Когда Барбатос берет Сяо за руку, Сяо говорит: «Не следует вам ко мне приближаться», а когда его ведут по золотым палатам, испещренным магическими и защитными узорами, он и вовсе противится.
— Не стоит мне здесь быть.
А все потому, что он знает: эти коридоры ведут в обитель Властелина Камня.
— Тсс, — архонт ветра приставляет палец к губам, — не беспокойся о нас с Мораксом, хорошо? Уж лучше позволь нам побеспокоиться о тебе.
Глаза привыкают к полумраку, здесь повсюду, не считая зеркальных пластин, царит матовое, темное равновесие, а потолок стремится в бесконечность. В напольных круглых урнах тлеет зола, и далеко друг от друга горят настенные факелы, они дают рассеянный и ненадежный свет, но он нравится Сяо.
Темнота и сгустки пламени, золотые пластины и высокое пространство создают иллюзию бесконечного пути. Здесь, среди камня, застывает даже время.
Света становится больше, когда концентрированный мрак впереди приходит в движение. Он раздвигается и вспыхивают большие, миндалевидные глаза дракона.
Он огромен, и каменный пол вбирает в себя стук его острых, изогнутых когтей.
Сяо видел Рекса Ляписа в разной ипостаси: в обличье женщины или старика. Но чаще всего тот предпочитал облик исполинского ящера или молодого мужчины.
Адепт узнает его не только по янтарным глазам, но и по ауре. Энергию Властелина Камня ощущают даже смертные, которые не догадываются, кто навещает их инкогнито.
Маховые перья из крыла Барбатоса задевают ключицу и предплечья: Сяо видел, как эти крылья творили беспощадные бури, сметавшие все на своем пути. Целые войска гибли в неукротимой стихии, теперь же эти крылья ласковы и щекочут кожу.
Наблюдая его лицо, Барбатос улыбается. Улыбаются и глаза Моракса.
— Здравствуй, Сяо, — говорит Властелин Камня. Адепт торопится преклонить колено:
— Мой господин!
— Подойди ближе. Ах, Сяо, я вижу, карма постепенно все больше и больше овладевает тобой. Хранитель Облаков передала мне, что ты на пределе своих сил.
«Хранитель Облаков куда больше понимает в конструкциях, нежели в демонах», — думает Сяо, но вслух говорит:
— Хранитель Облаков бдительна, но ошибается. Я справляюсь, и мне не нужна помощь. Властелин Камня, вы можете быть спокойны: со своей стороны я защищу Ли Юэ и сделаю все возможное. Господин.
— И невозможное, полагаю, тоже, Сяо?
Сяо помнит и другого Моракса. Моракса, чье каменное лицо было лишено всякого выражения. Как сказал однажды архонт ветра: «Несмотря на бесстрастное выражение лица, я вижу в нем… желание убивать. И это пугает, адепт. Нам нужно с этим что-то сделать, понимаешь меня?» Тогда Сяо подумал, что не видит ничего, кроме стремления к Очищению. Даже подумалось, что, возможно, Сяо — единственный, кто способен понять Властелина Камня.
Борьба со злом не терпит сострадания или слабости. Плохо уживается она и с лишним сором, которым являются… всякие чувства. К чему они тому, кто исполнен жаждой сделать мир чище? Разве не должен ли он и сам быть чист?
Как утренняя роса. Холст. Безоблачное небо.
Камня на камне не останется. Все обратится в пыль. Даже время…
До того, как Моракс на какое-то время лишился чувств, он часто навещал Сяо. Ласкал его… Но это было так давно… что кажется… не было вовсе.
Нечто гибкое и сильное обхватывает Сяо за талию и приподнимает от каменного пола. Сяо не сопротивляется: как можно? Его руки упираются в чешую, она едва ли гладкая и напоминает о существовании небесных доспехов, тех, что эфемерны и бесподобно тонки, но по свойствам крепче, чем камень. Чешуя дракона.
Миллионы ее пластин для Сяо так же святы, как и мерцание потусторонних светил: эти созвездия — бирюзовые, янтарные — остаются недосягаемы, как наднебесное пространство. Выражение лица Барбатоса посмеивающееся, словно он мысленно обращается к Мораксу: «Ты можешь делать с этим адептом все, что захочешь: гляди же, совсем не сопротивляется!» или «А он вовсе, однако, не прочь!» Сяо испытывает стыд: как может он так своевольно думать про великих архонтов? Он не знает, что они задумали. Не может знать.
Или?..
