Песня идущего домой

Двадцать шестого ноября в Питере, гораздо позже, чем в прошлом году, когда морозные осадки порадовали уставших от дождливой погоды горожан ещё в конце октября, пошёл первый снег. Все вокруг чему-то радовались, как будто бы со снегом на голову свалилось какое-то неведомое ранее невероятное счастье, но только не одиноко и устало бредущий по мокрым лужам, по скользкой мостовой, утюжащий липкий снег ногами, до самых ушей натянувший связанный любимой супругой ненавистным им шарфик мужчина лет так двадцати восьми. Небритый, в куртке старенькой и с зажатой в зубах сигаретой, от которой во рту привкус гари и сырости оставался. Он шёл к себе домой, только радости от этого в очередной раз за много недель не испытывал. Потому что у дочери день рождения, а в карманах лишь несчастные копейки, то, что осталось от всученной утром супругой мелочи на проезд, да пачка паршивых сигарет, содержимое которой нужно было постараться растянуть ещё на пару дней. И все. Его снова надурили и вместо обещанного гонорара за блестящие проведённый больше месяца назад корпоратив он получил лишь большое спасибо и закрытую перед носом дверь. Стоило спасибо сказать, что пинка под зад не дали, только этого для полного счастья не хватало. Говорила ему жена, что нужно брать предоплату и вообще не верить людям на слово, как бы они хорошо не общались, а он, дурачина-простофиля, не послушал ее, и снова остался с носом. И без денег. И без подарка дочке ко дню рождения. Юра Музыченко отличался от остальных прохожих лишь тем, что умел неплохо играть на скрипке, имел переписанную на умницу-женушку убыточную тату-студию рядом со знаменитыми «Крестами» и ещё год назад с особой периодичностью натягивал красный нос, изображая клоуна на светских мероприятиях и прочих корпоративах, где вполне неплохо платили. А потом дорогу им перешла чёрная кошка, они с супругой рассорилось с руководством театра и ушли, громко хлопнув дверью, даже не подумав, на что будут жить и воспитывать только-только адаптировавшуюся к детскому саду бесконечно болевшую дочку Лизоньку. И покатились проблемы. Все сыпалось, как песок сквозь пальцы, подкреплялось алкоголем, на который деньги удивительным образом находились, пока не дошло до того, что жена, расплакавшись прямо перед ним, не сумевшим два слова связать по приходу домой, совершенно серьезно, глотая слезы, не заговорила о разводе. И протрезветь тогда пришлось слишком резко, и глаза будто сами по себе на то, как у них все омерзительно паршиво было, открылись наконец. Снег мерзко падал за шиворот, чуть приводя в себя и одновременно с этим заставляя чувствовать себя чересчур уязвимым, напоминая о его никчемности и какой-то глупой инфантильности. Юра не успевал под какой-нибудь козырёк спрятаться, свернуть за угол, как мокрые белые хлопья, тут же таявшие на одежде и волосах, бесшумным конвоем следовали за ним. Следили, шли рука об руку и несомненно все его мысли слушали. У него ведь и жена уже есть, и довольно давно, и ребёнку целых пять лет сегодня исполнилось, а он все дурью какой-то мается и даже не в состоянии обеспечить своим девочкам достойное безбедное существование. Бестолочь. Аня где-то раздобыла денег и обещала купить какой-никакой подарок дочери. Скажет обязательно, что от них обоих, на деле же Юра руку не приложит ни к выбору, ни к оплате очередной не очень дорогой игрушки или нужной вещи. Скорее игрушки, зимнюю курточку и ботиночки дочке купили совсем недавно, потратив отложенные с последнего удачного мероприятия, а в шоркающие дутые штанишки она влезала ещё с прошлого сезона. Повезло, иначе бы точно пришлось вновь у знакомых занимать. Домой идти не хотелось так, что максимально шаг замедлял, хоть и идти оставалось всего ничего. На подошву ботинок так мерзко налипло, что казалось ещё один шаг и поскользнётся. Разложится лицом вверх и вот так остаться до самого утра, чтобы ещё снегом припорошило. Не хотел в глаза их разочарованные глядеть и снова извиняться неумело. На часах практически десять. Он снова везде опоздал, хоть и не делал ничего сверхъестественного. Выть хотелось белугой. Какой же ты отец, если дочке даже куклу на день рождения