Маморитаи

      Кадзу пробирался тихо, как ему и подобало: бесшумной тенью, порывом ветра, едва колыхнувшим листья на деревьях. В густоте леса он чувствовал себя свободно, словно всю жизнь прожил в этих зарослях, окружённый темнеющей листвой. Ниндзя пробирался всё глубже, отходя от пылающих за спиной огней разбившегося лагеря. От большого количества людей рядом становилось тошно.       Кадзу шёл молча, отгоняя от себя ненужные мысли. Знал, что всё будет хорошо. Знал, что она выберется. Мэй смелая и сильная, хоть сама этого ещё не знает. Когда-то давно даже глаза поднять боялась, но тащила его через лес, по взмокшим листьям, одними лисьими зубами впиваясь в воротник кимоно. Дрожащими руками стягивала с его плеч эту же одежду, чтобы протереть раненое тело от скопившейся грязи. Улыбалась на язвы, язвила в ответ. Боялась, но не оставляла. Сейчас ничего не поменялось, только боялась она теперь не его. Боялась людей, боялась слов и своих мыслей, боялась взглядов и боялась теперь чая, что наливают незнакомые. Изменилась, не была той гейшей, что поднять глаз голубых не могла. Стала сильной, независимой. Никому не должной. Шла вперёд, оглядываясь каждый раз на свою тень. Была красивой. Как всегда.       Кадзу бесшумно пробирался вглубь леса, подальше от разговоров и шума: помедитировать, привести голову в порядок перед завтрашним днём, отдохнуть и подумать, что будет дальше. Мэй — девочка неглупая и уже — когда только успела — немаленькая. Захватят столицу, престол. Станет принцессой, забудет его. Куда ей с ним теперь тягаться? Он ни под каким предлогом в замке не останется, в столице уж точно. Не для такой жизни рождался. А она… Она для такой, её так воспитывали всё детство. Мэй знает, как вести себя при высокопоставленных господинах, знает, как управлять людьми. Умная, справится. Да и дадут ли принцессе империи, будущей императрице, уехать свободно, без стражи, с тремя незнакомыми ниндзя и ронином? Уехать навсегда туда, где больше не найдут и не потревожат, — в дом на окраине деревни? Захочет ли сама?       Наито не шёл — парил над землёй. Беззвучно, словно не касаясь листвы, лежащей здесь ещё с холодной зимы.       Кадзу остановился, наклонившись стряхнуть с подола кимоно колющиеся еловые иголки. Высохшие иглы потом намертво приклеятся к шершавой ткани — не отодрать — и мешать будут до последнего. Одно свободное движение, и между пальцев оказалась металлическая звёздочка. Взгляд злых глаз потупился, уши уловили шуршание слева. Никто иной не услышал бы даже — в лесу шум обычное дело — как и не понял бы, что остановился Наито тоже не просто так. Давно слышал за собой передвигающиеся шуршащие шаги, что сопровождали ниндзя всю дорогу. Специально передвигался тихо, чтобы не потерять источник шума, настигнуть преследователя неожиданно. Кадзу отряхивал чистое кимоно, и кривая усмешка вдруг коснулась его губ. Из горла вырвался хриплый смешок.       — Долго выслеживать меня собиралась, пушистая?       Тишина. Одна, две, три секунды. Кадзу не выпрямлялся, однако теперь точно был уверен в своих убеждениях. По-прежнему улыбался, сверкая в темноте колкими глазами, и ждал. Ещё две секунды, и из кустов высунулся чёрный мокрый нос, а потом и рыжая мордашка. Взгляд чёрных глаз внимательно изучал Наито, словно до этого ни разу не видел. Медная голова медленно склонилась набок, ожидая чего-то. Нос дёрнулся.       — Иди сюда. Холодно.       Лисица медленно, но уверенно вылезла из своего неудавшегося укрытия. Один шаг, второй, третий, и вот уже Мэй неслась к Кадзу, по-лисьи смешно высунув язык. Оттолкнулась лапами от земли навстречу распахнутым рукам и в следующую секунду оказалась прижата к мужской груди, зафыркав довольнее, поведя густым хвостом. Почувствовала длинные пальцы у себя в шерсти: мгновенно стало теплее. В лисий нос ударил родной запах листьев и костра, и кицунэ прикрыла глаза, сосредотачиваясь на этом. Так теперь для неё пах дом.       