Дракон ставит Сяо на свое туловище. Ступнями Сяо ощущает, как под ними течет величественная и древняя жизнь. Барбатос расправляет крылья и оказывается рядом, свежие потоки воздуха легко задевают щеки и виски. Ноздри щекочет сплетение ароматов: виноград и терпкий мускус, цветы апельсинового дерева и сливочный сандал. Едва уловимое свежее яблоко, нагретое золотом солнца.
В отличие от адепта, ступни архонта босы, и Барбатос легонько наступает на кончики его сапог. Любит играть. Всегда играет.
Барбатос касается губами его губ, а затем выдыхает:
— Сяо, позволь нам очистить тебя?
— Очистить?
— Да, — отзывается Моракс, — очистить своей любовью. — Его голос доносится сверху и змеей сворачивается в ушных раковинах. Сердце Сяо пропускает удар.
Он не понимает, что это означает. Но, что бы господин ни придумал…
— Вы знаете, что… можете делать, как пожелаете. Я… не буду против.
Ладони Барбатоса ныряют под ткань его одежды, они словно только и ждали одобрения. Сяо поднимает руки вверх и помогает избавиться от нее. Постукивает ожерелье из пустотелых бус с наконечником, его Сяо оставляет на шее. Когда Барбатос развязывает тесемки на его штанах, — а они довольно тугие — то ласкает торс взглядом. Ему нравится рельеф мускулов на груди и животе, ведь их формы выточены тысячами лет союза оружия и боевых искусств.
Сапоги и вся одежда, не без помощи архонта, падают вниз.
— Высоко летит, не правда ли? — шутит Барбатос, а затем раздевается сам, и уже его одежда летит следом. Они падают грудами цветных и мягких камней где-то внизу, в темноте. Перемешиваются, как собранные в одну корзину, полевые цветы.
Как нравится Сяо вид обнаженного архонта ветра! В его вечной юности запечатлено олицетворение самой свободы. Юноши льнут друг к другу телами и сливаются губами.
Сяо не видит янтарных глаз, но знает, что они наблюдают. Дракон чего-то ждет, а Барбатос заслоняет себя и Сяо своими белоснежными крыльями. В облаке. Они вдвоем оказываются в настоящем облаке. Нечто похожее Сяо уже видел, когда поедал чьи-то сны: то были искаженные, но девственно чистые обрывки, они приятно покалывали Сяо изнутри, как сотни иголок.
Воздушное и чистое пространство, наконец, обнимает его. Он может надеяться, что больше не останется места кошмарам и непреходящему мраку?
Отрезанные от мира, предвкушая нечто хорошее, они недолго целуются. А после Барбатос выдыхает в губы Сяо, как-то кротко и резво: «Подожди. Вот сейчас?..» и Сяо не понимает, чего они ждут, пока не слышит голос Моракса:
— Мне так вовсе ничего не видно.
— А ты присоединяйся, — ласково отзывается Барбатос, но крылья он все же опускает, и Сяо понимает, что Моракса дразнят нарочно. А затем архонт ветра берет ладонь адепта и прижимает к своей груди: — Все хорошо, Сяо. Чувствуешь? Мое сердце тоже гулко колотится, как и твое. Полагаю, ты уже знаешь, что музыка способна спасти душу? И музыка сердца — тоже. Если она звучит… с любовью. Сяо, мы тебя любим, а ты нас?
— Я… принадлежу вам, разве это?..
— …Не ответ?
Сяо кивает. В зеленых глазах вспыхивают странные огоньки. Любовник заставляет его опуститься на туловище дракона и лечь на спину. От мысли, что Сяо лежит на Мораксе, кожа к коже, в жилах стынет кровь.
Сяо давным-давно решил, что принадлежит Рексу Ляпису.
Все, что тот ни пожелает. Другую возможную для себя реальность он не представляет и не хочет представлять.
Его ноги раздвигают, и юноша, хрупкий и гибкий, пристраивается между бедер. Его член ровной формы и твердый, он давно смотрит вверх, а теперь то прижимается к ляжке Сяо, то соприкасается с его, не менее твердым, членом. Головка налита кровью. Ее, обильно смочив слюной, Барбатос просовывает в крошечное отверстие между ягодиц адепта.
Барбатос замечает, что они друг с другом похожи. Он имеет в виду комплекцию и размеры. «— А он, — косится в сторону и шепчет, — другой. Нам придется с тобой постараться».
