Она потушила в комнате свет. Сил смотреть на свои фотографии, что покрывали стены в несколько слоев, не было. Светловолосая стиснула зубы. Ей всегда казалось, что подобные комнаты — сериальные выдумки, созданные для накала сюжета. Но видимо предварительное: «Основано на реальных событиях, » — было не только для привлечения всеобщего внимания.
Грустно было осознавать себя героиней дешевого сериала.
— Прости меня… — расслышала девушка едва различимый шепот забившегося в угол слишком хорошо знакомого ей парня.
Он, обняв руками колени, мрачно сверлил взглядом пол. Прежде короткие розовые волосы изрядно отросли — теперь их кончики касались пола. Челка, неровно обстриженная в домашних условиях, прикрывала его брови и половину носа. Она постоянно норовила залезть в глаза, и парню приходилось заправлять волосы за уши, отчего те забавно топорщились.
За время, что они не виделись, розоволосый изрядно побледнел, похудел и осунулся. Под его глазами были синевато-серые отеки. Видимо, последние пару месяцев парень ужасно спал или не спал вовсе.
Девушка передернула плечами. И почему это должно ее волновать?
Нахмурилась. Его бездушный холодный тон уже не заставляет сердце бешено биться. Его голос для светловолосой уже давно не тот самый, а всего лишь один из многих. Она не чувствует ни вины, ни раскаяния, ни сожаления — ничего. От того непривычно жестокие для улыбчивой девчонки слова легко срываются с ее уст.
— Не прощу.
Парень вздрагивает. Закусывает до металлического привкуса на языке губы, крепче обхватывает колени руками. Резкие и холодные слова трогают его до глубины души. Ранят.
Убивают.
Хотя, если честно — он уже давно мертв.
Мертв с того дня, когда эта улыбчивая блондинка сказала, что «
их» уже не существует.
Мертв с того дня, когда она сочла его чувства обременяющими.
Розоволосый склонил голову к коленям, не желая видеть желанный облик. Руки, сжатые в кулаки, дрожат, словно предчувствуя ужасный финал.
— Я думала, что ты изменишься, — разочарованно произносит светловолосая, — Но ты все же не смог отпустить меня, да, Нацу?
— Не смог, — глухо повторяет он.
Девушка вздыхает. Все же он совершенно неисправим.
Она чувствовала едва различимую терпкую горечь: где тот парень, которого она когда-то знала? Где его уверенный взгляд чуть прищуренных глаз, где его гордо расправленная спина, где его несгибаемый стержень? Сейчас перед собой девушка видела лишь человека сломанного и совершенно бессильного. Скрюченного и настолько побитого жизнью, что парня хотелось пожалеть, как пса, брошенного хозяином. Даже забавно: подвергавшийся постоянным нападкам, Нацу никогда раньше не ломался, а сейчас лишь одно присутствие светловолосой разрывает его напополам.
То единственное, что всегда в нем восхищало девушку, испарилось без следа.
Ей же проще.
— Это противозаконно.
— Знаю.
— Тогда зачем?
Впервые за все время разговора, Нацу поднял голову и внимательно посмотрел на девушку. Алые глаза, так хорошо ей знакомые, блеснули во мраке. Но взгляд был уже другим: хищным, холодным и смертельно обреченным.
— Ты хочешь услышать правду, что так ненавидишь, или все же ложь?
— Я поверю всему, что ты скажешь.
— Тогда… — он хмыкнул и грустно-развязно улыбнулся, — Я все еще очень сильно люблю тебя, Люси. Для тебя же это не откровение?
Девушка взгляд отвела. Ее руки крепе сжали блокнот, где был записан тысяча и один ответ на тысяча и одну ехидную и двузначную фразу Драгнила. Люси долго и кропотливо готовилась к встрече с Нацу, но все было бессмысленно. От того парня, что она когда-то любила, в нем уже не осталось
ничего. Даже его чуть манерных, гордых фраз больше не было.
Прежде, слов любви из Нацу было не выдавить даже клещами. А Люси тогда хотелось услышать их. Очень хотелось.
До дрожи. Но зато сейчас, когда надобность в подобных признаниях для Люси отпала, парень щедро одаривает ее словами привязанности.
Пожалуй, Нацу серьезно опоздал. На лет пять опоздал.
Светловолосая спрятала блокнотик в карман объемного шерстяного пальто — она не планировала задерживаться в «
их» бывшей квартире.
— Мы расстались.
— Это все, что ты можешь мне сказать, после того как меня бросила? — усмехнулся Нацу, глядя в пол.
Девушка лишь улыбнулась. Такая очевидная манипуляция работала лишь на прошлой Люси; отныне она уже не поведется на его провокации. Пусть все, что случилось между ними в далеком прошлом — «
они» все еще сняться ей в кошмарах. Люси уже не хотела повторять этот бездарный спектакль. Девушка не наступит на старые грабли сожаления и сочувствия.
