Когда гаснет свет...

Детский смех постепенно стих. Лампочки медленно погасли, одна за одной. Глэмрок команду больше не было слышно. Пицца плекс погрузился в сладкую дремоту. А там, где сон, там и его верный охранник — Луна. Медленно выбравшись из своего шатра, Луна потянулся, зевнул. Он спал в своём шатре днем, во время тихого часа внимательно следил за спокойствием детского сна, изредко подменял Солнце. Но ночь всегда была подвластна ему. Он любил утопать в её тишине. Ох, тишина. Сладкая, благозвучная, спокойная. Милая подруга тишина. Солнце должен был бы спать ночами, уютно устроившись в своей комнате. Должен был дожидаться, когда снова загорятся лампы, чтобы с полными силами приветствовать детей вновь. Должен, но не хотел. Солнце любил проводить время с Луной. Любил его безумную улыбку, что острыми зубами поблескивала в темноте, любил похожий на скрип смех, что наводил на всех немой ужас. Ему нравилось примерять чужую шапочку и под дружный звон колокольчиков танцевать. Танцевать. Танцевать… Руки у Луны всегда холодные и бледные. Но Солнцу нравилось, когда его тонкие, угловатые и острые пальцы разминали его плечи. Солнце всегда с упоением рассказывал о произошедшем за день, а Луна, разминая загорелые плечи, лишь хрипел в ответ. Он никогда не отвечал, но Солнце всегда знал, что он слушает. Внимательнее, чем кто-либо мог когда-либо это делать. Когда гас свет, они оставались наедине. Солнце и Луна, две стороны одной медали, которым никогда не было суждено встретиться, любили сидеть друг напротив друга. Солнцу нравилось слышать глухие вдохи Луны, он дышал скованно, с хрипами, казалось каждый вдох давался ему с трудом. Солнцу нравилось любоваться его глазами, пускай он всегда смотрел лишь в пол и редко поднимал их. Солнцу нравились его руки и пальцы, холодные, угловатые, несуразно забавные. Он любил осторожно проходится пальцами от запястья до плеча, а потом невинно улыбаться, когда Луна, внимательно следивший за его рукой, все же поднимал на него взгляд. И в этом взгляде всегда читалось одно и тоже: «чего же тебе хочется?». Луна знал ответ на этот вопрос. Он был больше риторическим, не имел веса и ценности. Ведь даже если бы Луна не спрашивал его, Солнце все равно бы продолжал свои игры. Совсем не детские, абсолютно неподобающие для воспитателя. Но такие любимые и теплые его сердцу. Игры, что всегда приносили радость и улыбку. Это ли не смысл игр? Солнце всегда был нежен. Он осторожно сплетал пальцы, подавался вперед и легко целовал Луну. В начале в щеку, потом в губы. Первый поцелуй был легким и ненавязчивым, Солнце лишь наблюдал за реакцией, смотрел и упивался. Первый поцелуй был разрешением, просьбой, и Луна всегда шел на поводу у своего давнего приятеля. Он впивался пальцами в чужую ладонь, приобнимал его за бедро и целовал в ответ. Луне нравились теплые и пухлые губы Солнца. Солнца всегда целовал сквозь улыбку, позволял Луне брать всю власть над собой. Луне нравилось терзать чужие губы, слегка покусывать их, играюче отстраняться и вновь целовать. Целовать. Целовать… У Солнца всегда шла кругом голова, когда Луна целовал его в шею, оставлял на ней багровые поцелуи и укусы. Солнце тихо хихикал, дергал плечами, но отстранятся не хотел. Он обвивал бледную шею руками, зарывался пальцами в крашенные волосы и прижимался сильнее. Луна обнимал его за бедра, спускаясь от шеи к ключицам, плечам, ниже, ниже и ниже. На загорелой коже останутся следы. Скорее всего завтра, стоя перед зеркалом, Солнце будет долго и судорожно замазывать их, перекрывать пудрой, пытаться закрыть воротником и ругаться, тихо ругаться, когда воротник будет пачкаться. Обливаясь потом, он будет просить детей не трогать свой воротничок, не дергать и не снимать его. А когда это не подействует, будет стыдливо оправдываться и заливаться краской, отвечая на вопрос: «что это с тобой?» явной ложью «Аллергия». Луна часто увлекался, позволял себе немного лишнего, не знал границ дозволенного. Его пальцы рисовали странные узоры на чужой спине, оставляли на ней белые полосы, пересчитывали ребра. И каждый раз, когда он проходился пальцами по очередному ребру, Луна изображал тихий, похожий на падение дождевых капель, звук. Солнце поджимал губы, старался сдерживать улыбку и тихо фыркал. Фырчание Солнца походило на тихое, неохотное помуркивание заспанного кота. Он фыркал редко, чаще всего тихо осуждая ребенка за то, что он сделал, иногда показательно обижаясь. На Луну такое немое осуждение не действовало. Он что-то шептал в ответ, расплываясь в своей хищной, хитрой лисье улыбке. Солнце заливался краской, чувствуя, как холодные руки вновь рисуют на его теле узоры. Аккуратными, мягкими и ласковыми движениями. Совсем скоро яркий свет зажжется вновь. Тишина детского сада будет прервана звонким детским смехом. Они будут бегать вокруг темно-синего шатра в котором Солнце укроет Луну одеялом и будет долго сидеть рядом, любуясь, как он дремлет, положив руки под голову. Он поправит чужую шапочку, расправит помявшийся голубой воротник и, стараясь не будить Луну, осторожно поцелует его в лоб. Поцелует и выйдет из шатра, улыбаясь детям. Дети будут бегать туда-сюда, кричать, таскать Солнце за руки, показывая ему красочные рисунки. Солнце будет хлопать в ладоши и украдкой поглядывать на шатер, думая лишь о Луне. Он будет отгонять прочь детей, изредка заглядывать туда сам, умиляясь и любуясь. И когда дети будут расходится по домам, Солнце будет лишь напевать себе под нос что-то веселое.

Ведь совсем скоро свет погаснет вновь…