И хоть туловище дракона кажется необъятным, как целый мир, Сяо упирается ягодицами и запястьями в его упругую плотность, елозит по ней кожей и волосами. Он спиной ощущает шелестящий и двигающийся жар от дракона, в то время как член Барбатоса проникает в Сяо, все глубже и глубже, и дарит необъяснимые, распирающие ощущения.
От низа живота и вверх пламенеет огненная змея; след от ее передвижения растекается в крови и заставляет Сяо обмереть. Он плотно смыкает челюсти, чтобы не закричать от той волнующей бесконечности, которая внезапно рождается в нем, рвется наружу, но при этом только продолжает расти.
Неторопливые, снисходительные движения сменяют настойчивые и упорные. Властелин вихря и ветра больше не хочет его жалеть. Щекой к щеке. Кожа Барбатоса дышит мраморной прохладой. Сяо зарывается пальцами в слегка волнистые волосы; заплетенные косы щекочут подбородок, виски и шею. Прикосновения невесомы и легки, как ласка ветра.
Опуская пальцы ниже и еще ниже… Сяо нащупывает острые лопатки; основания крыльев он находит чарующе беззащитными: мелкие перья гладко прилегают друг к другу, и в этом местечке мерещится тоненькая, шелковая кожа.
Сяо запрокидывает голову вверх и отыскивает под сумрачным потолком янтарный свет. Взгляд дракона наполнен вожделения, он пристален и напоминает о бескрайнем море: агатово-черные зрачки — порталы в их необъятные, всепоглощающие воды. С ними Сяо жаждет слиться воедино и забыть о собственном, отчужденном существовании.
Между ним и драконом устанавливается ментальная и тесная духовная связь. Сяо знает, в чем он безмолвно признается Мораксу: — «Я ваш. Весь ваш и так было всегда. Ничего никогда не изменится». — «Я знаю».
И Сяо отчего-то уверен: Моракс понимает, что Сяо имеет в виду не только Моракса, но и другого архонта, который однажды тоже спас ему жизнь.
«И он знает».
Сяо сминает упругие ягодицы, а затем надавливает на них и двигает таз Барбатоса, помогает проникать в себя глубже. Голова пуста, впервые за долгое, немыслимо долгое время, приятно пуста.
Ему кажется или это правда: длинный-предлинный язык, как шелковистая речка, касается его головы и задевает спину архонта? Лижет ее, как кот?
Барбатос двигается неистовее, и Сяо ощущает переполненность, ему хочется, чтобы их движение друг с другом не кончалось никогда, как и янтарный свет, который уводил сознание в бесконечность. Она обещает одарить всем, о чем только можно мечтать.
— Мой хозяин, Барбатос!..
Юноша кончает в Сяо. Нутро обжигает горячая жидкость. Когда Барбатос вынимает свое пылающее орудие, она остывающими каплями остается и на ягодицах. Сяо ощущает раздражающую, досадную нехватку и нетерпение. Поэтому Барбатос опускает голову и смыкает губы на головке его члена, мясистой и округлой. Он лижет ее, как будто она самое сочное и спелое яблоко, которое он когда-либо пробовал. А его пальцы ласково мнут мошонку. Чтобы излиться, Сяо хватает совсем немного.
Сначала его блестящее семя орошает бледно-розовый язык, а затем исчезает во рту — таком влажном и бесконечно уютном, что при воспоминании кружится голова. Губы архонта растягиваются в улыбке, она вся обращена к адепту и что-то поощряет в нем.
Это что-то относится и к Мораксу.
Не смотря на волнующие и головокружительные чувства, Сяо ни на мгновение не забывал о его присутствии. Теперь, когда учащенное дыхание Сяо то и дело переплетается с дыханием Барбатоса, он испытывает необъяснимое и даже довлеющее чувство. Вместе со стыдом и желанием подчиняться Мораксу, Сяо ощущает и мучительное удовольствие. Оно низвергает его в пучины распирающего и противоречивого отчаянья.
— Он смотрит, — зачем-то шепчет на ухо любовнику. Он хочет, чтобы тот понял весь недвусмысленный ужас его положения, но, кажется, Барбатос не находит ничего ужасного или постыдного. Напротив, он улыбается: «А ты думал, он будет только смотреть?» — и он ласкает его грудь, шею и живот. Над их головами раздается голос:
— Ты прекрасен, Сяо. Вы оба прекрасны.
Он заставляет Сяо очнуться. Его существо приходит в трепет и томительное ожидание. Нечто похожее — о, он уверен — ощущает и Барбатос. Его осоловелые и такие прекрасные глаза уже что-то предвкушают. Так чувствует Сяо.