Мэй вскинула медную голову, встретившись с колкими глазами. Кицунэ не знала, как выглядят со стороны стоящий на коленях ниндзя и нежащаяся у него на руках лисица, но сейчас чужое мнение абсолютно её не волновало. Вдруг, сама от себя такого не ожидая, высунула шершавый язык и коротко провела им по носу любимого синоби. Испуганно отпрянула, боясь, что подобное поведение вызовет у Кадзу непонимание, но в глазах у ниндзя играла усмешка. Провела языком по уголку губ, по скуле, снова по холодному носу. Всё это казалось настолько интимным, что голова у Мэй вдруг вскружилась, шерсть на загривке поднялась. Лиса проводила кончиком языка по всему, до чего только могла достать на любимом лице, не чувствуя сопротивления и тлея от этого всё больше.       Вдруг мордочка оказалась меж узких ладоней, Кадзу смотрел лукаво. Его взгляд смущал, и Мэй успела порадоваться, что сейчас ниндзя не увидит её алеющих щёк и прикрытых стеснением век. Губы синоби коснулись мокрого носа, задержались на несколько секунд и отдалились. В этом жесте было высказано всё: вечная привязанность, преданность, бесконечная, гложущая всё на своём пути влюблённость. Лисьи глаза смотрели заворожено, едва не слезясь от такого кроткого, но многозначного поцелуя. Мэй знала, что Кадзу не привык проявлять свои чувства открыто, отдавая предпочтение поступкам, а не словам, и нежилась в объятиях самого близкого для неё человека, пусть даже не в своём привычном облике, с такой нежностью и теплотой, что, казалось, никогда ещё не чувствовала себя настолько счастливой. А чувствовала ли? Вероятно, нет.       — Не спится? — насмешливый тон, кривая усмешка, и вот Кадзу уже выпрямился, поднимая лисицу на руки.       Она ткнулась холодным носом в основание мужской шеи, что-то пророкотав. Ниндзя счёл это за положительный ответ и снова двинулся вперёд, унося принцессу империи Нойрё подальше от места, где её покои охраняет несколько тысяч солдат. Безумие.       Нет.       Безошибочность.       Мэй лежала удобно; вскинув вверх чёрные лапки, чувствовала, как крепкие руки держат её снизу и сбоку. Чувствовала себя защищённее, чем среди сотни вооружённых с ног до головы воинов. Они удалялись всё дальше, но кицунэ не волновалась: знала, что с ним не страшно ничего. А спросить, куда идут, не могла. К сожалению или к счастью.       Кадзу не задавал вопросов более: ни почему она в облике лисы шастает по лесу, ни почему выслеживала его всё это время, ни что чувствует. Потому что заранее знал все ответы и понимал, как никто иной.       Они шли недолго, однако всё время в тишине. Мэй лежала у него на руках, словно младенец, раскинув лапки и смотря на ниндзя сверху вниз внимательным, изучающим взглядом. Он несомненно его чувствовал, но виду не подавал. В последнее время кицунэ не имела возможности так часто смотреть на своего мужчину, поэтому Наито решил не лишать её этого. Может, отчасти потому, что сам хотел бы делать то же самое сейчас.       Они вышли к реке. Ровная, нетронутая гладь воды отражала в себе контуры луны и звёзд. Сюда не долетали звуки разговоров и криков спорящих мужчин за игрой в карты, не доходил свет от дальних фонарей. Здесь было тихо и спокойно. Кадзу уже понял по тихому размеренному дыханию, что Мэй на его руках задремала. Тихое, едва уловимое сопение долетало до ушей ниндзя, и Наито решил более не тревожить лисицу постоянной тряской. Добрался до ближайшего большого каменного выступа, сел.       Мэй спала. Кадзу смотрел на её подрагивающие усы и веки без тени смущения. Нечего было смущаться уже, этот период они прошли давно, забыв и не вспоминая. Лиса спала крепко, прижав к себе лапы и повернувшись мордой в сторону груди ниндзя. От кимоно слишком приятно тянуло костром. Поборов в себе это желание, Кадзу всё-таки зарылся пальцами в густую рыжую шерсть, оттягивая её слабым усилием назад. Затем сделал то же самое снова. И ещё раз.       