— Я не могу быть с тобой, — хмыкнула девушка, — Я же говорила тебе, что твоя одержимость мной — душит. Ведь ты никогда не учитывал моих чувств, делая исключительно то, что взбредет в твою голову. Тебе настолько не хотелось, чтобы я тебя оставила, что ты постоянно ограничивал мою свободу.
— Люси, я…
— Не оправдывайся! — оборвала Нацу девушка, — Не желаю даже слышать! Неужели ты забыл, как отправил в больницу парня, который всего лишь сказал, что я потрясающая девушка?
— Он — грязный подонок!
— Леви тоже такая же? — иронично приподняла бровь светловолосая, — Ты ведь так же запретил мне с ней видеться. А ведь Мак Гарден раньше была моей единственной подругой…
Люси притворно вздохнула.
— Ну хоть ее ты и пальцем не тронул. А как ты специально упал с лестницы, для того чтобы я не отходила от тебя ни на шаг на протяжении целого месяца, когда понял, что я охладела к тебе? Или как однажды запретил мне делать совместный проект с одноклассницей? Или как беспричинно ревновал к каждому встречному-поперечному? Бесполезно оправдываться — за тобой слишком много грешков, Драгнил. И я даже не уверенна, что из них знаю хотя бы половину.
Нацу вздрогнул. И замолчал. Он хотел объясниться; сознаться; покаяться; сказать хоть что-нибудь, но все слова комом застряли в глотке.
идиотидиотидиотидиотидиотидиотидиотидиот
Он был придурком. Совершеннейшим дураком. Ужаснейшим мудаком. Глупейшим кретином.
Он зажмурился. Каждое слово, что произносила Люси — правдиво: Нацу — виновен. Что ни говори, парень даже сам себя простить до сих пор не способен. Ведь сейчас Люси перечисляла лишь его детские шалости; ради нее Нацу делал вещи гораздо более серьезные, чем эти. Даже для самого себя он был жутчайшей из тварей, что когда-либо порождало человечество.
Проще говоря, розоволосый был монстром — чье существование несет лишь бесконечную боль окружающим.
Нацу сглотнул.
Раньше он имел все. Но собственная глупость лишила его всего, что он имел.
—
Извини…
Это были самые искренние извинения в жизни Нацу, который никогда не признавал своих ошибок.
Холодный презрительный взгляд карих глаз был ему ответом.
Но она не простит. Никогда уже не сможет простить.
Не потому, что Люси — бессердечна, а потому, что Нацу не тот, кого возможно простить.
Потому, что Нацу слишком грязный и может ненароком испачкать ее.
Потому, что он — тварь.
Даже их встречи — четко спланированный им до мелочей план. Нацу знал о том, что Хартфелия так же добросердечна, как и светлокрылые ангелы. Нацу знал, что она не пройдет мимо чужой беды. Нацу знал, что она воспринимает чужую боль как свою. Нацу знал, что она не может не пожалеть того, над кем измываются все, кому не лень. Нацу знал, что у нее язык не повернется отвергнуть его чувства.
Потому, чтобы связать их судьбы воедино, парень наградил себя болью.
Увенчал себя ей, как монарх венчает себя терновым венцом.
Ему было плевать на все и всех вокруг — он нуждался лишь в Люси — нуждался настолько, что готов был на что угодно ради того, чтобы быть рядом с ней.
— Ты все еще не избавился от привычки впустую сотрясать воздух? — приподняла бровь блондинка.
Но Нацу проигнорировал ее ироничный вопрос-утверждение.
— Зачем ты здесь, Люси? При нашей последней встрече, ты сказала, что я омерзителен тебе до глубины души и попросила не попадаться больше на глаза, — он откинул голову на стену, бессмысленный взгляд его устремился к потолку, — А сейчас открываешь двери моей квартиры своим ключом и заходишь в гости без приглашения. Зачем ты себя так мучаешь?
— Та самая Леви попросила, — иронично хмыкнула Люси, — Сказала, что «Гажик» очень волнуется за твое психическое состояние, и я просто обязана отшить тебя «по-нормальному», ведь ты «еще тешишь себя пустыми надеждами».
— Не тешу, — не согласился Нацу, — Ты опоздала на три года.
— Я вообще не хотела приходить. Между нами все давно решено, и меня больше не должна волновать твоя судьба.
— Но ты пришла.
— Да, пришла. Леви умеет давить на жалость.
Нацу помнил эту голубоволосую девчушку. При всей популярности Люси в школьном обществе, кареглазая была робка, словно лань, и дружила только с хорошо знакомой ей Мак Гарден. Леви была тем, что ограничивало светловолосую, не давая общаться с другими людьми.
Хотя парня это, конечно, не оправдывает.
Это был лишь повод, чтобы лишить Люси возможности видеться с кем-то кроме Нацу. Ведь он до безумия боялся ее потерять; до дрожи в коленях он боялся расставания. Настолько боялся, что она бросит его, такого слабого и ничтожного, что решил не давать ей и шанса на побег. Нацу
безумно хотел запереть Люси. Он хотел, чтобы она была лишь с ним, любила лишь его, дорожила лишь им; Драгнил хотел, чтобы Хартфелия поняла и переняла хоть небольшую толику его чувств по отношению к ней. Он хотел, чтобы она так же нуждалась в нем, как он нуждается в ней.