Мышцы драконьего хвоста приходят в движение, и из межчешуйчатой щели, имеющей покатую и гладкую окантовку, выглядывает сначала одна головка пениса, а затем вторая. Пенисы имеют внушительную толщину, а их головки — аккуратную и заостренную форму, но смотрят они в разные стороны, как вытянутые цветы-близнецы, не знающие положения солнца.
Барбатос трогает пальцами тот член, что ближе к нему, а затем любовно, почти с трепетом проводит по стволу, вверх и вниз. Он ласкает головку подушечкой большого пальца, а затем склоняется и чмокает губами, легонько и игриво дует. Вбирает в рот и посасывает с наслаждением. Столь внезапную и ненасытную жадность у Барбатоса Сяо видел лишь к бутылочке хорошего, настоявшегося вина.
Все в драконе приходит в движение. Шелестит чешуя, и нагретое пространство вокруг них издает шумный вздох.
Барбатос поднимает глаза на адепта: «Попробуй ты, Сяо», его нижняя губа смочена слюной, блестит и головка члена, которую он целует, лижет, посасывает, катает по уздечке языком, головка его яркого, почти пунцового цвета, словно диковинный фрукт.
При мысли о том, кому принадлежит этот член, Сяо овладевает оторопь. Он тяжело моргает, его ресницы тоже окаменели, только огонь, который рос у него в груди, внезапно снова падает вниз. Огонь заставляет рождаться твердое, упрямое, пульсирующее и голодающее.
Желание похоже на бесконечную жажду, а нервы натянуты и как будто оголены.
Барбатос ждет, а затем со словами: «Ну же, смелее, он не кусается», пальцами приподнимает второй ствол навстречу. Сяо осторожно встречает его раскрытой ладонью. Пальцами он касается святой реликвии. Реликвия поистине огромна, но на желание адепта это не влияет. Ему нестерпимо хочется поскорее залезть на нее и проглотить своими внутренностями, одарить всей чистокровной теплотой, на которую только способен.
«Господин»…
Барбатос подтягивается ближе: теплое и ароматное дыхание задевает нос и щеку, а губы находят губы Сяо.
— Я… — шепчет Сяо. На него смотрят лучистые, зеленые глаза, Сяо в их свете пропадает и не узнает себя. От желаний, овладевающих им, ему становится страшно.
— Что ты? — спрашивают они и мерцают, мерцают… Адепт видел тысячи звезд, но ни одни не мерцали, как эти.
— Вам не стоило, как я могу быть с вами, если во мне нет ничего, кроме зла?
— Сяо, ты еще не понял? — ласково шепчет Барбатос, и Сяо плечами ощущает хрупкость его рук. — Тогда мы переполним тебя лю-бо-вью.
Около Сяо опускается вытянутая, хищная пасть, и длинный, узкий язык касается его плеч. Моракс втягивает в себя запахи любовников.
— Мора-а-акс, ты его смущаешь, дава-аай, убирай морду, ты обещал! — Барбатос отпихивает драконью голову, и та поднимается высоко.
— Ох. Прошу прощения, — улыбается голос Властелина Камня. Все внутри Сяо замирает: происходящее невозможно, просто невозможно! Он должен что-то сказать:
— Я вовсе не!.. Мой господин… — слова обрываются, так как Барбатос хватает его за ноги и подтягивает ближе, должно быть, чтобы продолжить их любовные игры. Сяо покорно раздвигает бедра, но Барбатос и не думает пристраиваться между ними. Вместо этого он ловко обхватывает драконий фаллос, тот который ласкал Сяо и который ближе к нему. Он знаком дает Сяо понять, чтобы тот приготовился.
— Как я могу?.. Это же… Мой господин.
— Ты сделал приятное мне, почему же думаешь, что твоему господину — не стоит?
Теперь уже ничего страшнее в жизни Сяо представить не может, как то: Властелин Камня думает, что он отвергает его! Сяо боится поднять голову и встретиться с его взглядом: кажется, что произойдет нечто гораздо более страшное, чем смерть. А смерти адепт давно не боится.
Барбатос понимает чувства адепта. Так Сяо кажется, когда тот легонько, понукая шлепает его по ляжкам и заставляет раздвинуть их шире. Еще шире! «Ну же, милый Сяо!» Сяо раздвигает свои ягодицы: розовое и воспаленное отверстие ануса еще блестит от следов Барбатоса, но уже готово принять своего хозяина. Только Барбатос другого мнения.