Ниндзя смотрел на спокойно спящую лисицу, медленно поглаживая её по небольшой голове. Что ей сейчас снится? И снится ли вообще? Спокойные ли эти сны или тревожащие её невиновную душу? Чувствует ли она эти касания, или сквозь толщу сновидений не проходит ничего? Если чувствует, то довольна ли? Наито так и не решился коснуться белого живота своей лисицы, однако знал, что, будь Мэй в сознании, в удовольствии закатила бы глаза, подставляя брюшко под длинные пальцы.       Проснулась лиса одна. Кадзу не было рядом, однако его запах кицунэ чувствовала. Выходит, просто отошёл, оставив её одну. Мэй подняла мордочку, оглядела сонными глазами пространство. Темнота ночи совсем не мешала, лисий взгляд быстро приспособился. Кицунэ лежала на чём-то в меру мягком, вероятно, Кадзу подмостил, чтобы не застудила хрупкое тело. Мэй огляделась. Тишина этого места успокаивала, стабилизируя душевный покой. Под боком мерно текла речка.       Кадзу стоял далеко, у самого берега. Сперва могло даже показаться, что ноги его находятся в воде, но это было не так. Глаза ниндзя были закрыты. Мэй догадалась, что он медитирует. Когда они жили в деревне, кицунэ часто заставала синоби в подобной позе, когда он просто стоял у обрыва и молчал. Вскоре подобной методике Кадзу научил и Хаттори.       Лиса поднялась на лапки, долгожданный сон подарил утерянные силы. Мэй рысцой побежала к Кадзу, надеясь не нарушить его идиллию и умиротворённое состояние. Ниндзя стоял монументальной статуей, сливаясь с природой. Сам был ею. Лиса бежала бесшумно, огибая любые ветки и коряги на каменистом берегу. Мягкие подушечки лап невесомо касались земли, уши прижаты к голове. Вдруг Мэй остановилась, задумалась. В облике лисы много от неё проку? Только Кадзу отдельная забота на руках носить, да и в тишине сидеть нет забавы. Кицунэ попятилась, прикрыла глаза. Вдохнула глубоко носом. К ниндзя шагнула уже настоящая Мэй, одним элегантным движением поправив волосы. Превращение теперь не создавало шума, не требовало времени. Хаттори научилась контролировать этот процесс, как научилась контролировать свои мысли и эмоции. Но только не сейчас. Только не здесь. Не с ним.       Мэй сделала ещё один шаг вперёд, как привыкла делать всегда. Оказалась позади ниндзя, услышала плескающийся звук, опустила глаза. Кадзу и вправду стоял в воде, а кицунэ, не сообразив, ступила за ним. Мэй понимала, что нагло прервала составленный синоби покой, но знала, что злиться он не будет. Маленькая женская ладонь легла на плечо мужчины, огладив его лёгким касанием пальцев. Ниндзя не обернулся. Хаттори уткнулась лбом в спину синоби, обвила руки вокруг его тела, вдохнула родной запах. Стояла так долго, пытаясь словно слиться с синоби, стать его частью, одним целым. Понять, что у него в голове, какие мысли, тревожат ли. Показать, что она рядом, что всегда будет здесь, за его спиной, крепко обнимая и прижимаясь грудью.       Кадзу перехватил запястье гейши, переложил ладонь на левую сторону груди — сердце билось о рёбра так сильно, что не почувствовать эти удары было невозможно. Мэй задержала дыхание на ничтожную секунду, прикрыла глаза. Он тоже рядом, он жив. Она держит ладонь на месте сердца — оно существует, вопреки всем его словам. Оно большое, огромное, раз может вместить в себя столько чувств, столько боли. Вторая рука скользнула ниже, к животу. Там находится его душа. Настоящая, волевая. И она нужна Мэй такой, какая есть.       