положенным завтраком, оставляя влажные следы на холодном, как и это утро, эта жизнь, полу. Горячий кофе источал приятнейший аромат, а пузатая кружка (да-да, пил он лишь из таких огромных кружек, и плевать ему, что кофе из таких пить не принято) обдавала ладони приятным, таким необходим для него, теплом. Перебирая пальцами края свисающего полотенца, хорват крутил колесико беспроводной мыши, уставившись взглядом в экран ноутбука, словно что-то там выискивая, хотя, по сути дела, его ничего не интересовало: он просто привык каждое утро проверять почту, которая не приносила ему удовольствия. Компьютеры, коммуникаторы, ноутбуки, планшеты – это все, конечно же, приятно, популярно, модно и необходимо, но сам Марио, к примеру, всегда хотел получить настоящее письмо, написанное человеком от всего сердца, ручкой, по бумаге, хоть на каком-то мизерном клочке, но именно написанное, а не напечатанное. Он и сам бы с удовольствием писал такие, когда время свободное есть, но писать-то и некому. Письмо – вещь достаточно интимная, и разбрасываться этой частью личной жизни замкнутый в себе хорват не намеревался. Тем более, если личной жизни нет – почему должны быть эти самые послания? И все же он надеялся и свято верил в то, что рано или поздно, около двери, или в дверной щели, в раздевалке, или хотя бы на капоте своего автомобиля, он рано или поздно обнаружит конверт с указанным обратным адресом, написанным красивым женским_ детским или еще каким-то почерком, и он сядет в гостиной, перед огромным телевизором, служащим лишь предметом интерьера, и напишет ответ, так, как есть, не завираясь и не выдумывая какие-то заумные слова. Но пока, к сожалению, на капоте он находил лишь штрафы за парковку в неположенном месте, а в дверной щели или под нею, дверью, только счета. Никто и не знал об этой его «мечте», и навряд ли когда-нибудь узнает, ведь это и не произойдет, скорее всего. Люди забыли о средстве общения, употребляемом раньше абсолютно всеми, о способе сообщения новостей, или простом разговоре, когда с упоением ждал ответ, каждый день роясь в кучах бумаг, газет и конвертов, ища тот самый, нужный и желаемый. Если бы Манджукич и рассказал бы кому-то о своем пристрастии, его никто и не понял бы. Вся команда, как клубная, так и национальная (сборная), были частично помешаны на всех этих примочках, без которых, к сожалению, в современном мире уже никуда, и лишь он с равнодушием полнейшим наблюдал за тем, как Боатенг с восторгом рассказывает Швайнштайгеру о каком-то новом гаджете, а тот угукает, кивает и сразу же копается в своем айподе, или что там у него, и пытается эту новинку у себя установить, а Марио, тот самый Марио, лишь отворачивается, продолжая заниматься своими делами и думать о том же, о чем и всегда, и если кто-то заметит его подвешенное состояние и даже поинтересуется, хорват лишь пожмет плечами, передернет, если быть более точным, улыбнется и поспешит придать себе более безоблачный вид. Есть и те, кто уже этой маске безразличного спокойствия не верит: например, дотошный француз, старый добрый Франк, привыкший помогать каждому, кто в этом нуждается, хоть и не похожий на благодетеля. Рибери достаточно хороший парень, верный друг и соратник, впрочем, как и добрая половина всей «Баварии», но даже ему девятка открыться навряд ли когда-нибудь сможет, что тогда уж об остальных говорить. Марио нельзя назвать неуверенным в себе, но замкнутость и недоверчивость – в нем это заметно проскальзывает, и к его холодному взгляду все уже успели привыкнуть. Его уважают, может даже побаиваются, стараются лишний раз не лезть и его это безумно радует: ну не любит он все эти шумные компании, и ему проще посидеть тихо-мирно где-нибудь, чем тратить драгоценное время на раздражающие его вечеринки и гуляния. Двадцатисемилетний нападающий порой сам себе поражается, ведь ему-то как раз и нужно пользоваться каждым моментом, но все это восторга бурного у него не вызывает нисколько, и поэтому сейчас, когда новичок мюнхенского клуба приглашает всех в свое новое жилище, он нехотя соглашается, просто кивая головой, даже не повернув головы в сторону своего юного тезки. [*] - Анника Тор. Остров в море