Он сдувает со своего лица сбившуюся из косы прядь, проводит ладонью по испарине лба, облизывает пересохшие в пылу страсти, губы, а затем зовет:
— Моракс, подай мне… но, погодите-ка, я же и сам могу!
Наверное, Сяо так никогда и не привыкнет к магии архонтов. Барбатос просто заставляет прилететь нужную ему вещь: как заставляет воздух двигаться сам по себе. Это выглядит довольно легко.
Маленькая, выпуклая склянка с прозрачной и голубоватой жидкостью внутри. Сяо знаком ее вид. Он совершенно точно знает, что это. Барбатос обильно смазывает руку слизью слаймов и трет в ладонях, чтобы согреть.
Когда кожи Сяо касается едва теплая жидкость, он замечает, что она все еще достаточно прохладная, чтобы доставить непривычное, хоть и приятное ощущение. Похоже на щекотку.
Барбатос щедро смазывает его маленькое отверстие, но больше всего внимания уделяет драконьему пенису. Он смазывает их сразу два.
От мысли, что господин скоро окажется внутри него, Сяо одолевает внутренний трепет и неуемная дрожь. Вдоль позвоночника катится стылая, ледяная волна благоговейного ужаса, но скоро ее сменяет огненная. Она разжигает грудную клетку и разносится в руки, ноги и наливающийся кровью пенис. Конечности юноши, даже пальцы рук, которыми он привык в любой ситуации, не смотря ни на что, ловко удерживать древко копья… предательски дрожат. Дрожит шея, голова, колени.
Закончив приготовления Барбатос выбрасывает склянку и та летит в полумрак и, должно быть, разбивается об пол. Не имеет значения. Он уже снова держит возбужденное, драконье орудие, и Сяо кажется, что после усердного смазывания, оно увеличилось в размерах и теперь стремится пронзить небо.
Перед внутренним взором Сяо предстает копье. Нефритовый коршун, который подарил ему Рекс Ляпис… Сяо не расстается с ним ни на мгновение. Барбатос как будто читает его мысли. Он целует его в щеку и шепчет: «Похоже на копье, правда? — а затем подсказывает: — Немного привстань». Он пристраивает набухший и налитый кровью кончик к смазанному анусу и вдвигает в плоть адепта, насаживая его сверху. Глубже. Еще глубже.
Сяо охватывает такое ошеломительное море чувств, что он окончательно теряет голову. Ему кажется все его нервы оголились и по ним водят раскаленным железом, дразнят куском льда, приводя в окончательное помешательство.
Что-то внутри него сдается, и он сам насаживается глубже, вгоняя фаллос Властелина Камня так глубоко, что Барбатос останавливает его: «Полегче, Сяо!» Но Сяо уже не может остановиться.
Скользко. Емко. И он внутри! Его господин внутри!
— Мой господин, господин!..
Барбатос тоже седлает дракона и делает это с необычайным пылом. Сначала он тоже медленно пропускает островатый фаллос между своих мягоньких ягодиц, а затем вонзает наконечник отвердевшего копья глубоко в себя. С пылом вскрикивает, пуская изо рта жемчужно-тоненькую нить слюны. Она попадает на губы Сяо, он слизывает ее.
— До чего же огромный… ах! Моракс, в следующий раз, ты… — Барбатос не договаривает, его захлестывают невероятные чувства, когда пурпурный, пылающий конец дракона что-то трогает глубоко в нем. Это ввергает великого архонта в трепет, кажется, он тоже сходит с ума, и содрогается волнами неуемной дрожи.
Двум любовникам тесно из-за парных пенисов исполинского ящера. Их ноги переплетаются, одни бедра вжимаются в другие, а члены, налитые кровью, уже сильно, болезненно эрегированные, то и дело встречаются и трутся друг о друга, вызывая невиданные волны блаженства.
Сяо мерещится, он сходит с ума, но остановиться уже не может. До него доносятся утробные звериные звуки, они вырываются из глотки дракона и напоминают приглушенное рычание. Это огненные, сокрушающие мрак и безмолвие безумия, кольца. Они сотканы из животного и божественного начал. Песня, которую издает дракон в любви, кажется Сяо совершенной.
— Так тесно, — выдыхает он, и его дыхание переплетается с частыми вздохами Барбатоса. От нежного тела архонта исходит жар и едва уловимый запах пота, чуть лимонный и мускусный, он нравится адепту. Они вжимаются лбами друг в друга и изнемогают от захлестывающих чувств. От их избытка, они то лижут друг друга, то елозят щеками, пальцами… трутся, ласково кусаются, целуются.