позволить не можешь, да ещё и домой идёшь, словно тебя там бить будут? Плохой, судя по всему. Пусть и Лизка его обожает всем своим огромным сердечком. И он ее, так, что в груди щемит и слёзы на глаза наворачиваются, когда ещё совсем маленькое кареглазое солнышко, так на него похожее, вспоминает, и ее глаза, когда ту самую куклу в «Детском мире» увидела. И купит ей ее обязательно, едва деньги найдёт. Останавливается, чуть проехав по подмерзшему асфальту. Не может больше, уже в груди резало. Голову запрокидывает, подставляя лицо мокрому снегу и шумно выдыхая. В горле ком, а между тёмных ресниц горячая соленая вода застыла, которую так отогнать хотелось, чтобы на смех не быть поднятым за свою слабость. Смахивает. Стоит, дышит глубоко морозным воздухом, так, что волоски в носу подмерзают и внутри мерзко стягивает. В голове только вина душащая, и желание сесть в ближайший автобус и поехать зайцем куда глаза глядят, лишь бы домой не возвращаться и ей в глаза не смотреть. И черт с ней с Аней, она с ним и в богатстве, и в бедности обещала, но дочка… В кармане вздрагивает телефон, сообщая, что средств на счете осталось критически мало и если он не хочет остаться без связи с внешним миром, неплохо было бы пополнить счёт. А ниже сообщение от жены с вопросом, скоро ли он придёт. На нос падает холодная снежинка и тут же тает. Мокро. И ветер за шиворот, чтобы совсем уж добить. На плечах собралось чуть снега, ещё пара минут такого неподвижного состояния и можно будет откапывать, метель не по-детски занималась, в центре уже давным-давно снегоуборочные пустили, а у них на окраине отчего-то было теплее. Удивительно. Он вынашивал казавшуюся спасительной идею уже очень давно, да вот только наученный печальным опытом никак не решался сообщить Ане о своих желаниях. Знал, что положиться можно только на себя, что работа в команде возможна только в том случае, если результат важен для всех, а не только для него одного, но все равно хотел рискнуть. И знал, что Анюта рядом будет, как бы ни получилось. Он входит домой тихо, даже дверью не хлопая, на случай, если дочка уже уснула, и тут же становится тепло. Трудно поверить. За ним следом просачивается мороз, но так быстро растворяется в щемящем и чуть душноватом тепле родного дома, пропитанном запахом скромного ужина и шлейфом сладких фруктовых духов жены, что ни шанса не остаётся. Он вернулся домой. Обивает нога о ногу налипший на ботинки снег, носом шмыгает, тот начал течь в тепле, как при простуде, вытирает кулаком и снова громко шмыгает. Разбудит сейчас мелкую и получит от жены по первое число. Анечка приходит из кухни, глядит на него, прикладывая палец к губам в весьма однозначном жесте. Если бы не поднявшийся шум и не сообразила бы, что муж наконец вернулся, слишком была занята посудой и роящимися точно пчёлы мыслями в голове. Долги отдавать нужно было, и срок выплаты ипотеки подходил, а в кошельке тысяча на продукты. Дома такая звенящая тишина повисла, стоило ей уложить уставшую от внимания и гостей дочу, что ей даже не по себе было, поэтому и решила Юре написать, спросить, скоро ли вернётся. Ушёл с самого утра и ни слуху, ни духу, а ей одной невыносимо было. Открыла дверь заранее, чтобы не звонил и не будил главного члена их маленькой семьи. — Уснула? — шепотом, но выходит слишком хрипло, потому приходится горло прочистись, чтобы она хоть что-то разобрала. И снова шумит, все на светлую дверь дочкиной комнаты из-за Анькиного плеча подглядывая. Так и знал ведь, что спешить нужно, если хочет дочку застать не в кровати десятый сон видящей, но ноги не шли, липли к асфальту и в килограммах снега буксовали. Аня кивает, ближе подходя и в глаза к нему с какой-то заранее испарившейся надеждой заглядывает, мол, скажи, что все получилось. Вздыхает. Снова не вышло. Им и слов лишних не нужно, чтобы объясниться. По взгляду его разочарованному, как бы скрыть это ни пытался, все поняла. Вздохнув ему в поддержку, обнимает его осторожно, ладони на спине сцепив, и в свитер носиком утыкается. Пахнет домом и глухим отчаянием, в котором они погрязли. В горле ком застревает, носом ей в волосы и мысленно считает до пяти, чтобы дрожь