Это сводило с ума.
Лишало всякого здравого смысла.
Ведь Нацу уже получил себе девочку-ангела.
Последнее особенно срывало крышу: Люси говорила, что дорожит им; что восхищается его стойкостью и смелостью; говорила, что Нацу —
дорогой ей человек; говорила, что тоже хочет быть с ним. Говорила и улыбалась — широко, искренне, как ребенок. В ее глазах блестели золотые искры, а Нацу размышлял: «можно ли влюбиться еще сильнее, чем он влюблен сейчас?».
Оказалось, что можно.
Когда девочка-дьявол сказала, что больше не желает его видеть.
Никогда.
Когда девочка-дьявол сделала вид, что они не знакомы при следующей встрече.
Никогда.
Когда девочка-дьявол грозно хмурила брови, говоря, что «их» уже не будет.
Никогда.
Никогда Нацу не разлюбит Люси: ведь чтобы она не делала, как больно бы не ранили ее слова и действия — он будет влюбляться еще сильнее. Розоволосый просто понял, что у его любви словно и нет границ: она со временем не стихает, а лишь разгорается сильнее и бушует, как безумное пламя; чувства пожирают его изнутри, но он и рад быть сожранным.
Эта боль дарит ему и смертельную печаль, и отчаянное удовольствие.
И эти чувства утихнут лишь тогда, когда его сердце остановит свой бег и замрет, чтобы больше никогда не пойти вновь.
— Ты шпионил за мной? — спокойно спрашивает Люси, ненароком оглядывая фотографии на стенах. Как же хорошо, что мрак не позволяет ей их разглядеть хорошенько — жутко находиться в комнате с сотней собственных копий на стенах.
Нацу слышит за ее голосом скрытую бурю. Если бы он узнал о ее приходе раньше, то девушка никогда бы не увидела этот его постыдный секрет. Розоволосый бы помер, но не пустил бы златовласую в эту пустую гостиную. Но Люси была Люси — делала исключительно то, что хотела и исключительно только тогда, когда хотела. Непредсказуемость — ее черта, что всегда заставляла Драгнила трепетать.
Ему нравилась ее ветреность, вздорность и горячность. Нацу никогда не знал, чего ожидать от Хартфелии: она могла неожиданно предложить сбежать с уроков или позвонить в час ночи с просьбой о прогулке по безлюдным трассам; могла загореться идеей написания сцены в романе и заставить его исполнять главную женскую роль или предложить утащить важный театральный реквизит за час перед генеральным выступлением, для того чтобы вернуть его в самый последний момент; могла свободно поцеловать его без всякого повода или, тайно пробравшись в мужскую раздевалку, лишить Нацу рубашки: ведь ей слишком нравиться, как на нем сидят черные футболки.
И такой Люси была
только с ним. Такой знал Люси
лишь сам Нацу.
Для всех остальных она была девочкой-ангелом без всяких недостатков, слишком скромной для того чтобы общаться с кем-то еще.
— Эти фото старые, — пусто ответил Нацу, — Веришь или нет, но за последние несколько лет я даже не касался фотоаппарата.
Рука Люси уже было потянулась к выключателю, но в последний момент дрогнула и остановилась.
У Нацу нет резона врать.
Так зачем ей бредить свои воспоминания об «их» отношениях, часть из которых была даже счастливой? Зачем вспоминать то, что давно минуло?
У «
них» и впрямь было много фотографий: много бессмысленных селфи и просто шутливых фото. Ведь Люси любила запечатлевать моменты, а Нацу любил потакать ее слабостям. Девушка до сих пор помнит свою карту памяти, где все двадцать гигов занимали лишь одни «
их» общие воспоминания длинной в три года. Она даже тогда порадовалась: мол, столько свободного места сейчас появиться — но так и не смогла нажать заветное «удалить все». Люси потом просто швырнула карту в ящик стола и так и оставила в нем, не сумев избавиться от этих проклятых фотографий.
Рука, так и не дотронувшись до выключателя, безжизненно обвисла.
Она должна помнить о той боли, что причинил ей Нацу.
Она должна запомнить этот момент своей жизни.
Она должна больше не повторять прошлых ошибок.
И она должна позабыть его.
Но Нацу, как и подобает всем причинам кошмаров, забываться не желал — часто посещал ее сны, говоря, что они с Люси крепко связаны. Связаны так, что не порвать — связанны стальными канатами общих привязанностей. Им суждено быть вместе. С кем еще Люси может быть? Кто ее будет любить столь же отчаянно?
А Люси вновь и вновь повторяла, что «
их» не существует.
Но Нацу не верил: улыбался, вздергивал брови, говорил, что она еще вернется, ведь он для нее — единственный драгоценный человек; говорил, что время рассудит.
Но время явно было не на его стороне.
А как иначе объяснить тот факт, что после пяти лет Люси все еще не стремилась вернуться в его удушающие объятья?