Плоть дракона движется снизу вверх, так Рекс Ляпис делает поступательные движения, заставляя своих наездников легко подпрыгивать на нем.
Скольжение.
Оно происходит независимо от воли архонта, — во всяком случае, так комфортнее думать Сяо — процесс, исполненный почти безмолвной мелодией чешуи и трения. Медленного, еще более глубокого проникновения. Сяо снова заполняет твердое, скользкое, мощное. И он видит, как оно же стремится переполнить Барбатоса: юноша шире раздвигает свои молочные ляжки, — насколько позволяет близость и переплетенность с Сяо — двигает тазом навстречу, насаживается короткими поступательными движениями. Из его рта раздаются томные звуки, которые раньше Сяо бы счел невероятно бесстыдными, попросту невозможными, но теперь это не имеет значения.
Когда его господин возжелал…
Его грудь тяжело, быстро вздымается, а веки прикрыты. Руки Барбатос прижимает к груди, словно из него вот-вот выпорхнет жизнь, и он должен успеть ее ухватить. Невольно Сяо повторяет за ним. Он обнаруживает, что двигаться навстречу дракону хоть и болезненно, но — противоречиво приятно. Вместе с тотальной заполненностью приходит опустошение, цикл повторяется, как и танец дракона с его рискнувшими любовниками.
После череды ошеломительных взрывов в груди — связкой древнего, как мир, трепета — Сяо одолевают периоды бессмыслия. Происходит нечто странное. Руки и ноги растворяются, и он уже не осознает, где то, что принадлежит ему, а где — руки или ноги Барбатоса. Они одно целое.
Адепт теперь невесом, призрачен. Почти не существующ. Он, как снег. Снег устремляется к вулканической земле. Его суть встречается с парой других… сутей. Они сливаются, танцуют. Просто… всего лишь… суть Сяо податливее прочих. Они его обнимают и одаривают собой. Он существует, и он свободен.
Вместе с ними.
Из движимого, плотного пространства появляется лицо Барбатоса. Разрумянившееся и волшебное; к его вискам и лбу прилипли влажные пряди, теперь они вытворяют свободные узоры на гладкой и бледной коже. Его красивые косы совсем растрепались, но Сяо так нравится даже больше. Сяо видит узоры так отчетливо, что хочется к ним прикоснуться, но он продолжает растворяться; в нижней части тела — бушует пламя, а лицо Барбатоса кажется прохладным спасением. Но это не так — Барбатосу тоже жарко. Он смеется и, хватая Сяо за подбородок, целует в губы. Сяо целует его тоже. Кончик языка встречает твердую нежность зубов, приправу прозрачной слюны. Он теперь податлив. Весенний снег и снег, летящий к огню. Сон, который поедал давным-давно. Чей-то чужой сон, но… может быть, все же — Сяо?
И он готов сделать все, что ему скажут, он наконец что-то чувствует. Спрашивает себя, кто же он такой? И, ах, кажется, теперь это не столь важно.
Когда Властелин Камня трогает нечто внутри Сяо, вдоль позвоночника проходят искры, а внизу расцветают электрические цветы; их стебли завораживают плоть цикличной пульсацией, от корней к бутонам тянется расширяющая волшебная энергия. Сяо вскрикивает и зажимает рот ладонями. Барбатос убирает его руки, заполняет собой все пространство, пышет спасительным жаром, делится нежностью: я здесь, я рядом.
Сяо участвует во сне, которыми ему доводилось питаться: искаженная действительность изобилует вкраплениями невозможностей и предельностей. Кончик драконьего языка проникает в рот, кончик шершав и источает теплый, густой аромат. Капает обильная слюна, и Сяо позволяет ей заполнять себя: роса скатывается по ложбинке лепестка, бледно-кораллового от ошеломляющих чувств.
Зубы дракона — это наконечники копий, смертельное оружие, которое он боготворит. Сяо прикасается к ним губами и языком, эмаль гладкая на ощупь и источает исполинскую вечность, на ней рефлексируют оранжевые огни ламп. Сяо хочется слиться с драконьей вечностью, позволить ей забрать себя без остатка, ласково поглотить. Выпотрошить или заполнить. Все, чего хочет господин.
Однако Сяо как будто воюет. Должно быть, с самим собой… против любви Моракса и Барбатоса.