Кадзу полностью её. Гейша, сама того не хотя, приручила его, как верного пса. Как несчастная муха или пчела попадает в паучьи сети и, понимая, что пути к отступлению нет, смиренно ждёт своей участи. Ради Мэй ниндзя был готов на всё и всегда: тащить окровавленное лисье тело через лес или вернуться на север, чтобы помочь, не бросить в беде. Волевой, сильный, он был такой покорный в её руках… Только в её изнеженных кремами и душистыми водами руках он позволял себе слабость, позволял улыбку и смех, позволял слова и мысли. Только она могла раздвинуть рёбра руками, проникнуть в самое сердце и жить там, не смущаясь и не думая, что он будет против. Мэй знала его, его лицо, знала то, что не знает никто. И не осуждала. Никогда не осуждала. Смело смотрела в злые глаза убийцы и видела в них бескрайний туман весеннего утра, стоящий над кристально чистой водой. Касалась, не спрашивая, целовала, не думая, смотрела глазами, полными бескрайней преданности. Была рядом, держала пальцы, перебирала волосы. Делала то, что никто до этого не смел, позволяла больше, чем другие. Была сильной, смелой, непреклонной, но лежала с ним обнажённая, прикрытая скудным куском ткани, и улыбалась искренне и ярко, проводя кончиками пальцев по давно забытым шрамам. По шрамам на теле, на сердце. Но не давила — лишь гладила, словно пыталась заживить кровоточащие раны. Мэй была его саке, горела изнутри, заставляя тлеть под её напором. Проросла за рёбрами плющом, прижилась — с корнем не выдерешь. Навсегда, как вода, падающая с обрыва вниз безустанно, бесконечно…       — Выживи, Мэй.       Два слова. Два слова, и гейша утопла. Испарилась, истлела. Истлел её разум, её тело, её сознание. Унеслись остатки далеко, за горизонт, в неизведанное будущее, в бескрайние океаны Островов. Унеслись и остались лежать под плачущей ивой, спрятавшись в жёлтых листьях наступающего лета.       Мэй замерзла. Кадзу понял это, развернулся, подхватив кицунэ на руки, перенёс на берег. Румянец коснулся щёк. Ниндзя констатировал:       — Не как Сатоши, но как есть.       Мэй опешила, подняла изумлённые глаза на синоби. Сразу догадалась, о чём Наито говорит, — день, когда Сатоши оказал Хаттори внимание после боя, взяв на руки и дав свой платок. Признаться, кицунэ ждала, когда Кадзу этим уколет, поэтому сейчас широко улыбнулась. Знала, что он не ревнует по-настоящему, что не держит зла и не сердится, но также знала, что синоби запомнил всё в тот день. Молчал долго, держал в себе, не выговаривался. Доверял полностью, понимал, что лишь дружба, но ничего не мог поделать со своей ревностью. Хоть и ненастоящей, хоть и необоснованной и неправдивой, но ею. Мэй улыбалась счастливо, смотря прямо в злые глаза. Взяла его руку, поднесла к губам, оставила поцелуй. Затем ещё один. Кадзу дёрнул скулой, Хаттори ступила вперёд. Обняла.       Он не стал сопротивляться, установил голову на женской макушке. Обнял крепко, делясь своим теплом. Мэй провела рукой по поясу мужского кимоно, выудила металлическую звёздочку, прокрутила в руке, заглянула в чужие глаза. Смотрела прямо, с тенью лукавства, сжимая между пальцев режущий нежную кожу сюрикэн. В глазах едва появился оттенок боли. Взяла узкую ладонь хладнокровного убийцы, пробежалась пальцами по выступающим костяшкам. Коснулась их губами. Угол металлической звезды резанул мозолистые пальцы, проступила кровь, густой каплей падающая на траву. Лиса соединила руки, переплела пальцы, снова подняла голову.       Кадзу смотрел на Мэй, до побеления сжимая их руки вместе. Подцепил подбородок пальцами, притянул женские губы к своим, завлёк в поцелуй. Нежный, отчаянный, словно последний. Он целовал её долго, хватая губами воздух, сбивая дыхание и ритм сердца. Не размыкал рук, держал так крепко, как мог. Словно испарится она сейчас, исчезнет прямо перед ним. Они стояли долго, целуя друг друга в губы, скулы, шею. Согревали теплом, разбивали одиночество. Смеялись, глядя в глаза, танцевали под светом лунного месяца, обнимали до дрожи во всём теле.       На какую-то бездыханную секунду они любили друг друга как никогда.