В их последнюю встречу Нацу серьезно ошибся. Ему стоило вцепиться в нее и не отпускать несмотря ни на что: молить о прощении, обещать измениться — но Драгнил был горд. Он считал, что Люси не может не вернуться; он считал, что Люси никак не сможет забыть его; он считал, что Люси все еще любит его —
святая простота. Нацу был до одури глуп, горд и наивен. Парень был склонен тешить себя пустыми мечтами и идеями — был склонен воображать лишнее и невозможное.
О чем сейчас и жалеет.
Если бы только у него был шанс все исправить…
Нацу думал, что даже если Хартфелия и бросит его по-настоящему, то в его жизни ничего по сути и не измениться. Нацу думал, что его любовь весьма скромна и ненавязчива. Нацу думал, что все наладиться.
Но
ничего не наладилось.
Вначале жизнь и впрямь текла своим чередом: те же университетские будни, те же встречи с друзьями, те же часы, бесцельно потраченные на подготовку к близящейся сессии. Разве, что в голове было непривычно пусто — не было мыслей о близящейся встрече с Люси; не было мыслей вовсе.
Не было ни желаний, ни стремлений —
ничего. Нацу будто потерял все, что заставляло его жить — потерял чувства, эмоции и ощущения. Драгнил будто замерз изнутри. Только злость, смешанная с безнадежной грустью, теплилась на дне его души. А как не злиться? Без Люси ведь так
пусто и тихо — она еще вчера собрала все вещи съехала с общей квартиры, где они едва прожили несколько месяцев, не сказав и слова на прощание. Потому он и злился. Что бы Нацу не делал ради нее — не важно: Хартфелия, ведь все равно бросила розоволосого, как ненужную псину.
Так
просто бросила. Так
просто забыла все три года, что они были вместе.
Почему же Нацу тоже,
так просто, не может выбросить девочку-дьявола из своей головы?
Он словно вновь вернулся в свои шестнадцать лет, где и секунды не мог прожить без мысли об ее очаровательной улыбке, карих глазах и золотых волосах. Где Драгнил строил хитроумные планы, чтобы хоть раз «случайно» пересечься с ней; где он зависел от нее, как от наркотика.
Нацу казалось, что эта первая горячая влюбленность осталась в прошлом — но нет, не осталась: это чувство просто стало настолько привычным, что розоволосый позабыл о нем. Позабыл, чтобы вновь вспомнить, когда уже слишком поздно что-либо править. Так жил он еще два года: потерянный, но еще не потерявший отчаянную надежду, что Люси все еще скучает по «
ним».
Но она не то что не скучала — даже не вспоминала о существовании Драгнила.
Понимание пронзило красноглазого ножом в сердце — Хартфелия уже
отпустила его. А Нацу все так же бессмысленно привязан, как и, пять лет назад, в их первую встречу.
Этот момент и стал точкой отсчета: где каждый день вдали от Люси сводил с ума, где каждый праздник без нее омрачался трауром, где сам Нацу облачился в траур, стремясь отдалиться от всех друзей и знакомых, где он забил на учебу, прогуливал лекции, где он много думал —
все думал о Люси. И каждая ночь его была полна беспросветным сожалением. А каждый день его пожирала невидимая бездна.
Его же собственные чувства душили его, как удавка.
Он проклинал свою бесполезную гордыню, но не мог и шага сделать по направлению к «
ее» университету, не мог даже войти в тот район, где
она жила. Нацу вообще ничего не мог. И потому, когда его психическое напряжение достигло критической точки, он увидел
ее. Драгнил видел Люси везде: в проходящих мимо девушках, на которых после расставания с златовласой было тошно смотреть, видел на фото, где
ее никак не могло быть, видел в отражении зеркала ванной вместо самого себя. Именно тогда Нацу и понял, что совершенно абсолютно точно сошел с ума.
Совершенно четко и кристально осознавал этот факт, наблюдая за тем, как по треснувшему от сильного удара стеклу растекается алая кровь; наблюдая за улыбкой сотен Люси в собственном разбитом отражении. Слушая
ее счастливый смех-колокольчик, Нацу невольно рассмеялся и сам: горько и отчаянно.
ДА, КОГДА ТЫ ИСЧЕЗНЕШЬ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ, ХАРТФЕЛИЯ?!
Но нет, постой. Не исчезай. Прошу. Умоляю. Останься, задержись еще на секунду. Только на одну чертову секунду. Только скажи, что вернешься. Я не могу жить без тебя; Уже не могу жить вообще.
Ладонь, испещренную осколками стекла, окрашенную в алые оттенки, пронзали иголки боли, когда соленые капли попадали на ранки.
Да, он — совершенно отмороженный абсолютный псих!
Зависимый псих;
одержимый.
Как же тошно…
Именно тогда Нацу и создал эту комнату — иллюзия Люси, что следовала за ним по пятам, не преследовала его лишь в этом месте. И когда Драгнилу было настолько больно, что край глаза цеплялся за блеск острия ножа, он запирал себя в этой бывшей гостиной и часы напролет расклеивал распечатанные «
их» старые фото по стенам. Тогда парню становилось гораздо-гораздо легче. Нацу словно погружался в старые беззаботные деньки, проведенные вместе с Люси. Розоволосый словно вновь вспоминал
ее: живой, яркой и энергичной, освещающей его мрачную жизнь своими теплыми лучами.