Клыки дракона слишком велики, и все, что он может — поцеловать и лизнуть их языком, ему так хочется. Красные и плотные десна пышут теплом, Сяо удается дотронуться до них, пальцы скользят по влажной упругости. Веет терпким, глубоким ароматом.
Сяо хочет принадлежать Мораксу больше, чем уже принадлежит.
Пенис дракона проникает глубже, адепт нутром ощущает его пульсацию, щедрую и чувственную огненность. Заполненность абсолютна и невообразима, ни один смертный не способен выдержать ее натиск. Эта любовь разрывающа, как пасть дракона.
Сяо замирает, прижимая руки к груди: он достиг некоей точки, превосходящей нечто необъяснимое, и теперь все в его существе сжимается и готовится к завершению. Это похоже на последний прыжок: свободный кульбит в воздушном пространстве. Зачем? Чтобы прорезать вечность ради одного имени… А все прочие имена, не говоря уже о людях, его никогда не интересовали.
…Нет. Он лжет. Имен двое.
Два.
Два имени!
И руки Барбатоса — эти нагретые солнцем крылья — находят его руки и сжимают. Гладкие, ласковые и дрожащие. Адепта зовут по имени: «Мы тебя любим! Моракс тебя любит, и я тебя люблю! Сяо, ты будешь всегда с нами?»
Сяо слышит громкое, раскатистое и утробное рычание, и его одолевает необъяснимый, всепоглощающий трепет. Он понимает, что имеет отношение к тому, что происходит с господином сейчас.
Внутренности орошает сперма. Из глотки Сяо и Барбатоса одновременно вырывается крик. Барбатос выгибается, из головки его члена капает жемчужная густая и вязкая нить. Кончает и Сяо. Властелин Камня изливает свое семя. Его так много, что Сяо кажется, его собственная плоть не справится. Что-то хлюпает и обильно стекает вниз, катится, капает, шлепает. Стонет. Барбатос слезает с пульсирующего члена, издавая влажные громкие и бесстыдные звуки. По его бедрам сгустками стекает сперма, она капает на дракона.
Изобилие происходит и у Сяо. Он не чувствует ног, поэтому вызволиться ему помогает Барбатос. Они едва не поскальзываются на мокрой чешуе. Барбатос как-то изможденно смеется и устало обнимает юношу, оба слышат тяжелое, довлеющее над ними дыхание дракона.
— Мои дорогие Сяо, Барбатос, вы в порядке? — его узкая морда склоняется так низко, что в янтарном глазе Сяо видит отражение себя и Барбатоса. Кажется, что это не их глаза так ярко светятся, а те самые освобожденные сути. Сути самих себя. И они навсегда останутся где-то здесь, в теплом и объединяющем пространстве. У этого пространства рельефная, почти гладкая кожа, так напоминающая небесную броню. А еще у него бархатный и ласковый голос. Он говорит о…
Повинуясь порыву, адепт прикасается ладонями к исполинской пасти и с горячим трепетом целует ее. Моракс благозвучно смеется:
— Я тоже люблю вас, Сяо. Больше всего на свете.
***
Руки Моракса — человеческие руки — обхватывают его сзади и прижимают к груди. Сяо так и не забыл, какая эта грудь сильная, каменная и щедрая. Иной раз, перед сумерками, плутая под сенью сконцентрированного солнечного веера, он прислонялся лопатками к скату скал, каменному и плоскому, и представлял: нагретый элемент — печать геоархонта, его опекающий жест.
Румяной, но сонной щекой архонт ветра и бурь прислоняется к груди адепта. Все затихает и уходит на покой. Говорят, даже сильный, резвящийся ветер рано или поздно смолкает. Сегодня никаких лир Барбатосу не потребовалось, чтобы сыграть одну из самых непостижимых и прекрасных своих мелодий. Ведь он сыграл на адепте: струны его сущности еще тонко вибрируют глубоко внутри.
Все продолжает дышать спокойствием. Сяо долго лежит, не смыкая глаз. Он прислушивается: дыхание двух архонтов тоже успокаивается. Кошмары наяву отступают, больше не слышно эхо голосов из прошлого, поверхность земли вокруг их ночлега тоже дышит тишиной. В какой-то миг безмолвие опускается ниже, и Сяо уже может различить звон звезд, почти журчащее мерцание пыли; она пляшет под потолком в честь гео архонта, празднует его несомненное существование.
Тогда Сяо и погружается в черный и золотой мрак. Время чествовать безмолвие древности. Время… отдаться чему-то совершенному.