унять и она не почувствовала. Какое же он ничтожество. — Дашка приходила, принесла торт, — улыбается, ласково и медленно по спине чуть сутуленной поглаживая. Все чувствовала прекрасно, поэтому и всю накопившуюся нежность подключила, лишь бы он не волновался сильно из-за того, что вновь вернулся с пустым карманом. — Мы оставили тебе, и ужин не остыл еще. Будешь? Хлопает на него своими огромными бездонными глазами, а Юра прикрыл и на неё даже смотреть боится. Золото, самое настоящее, а он так, мела кусок в лучшем случае. — А подарок? — неуверенно, чуть облизнув губы от волнения и устроившись подбородком на ее лохматой макушке. Знал ведь, что она что-нибудь да придумает, но в глубине души хотелось дочку не безделушкой, а чем-то действительно нужным порадовать. Ну или тем, что она хотела, только вот маме постеснялась сказать. Знала, что экономят на всем, а глубоко внутри надеялась, что папа все-таки что-то придумает, как и обещал. А папа даже не пришёл, потому что стыдно было за несдержанное обещание. Предпочёл шляться несколько часов по холоду, чем помочь задуть свечи на праздничном торте и после сказку прочесть. Даже не поцеловал на ночь, уснула ещё до его прихода. — Купила раскраску и новые фломастеры, мама перевод отправила, я сказала, что от нас всех, — улыбается чуть грустно, поднимая на него глаза слишком влажные и снова выдыхая. Ей и самой неловко до жути было, перед мамой, которой врать теперь в миллион раз чаще приходилось, особенно. Ее университетские шабашки, замены в театре приносили сущие копейки, на пропитание и ипотеку едва хватало, Юра же перебивался совсем уж незначительной мелочевкой, которую спускали на сигареты и проезд. Уверена была, что это всего-то затянувшаяся чуть дольше положенного чёрная полоса, что вскоре все встанет на свои места и не нужно будет о каждой копейке беспокоиться. Муж ведь у неё талантливый до жути, просто запутался, потерялся в один момент, сдобрил это все дикой порцией алкоголя и теперь не может выбраться. И она поможет, подтолкнёт, одобрит очередную его дурацкую идею, да что там, даже поучаствует, только бы он руки не опускал. В уголках глаз слёзы стоят, а голос дрожит так, что говорить трудно. Гладит его осторожно, чуть на носочки приподнимаясь, чтобы до губ дотянуться, и произносит, прежде, чем осторожно коснуться совсем легонько обветренных из-за курения на морозе. — Справимся, родной, вот увидишь. И у Юры от этой дрожи внутри все рушится. — Я пойду завтра по забегаловкам пройдусь, может кому-то нужна культурная программа, хоть за пятихатку, хоть за сотку, — шепотом, крепко-крепко ее к себе прижимая. Снова довёл и не знал, как исправить. Пальцами, сигаретами пропахшими, по нежной тёплой щечке, стирая крохотную слезинку. — Дашь мне номер мальчишки, про которого ты говорила? — Паши? — муж в ответ только кивает, чуть губы прикусывая, словно боялся, что идею его не одобрит. Чуть бровью повела, пытаясь припомнить, есть ли у неё вообще номер студента и когда она Юре рассказать о нем успела. Не то, чтобы она очень старалась держать язык за зубами, да и они слишком многое обсуждали в последнее время, чтобы она могла подробности каждого разговора вспомнить. — Ты придумал что-то? — в ответ снова краткий кивок и перетекшая в его глаза надежда. Аня вздыхает. Что ей остаётся делать? Им ведь и правда нужно было срочно исправлять своё плачевное финансовое положение, иначе до конца зимы не дотянут и придётся со стыдливой мордашкой возвращаться в театр и проситься обратно. А делать этого не хотелось, по крайней мере сейчас. Жмётся к груди и втягивает запах мужа, набирает полные лёгкие его усталости и медленно выпускает наружу, чувствуя осевшую на бронхах его нежность и тоску. Он старается. И Аня верит, что все получится обязательно. Пусть не сейчас, не сразу, но все у них будет. — Посмотрю сейчас. Снимай ботинки, а то вон сколько воды уже натекло. Юра выпускает жену из кольца своих уже тёплых рук, сжимает покрасневшие пальцы, заставляя подсохшую кожу на костяшках чуть лопаться, и опускает взгляд вниз. И правда натекло, уже ее теплые вязаные носки намочило, а он даже глазом не моргнул. Значит так и вправду надо было.