И вновь влюблялся.
Хотя, куда уж больше-то?
Только в этой комнате Нацу не снились кошмары; только в этой комнате он мог нормально спать, не вскакивая посреди ночи в холодном поту; только в этой комнате он мог не вспоминать о болезненном разрыве.
Какой идиот сказал, что время лечит?
Время лишь сводит с ума, лишает последних крупиц адекватности.
Меняет настолько, что узнать прежнего себя в этом новом сломанном человеке —
нереально.
Нацу уже не тот гордый эгоистичный парень, что прежде то отрицал, то принимал свои чувства, никогда не говоря о них вслух. Он изменился. Раскололся. Треснул. Нацу теперь был готов на все, чтобы просто быть рядом с Люси.
На все.
…Лишь бы только златовласая могла выкроить для него хоть секунду своей драгоценной жизни. Драгнил уже не мечтает быть единственным, кто видит ее свет — такой глупец, как он не достоин подобного. Он просто хочет видеть Люси, счастливо улыбающейся. Он просто хочет видеть золотые звезды в ее глубоких кофейных глазах.
И в сотый раз проклинает себя.
Нацу сам сотворил из вздорной девчонки-ангела, девушку-дьявола. Так что он еще смеет желать?!
Драгнил старался заковать Люси в невидимые цепи, дабы навсегда оставить подле себя. Драгнил мечтал отрезать Люси крылья, дабы она не смогла улететь. Драгнил жаждал запереть Люси в клетке, дабы она могла смотреть лишь на него. Драгнил хотел, чтобы Люси была зависима им, как он зависим ей.
Какие же глупые желания жили в его голове!
Он был жаден и алчен.
И эта жадность погубила его, собственноручно забив в его гроб последний гвоздь.
Второго шанса не существует и никогда не существовало — это миф, придуманный лишь для сказок.
Но Нацу держался еще три года — жил, цепляясь за обрывки прежних воспоминаний. Жил хотя уже не видел в жизни никакого смысла. Проще говоря — влачил жалкое существование. Все так же ходил в универ, стараясь не зарабатывать хвостов, встречался с друзьями и все так же думал. Думал, закусывая губы до крови, и все чаще его взгляд цеплял блеск канцелярского ножа. Нацу в таких случаях сжимал зубы до треска эмали и отводил глаза от чарующего металла, вновь воскрешая в своей памяти образ улыбчивой Люси.
чертчертчертчертчертчертчертчертчертчерт
Потому, когда его личная персональная иллюзия Люси постучалась в его комнату, Нацу растерялся. Еще и позвала его по имени, требуя отпереть чертову дверь.
Но разве иллюзии умеют стучаться в двери?
Видимо научились — настоящей Люси нечего делать в этом месте.
Потому он и повернул ключ в замке, пропуская златовласую в комнату; потому и совершил самую большую ошибку в своей жизни, желая увидеть реакцию подделки на эту безумную комнату.
А Люси, на удивление, была настоящей.
От нее еле уловимо пахло корицей и лавандой — тем запахом, что никогда не обретали его иллюзии, насколько бы реальными они не казались. И выглядела Люси чуть взрослее, чем Драгнил ее помнил; и волосы ее были короче — едва доставали лопаток; и во взгляде ее не было золотистых искр — лишь темно-алые всполохи, подобные течению глубоких океанов; и теперь она красилась: почти незаметно и естественно — Нацу счел, что златовласой очень идет; и при взгляде на ее гордый стан, его сердце уже позабыто затрепетало, норовя вырваться из груди.
***
— Почему ты не смог забыть меня? — после недолгого молчания спрашивает Люси.
Тон ее холоден и строг, как у учителя, который пытается выжать из двоечника хоть каплю знаний по его предмету. Нацу поджимает губы и отвечает неожиданно резко.
— Чувства — не то, что можно так просто забыть, Люси. Если бы мог, я бы похоронил тебя на самом дне своей Души — но я не в силах сотворить невозможное.
Девушка вздыхает и немного приблизившись к парню, усаживается прямо на пол. Когда их глаза находятся на одном уровне, говорить сразу становиться проще.
— И все же ты должен.
— Зачем? — бесчувственно переспрашивает Нацу, — Я уже устал отрицать свои чувства. И я уже смирился с тем, что не смогу тебя забыть.
— Тогда почему же ты
так влюбился в меня?
Их взгляды ненадолго пересекаются, и Люси видит в алой радужке напротив лишь бесконечную мрачную бездну. Нацу закрывает глаза, откидываясь на стену. Он даже и не колеблется: если светловолосая спрашивает о его жизни — значит парень обязан вывернуть свою Душу перед ней наизнанку. Значит, должен покаяться, как верующий перед своим божеством.
Быть может тогда, грехи Драгнила, наконец, отпустят его?