***
Адепт скользит ступнями по кремниевому пути. Кремний еще сверкает под луной. Она сегодня опустилась рано и верхней дугой напоминает птицу. Ближе к вечеру прошел дождь, и теперь всякое передвижение — танец. Но, разумеется, он не упадет, как не упал с туловища дракона.
Рывками адепт добирается до вершины скалы. Отсюда хороший обзор на Ли Юэ.
Он слышит шелест крыльев, а, оборачиваясь, встречает взгляд птичьих глаз. Любопытство. Журавлиную шею ласкает ветер и топорщит мелкие перья. Сяо вспоминает Барбатоса. Вспоминает, глядя на хрустально-чистые радужки глаз. У ветра нет цвета, а у глаз Хранителя Облаков нет озорства в глазах. Они как льдинки: такие же прозрачные и колкие.
— Я пролетала мимо, — протягивает, — однако не смогла не обратить внимания. Сегодня что-то случилось, адепт. Я не вижу обилия кармы, того обилия, что привыкла наблюдать рядом с тобой. Ты источаешь сильный аромат. Этот аромат совершенно точно что-то напомнил мне… Еще так явственно!.. — что-то в льдинках разбивается, они сейчас разойдутся трещинами от зрачка, но — этого не происходит. Сяо всего лишь видит в птичьих глазах догадку. — Ах, вот оно что… Печать архонта. Даже двух? Что ж…
Крылья шуршат, поднимая хрустальную птицу высоко. Так высоко, как только возможно. В этом взлете и даже парении значится море негодования. Изумления?.. Непонимания.
Сяо провожает Хранителя Облаков взглядом. А он уж было решил, что узнал архонта ветра. Забавно. Этим утром Сяо показалось, — и это было снова похоже на миндальный тофу, на рваные слои чужих снов — архонт прошептал на ухо:
— Мы увидимся снова, адепт, и тогда мы позовем тебя по имени! Позовем, ведь ты теперь всегда с нами!..
Свободен.
Бонус
Барбатос перевозбужден. Его переполняет тот задор, который иной раз приводит в замешательство не только охотника на демонов, но и даже Властелина Камня. Он прижимается к плечу Сяо щекой и смотрит на него снизу вверх, глаза влажные, словно в лихорадке, в них застыла бесконечная любовь к жизни и свободе. То, что для Сяо навсегда останется непонятным.
— Я видел твою технику боя, Сяо, — воркует юноша, — любишь прыжки с копьем! Правда… согласись, что прыгать на жезле Моракса не менее захватывающе? Достойная бойца практика!
Щеки, лоб, нос и даже виски Сяо охватывает внутреннее пламя. Это его жжение напоминает тление маски охотника.
— Я видел… я… копья господина. В последний раз… Покоритель… вихря, — бормочет невразумительное: только и может, что наблюдать за тем, как взлетают и опадают пышные ресницы. Сияние глаз, которые они обрамляют, выдает неподдельное изумление. Это сияние каким-то образом и сгущает краску на маске адепта. До чего странно жжет! Как же хочется провалиться сквозь землю!.. На тяге своего копья. В Никуда. В пропасть. Исчезнуть, сгинуть!
Сяо косится в сторону, где отдыхает Моракс. Его веки прикрыты, а грудь мерно вздымается: кажется, он спит и не слышит их. Сяо хочет предложить Барбатосу не шуметь, но его опережают:
— Но я же не о копье, Сяо! — восклицают и пальцем обводят мышцы на предплечье. Витиеватые узоры, в них вряд ли есть смысл: они как ветер, не имеющий цели. И все же сегодня это веселые узоры. — Хорошо… как думаешь, почему Моракс так его назвал? — Подмигивают. — Кого же там его копье покорило-пронзило?
— Барбатос, — раздается голос, и все внутри Сяо замирает, — не путай его и не смущай своими безумными предположениями. Копье носит имя отнюдь не в твою честь. Мой дорогой Сяо, не слушай его фривольных речей…
— Если это случайность, то слишком много думаешь о ветре, Моракс!
— Барбатос, но как же мне не думать о ветре, если он то и делает, что полирует мои копья? Не ты ли это сказал?
Сяо впервые видит, как Барбатос краснеет и отнюдь не от выпитого вина.
— Моракс! Ты… Тебе не к лицу, Моракс!
Но Властелин Камня тихо смеется. Своих любовников — двух любовников — он сгребает в объятия и целует в макушки: пора отдыхать, вы так не думаете?