— Потому, что лишь ты одна увидела во мне человека, за все время пока надо мной издевались за цвет волос, глаз и худобу, что так свойственны людям-рабам с севера. Это было очень давно — ты, наверное, и не вспомнишь. Мне было лет десять, и меня тогда заперли в школьном шкафчике. А ты проходила мимо и, услышав мой скулеж, решила спасти меня. Впервые за всю жизнь кто-то кроме Игнила — моего приемного отца, пытался помочь мне — и я был страшно счастлив. — Нацу тяжело вздохнул, — Так как пароль от шкафчика ни ты, ни я не знали — ты решила набрать номер своего отца и попросить его о помощи. До того момента как твой родитель приехал, ты всячески старалась развлечь меня разговорами.
— Ты говорила мне, что в следующий раз я должен быть сильнее и выстоять против своих обидчиков; Ты говорила, что, дав им сдачи, я найду свое утешение и не буду больше грустить; Ты говорила, что постараешься помочь по возможности; Ты рассказывала истории о своем детстве, пытаясь меня развеселить. А я просто сидел, стирая со щек горькие слезы, слушал и впервые за долгое время улыбался. Потом приехал твой папа и с помощью других взрослых я был освобожден. Ты сказала, что тебя зовут Люси и, что ты здесь учишься в третьем «Б» классе. Сказала, что хочешь дружить. Но…
Нацу ненадолго замолчал, будто размышляя стоит ли ей об этом рассказывать.
— Моего приемного отца стали разыскивать за преступные махинации. Конечно, это было ложным обвинением, но нам пришлось сорваться с насиженного места и пуститься в бега. Я очень сожалел о том, что так и не сумел тебя поблагодарить; сожалел о том, что побоялся назвать свое странное северное имя, которое
никому и никогда не нравилось…
Он замолк, переводя дух.
Люси же пусть и с трудом, но все же смогла вспомнить те события четырнадцатилетней давности. Как она, по своему обыкновению, выходя последней из класса, застала сцену с избиением, а после с запиранием маленького мальчишки-одногодки в шкафу. Тогда девчушка струсила и не смогла вмешаться, бессильно наблюдая за его страданиями из-за угла. Люси хотела было уйти, но не смогла и шаг в сторону сделать из-за сдавившего грудину чувства вины. Не могла она бросить парнишку — никак не могла.
Поэтому, дождавшись ухода хулиганов-пятиклассников, светловолосая решила во чтобы-то ни стало ему помочь. И помогла как уж смогла. Люси хотела узнать его получше, но на следующий день, как девчушка его не искала — не смогла обнаружить. Потому она и сочла, что парнишка попросту испугался и убежал; потому и так легко забыла его образ.
…Нацу продолжил свой рассказ.
— Но вскоре с Игнила сняли все обвинения, и я смог уговорить его вернуться назад в то место, где все началось. Я все еще был одержим идеей встретиться с тобой. Ради тебя, Люси, я стал сильным, несгибаемым и гордым — таким, каким ты мне советовала быть, пока я был заперт в школьном шкафу. Но, вернувшись назад спустя шесть лет и посмотрев на тебя вновь, я понял: ты — недосягаема для такого меня. Лучезарная, готовая всем помочь, открытая, веселая девушка никогда не будет стоять рядом с неоправданно гордым и уверенным в себе парнем-рабом. Ты никогда не обратишь внимание на того, кто наслаждается своей жизнью. Зато ты всегда постараешься помочь всем страдающим и обездоленным —
таким, как я в прошлом.
Люси стиснула зубы. Девушку вовсе не прельщала перспектива прослушивания всех его манипуляторских планов, настроенных на сближение с ней. Златовласая резко прервала его:
— Я вроде спросила причины твоей влюбленности, а не трагическое жизнеописание Драгнила?
Нацу фыркнул. Все рано он не собирался раскрывать ничего подробнее: стать грязью в глазах Люси — не его мечта.
— Я люблю
тебя, потому что ты Люси — что тут непонятного?
Девушка открыла было рот, чтобы съязвить, но с языка не сорвалось ни единой фразы. Будто ком в горле застрял. Люси всегда знала, что жизнь людей с красным оттенком волос и глаз оставляет желать лучшего — именно потому она так стремилась защитить розоволосого в школьные годы. Девушка хотела спасти стержень Нацу, его силу воли, его твердый взгляд, что не смягчался, несмотря на то насколько сильно избивали его тело или издевались. Но при этом Люси чувствовала, что этот парень не тот, кто нуждается в ее защите. Ей нравилась в Драгниле эта черта: Дракон, который способен сжечь лишь одним своим дыханием глупых людей, что так пытаются его уничтожить — не делает этого, а лишь продолжает наблюдать. Люси называла это снисходительно-высокомерным-милосердием. И лишь Нацу из всего ее окружения был таковым.
Хартфелия тоже раньше любила Нацу лишь за то, что
он — Нацу.
Вероятно, поэтому, и язвить у девушки больше не получалось.
Прошлая Люси была ничем не лучше его сейчас.
И разлюбила она Нацу только потому, что он стал слишком сильно отличаться от прежнего себя; только потому, что вместо независимости, предпочел полную зависимость; только потому, что предпочел оставить ее подле себя несмотря ни на что, как Дракон, заприметивший особенно блестящий камень. Только потому, что отобрал у самой Люси всю ее свободу; только потому, что принуждал ее до безумия проникнуться им и остаться навсегда в его клетке, без шанса на иную жизнь.
Ведь Нацу — категорический собственник.
К сожалению, эту его черту Люси захотела заметить только спустя три года.
Только спустя три года душащих, как удавка, отношений, она смогла поставить точку.
— Я не прошу о прощении, — тихо сказал Нацу, — Я знаю, что меня невозможно простить. Но… Я всегда буду готов выполнить любую твою просьбу.
— Любую? — переспросила Люси.
— Да, любую, — кивнул розоволосый в ответ.
Девушка решилась осторожно уточнить:
— Даже если я попрошу тебя забыть меня?
Нацу заколебался. Парень совсем никак не мог сказать ей правду: даже если Люси будет приказывать ему позабыть ее тысячи-тысяч раз — Драгнил все равно не сможет. Его чувства угаснут с последним его вздохом и никак иначе. Нацу не способен просто выкинуть из своей жизни винтик по имени Люси и зажить дальше будто ничего не было. Ведь Люси не простой винтик: Люси — его основополагающий механизм. Без этой лучезарной девушки не было бы того Нацу, каким он является сейчас. Она, сама того не понимая, собрала разбитого парня по частям, дав ему новые причины жить.
Жить для того чтобы когда-нибудь вновь увидеть ее счастливой.
Жить для того чтобы когда-нибудь увидеть ее вновь.
Розоволосый уже не жаждет большего. Но все трещит по швам, когда Люси просит Нацу забыть ее.
Все его мечты и желания с дребезжащим звоном разлетаются на осколки, острыми гранями царапая сердце.
Если они встретятся, то будут лишь парой незнакомцев. А пара незнакомцев ничего не может знать друг о друге. Потому Драгнил никогда не узнает с кем она встречается, чья она невеста и когда дата свадьбы. Ему не дано будет услышать имя ее первенца и не дано увидеть ее материнскую улыбку.
Ему вообще ничего не будет позволено.
Нацу будет лишь ступенькой в жизни Хартфелии, которую та переступит, сделав определенные выводы.
Он, как злодей второго плана, научит главную героиню реалистичному взгляду на вещи, позволив главному герою влюбиться в нее и прожить жизнь с ней долго и счастливо. Проще говоря…
ОН — НИКТО.
В истории Люси для Нацу едва ли выделиться хоть самый крошечный абзац.
Ведь Хартфелия
желает забыть его; ведь Хартфелия
заставит и его самого позабыть ее. Любыми способами, но
заставит.
И ее иллюзорная копия ласково касается его плеча, проводит тонкими пальцами по ключице, разгоняя холодные мурашки по всему телу, и прямо на ушко проникновенно шепчет:
— Нацу, пожалуйста, покинь мою жизнь навсегда. Исчезни из болтовни подруг и глупых снов. Пожалуйста, просто исчезни, Нацу. Я не желаю видеть тебя — никогда. Ты ведь меня так сильно любишь… Это ведь не проблема для тебя, да, Нацу? Ты же выполнишь мое маленькое желание, Нацу? Исчезнешь же, как луна после восхода солнца?
Он натягивает на лицо улыбку так неумело, словно впервые, но в полумраке не различишь лицедейства. Голос его надломлен и сломан:
— Конечно.
Впервые за всю свою жизнь, Нацу соврал Люси.
Но Люси не слышит лукавства в его голосе, оттого ее улыбка полна облегчения, а в карие глаза впервые за долгое время смотрят на него с теплотой. Девушка хочет верить в то, что розоволосый не врет. Оттого она и не замечает столь очевидной лжи; оттого она и не замечает его ломанной улыбки и глаз, полных невыраженной тоски.
Хартфелия правда хочет, чтобы ее проблема по имени Нацу Драгнил разрешилась вот так легко.
— Как хорошо, что мы друг друга поняли.
Ее мягкие губы расплываются в нежной улыбке, по которой так сильно скучал Нацу последние годы; о которой мечтал ночами; о которой грезил наяву. Так почему же розоволосый видит ее счастливой только тогда, когда Люси просит Драгнила навсегда
исчезнуть из ее мира?
Это казалось злой насмешкой судьбы.
Нацу чувствует, как щиплет глаза, и смаргивает непрошенные слезы — вновь закусывает губы, чувствуя острую боль в еще не так давно закрывшихся ранках. Сердце колет словно острыми иглами. Драгнил хочет сказать: «
все не так! Я вру! Я не в силах забыть тебя!», — но молчит, сглатывая кровь, без остановки вытекающую из разорванной до мяса губы. Вкус металла на языке отрезвляет.
Что бы Нацу сейчас не сказал — не важно. Ничего не измениться — Люси все равно уйдет.
Даже если Драгнил вцепиться в ее пальто и будет умолять остаться. Даже если встанет на колени и будет вымаливать у нее прощения. Даже если даст сотни-тысяч клятв.
…ей все равно —
Нацу для Люси уже давно не существует.
Хартфелия говорит что-то еще, но розоволосый едва ли слышит хоть слово сквозь все нарастающий гул. Тогда она улыбается напоследок, разворачивается и уходит. Драгнил, видя ее спину, освещенную контрастным светом, ее волосы, что в этом свете будто вспыхивают золотыми искрами, создавая над ее головой иллюзию нимба, вдруг задумывается:
Интересно, а придет ли Люси Хартфелия вновь, если узнает, что он умер?
Почувствует ли горькое сожаление от того, что Нацу все же исполнил ее заветное желание?
…вряд ли. Но Драгнилу очень хочется верить в это наивное утверждение.
Его руки нашаривают телефон. Разблокировав экран, Нацу пролистывает короткий список контактов, выбирая некоего «Отморозка». Пальцы набирают короткое сообщение:
«Нужно поговорить. Вломись ко мне утром, лады?»
Экран гаснет, оставляя Драгнила одного в темноте. Нацу тяжело вздыхает и утыкается носом в ладони — глаза жжет, да желанных слез нет. Только сердце болит тупой болью, и глотку царапают тысячи несказанных слов. Хочется выть, но голоса не хватает и на тихий скулеж. Нацу накрепко зажмуривается и стискивает зубы. Если бы у него был хоть один маленький шанс…!
…Да, к черту!
Розоволосый резко подскакивает, игнорируя легко вспыхнувшее головокружение, и его руки впиваются в приклеенные на скотч фотографии. Душераздирающий вой разрываемой в клочья бумаги царапает перепонки. Нацу рвет «
их» общие воспоминания в клочья, больше никак не контролируя себя. Им движет порыв — уничтожить все упоминания Люси в своей жизни. Драгнил мечтает лишь о том, чтобы ему стало хоть на каплю легче.
Если он сотрет Люси из своей истории — сможет ли прожить еще на секунду больше?
Острые края бумаги царапают пальцы. На пол капают первые капельки крови.
Нет
Нетнетнетнетнетнетнетнет
Он вцепляется в волосы руками, тянет до боли, чтобы вновь прийти в себя.
Пол покрыт разноцветными клочками бывших фото.
Уже в полном отчаянье, Нацу падает на колени, рыдает — бьется головой об пол. И он, наконец, воет: сначала тихо — чуть слышно, но с каждой секундой все громче. По щекам градом катятся крупные слезы, что словно ядовитое пламя жгут глазницы. Он сжимает до дрожи кулаки, не чувствуя жжения в разбитом лбу и боли в распоротых ладонях.
Его иллюзорная Люси стоит в проеме комнаты и чуть зловеще улыбается, бессловно наблюдая за страданиями парня. Подобно своему оригиналу, подделка не собирается ни утешать его пустыми словами, ни давать излишнюю надежду. Златовласая лишь смотрит, делая вид, что не замечает отчаянья, пожирающего Драгнила изнутри.
Наулыбавшись и вдоволь насладившись зрелищем растоптанного и разорванного в клочья парня, не Люси тоже исчезает.
Девочка-дьявол бросила Нацу на произвол судьбы и ушла, прикрыв за собой двери.
Девочка-дьявол не знала о том отчаянье, что пожирало его ежедневно.
Девочка-дьявол вообще ничего не знала о новом Драгниле.
И девочка-дьявол
не жалела о своем незнании.
От последнего было больно особенно.
Люси — девочка-солнце, больше никогда не согреет Нацу своими лучами; больше никогда не озарит его мир своей лучезарной улыбкой; больше не вспомнит о нем.
НИКОГДА.
И зачем тогда ежедневно себя истязать мыслями о ней, страдая и мучаясь от постоянной душевной боли?
Нацу не видел в этом даже крупицы смысла — он
позволит своим чувствам утихнуть. Парень надломлено расхохотался, его лицо разрезала кривая улыбка.
…вместе с его последним вздохом. Никак иначе.
Все же… взглянет ли Люси хоть раз на его надгробие?
Нацу не знал ответа на этот вопрос.
И никогда не узнает.
Его пальцы ласкали стальное лезвие канцелярского ножа, окрашивая серебряный оттенок багровыми полосами. Причинить себе боль гораздо проще, чем кажется на первый взгляд — одно движение и на запястьях появляются алые раны. Боль жжет нервы, пытаясь взбодрить своего владельца, но Нацу уже не держится за нить своего существования. Драгнил откидывает голову к стене, закрывает глаза, чтобы никогда уже не открыть их вновь.
Перед тем как окончательно потерять нить реальности, розоволосый вновь вспоминает девочку-ангела.
А потом боль уходит, унося за собой все ощущения и сожаления. Все — кроме терпкого чувства счастья на кончике языка, смешанного с металлом крови:
Нацу все же смог выполнить единственную просьбу своего личного дьявола.
И Нацу улыбается.
