О любви я не успею тебе сказать, Пусть за тобою закрылись двери. Я — никогда не устану ждать, Ты — никогда не устанешь верить…
***
В день моего приезда ты спросила: «А мы когда-нибудь будем готовиться к хорошему?», но я не знал ответа на этот вопрос. В глубине души мне хотелось закричать тебе: «Теперь только хорошее! Теперь всё будет по-другому!», но я лишь уклончиво повторил: «Когда-нибудь». Я вправду верил, что с того момента, с того дня, когда я впервые увидел тебя после разлуки — такой глупой разлуки, господи, ведь я бежал как последний трус, думая, что не нужен тебе, а я был нужен больше любых других, — всё будет хорошо. Плохо нам уже было. И не раз. А жизнь — это баланс, не так ли? И я был уверен в наших светлых днях, последующих за этими самыми злыми и тёмными ночами жизни. Нельзя было бы забыть или вычеркнуть всё то, что было с нами до того дня. Так не бывает, к сожалению. Но мы могли принять это и учиться, как действительно мудрые люди, на собственных ошибках. Между нами больше не было ни одного препятствия, ни одной роковой случайности, сбившей с пути. Только время. Оно нужно было тебе, чтобы перестать винить себя в произошедшем. Но я точно знал: ты ни в чём не виновата. Я и по сей день не могу представить, что ты терпела и переживала тогда… Когда я был за сотни километров. Всё это похоже на жуткий, кошмарный сон. Но мы почти проснулись, избавились от его преследований. И я был готов ждать тебя. Сколько угодно высшим силам, сколько угодно тебе. Ждать — наименьшая цена из того, что уже случилось. Жизнь налаживалась. Я точно знал и это. Почему? Потому что видел твои светящиеся, честные, искренние глаза — такие, какие смотрели на меня и тридцать с лишним лет назад. Жизнь налаживалась… До вчерашнего вечера. — Геннадий Ильич, там… В приёмном, — эти слова я запомню до конца своих дней. И Нину: бледную, испуганную, дрожащую, сдерживающую слёзы — такой я не видел её ни разу. Я уже выходил из ординаторской, собираясь заехать к тебе, по дороге захватив твоих любимых пирожных, когда ко мне вбежала чем-то шокированная Нина и моё сердце невольно ускорило ход. Я тогда так и не понял, что она сказала. Только скинул плащ, бросил сумку и рванул за ней. — Готовьте первую операционную! Быстрее! — Боже, какой ужас… Как же так! — Я сказал: быстрее! Шевелитесь! Голоса из холла вгоняли в ужас. Сколько случаев перевидел Склиф, но чтобы так реагировали… Я не понимал, я не мог предполагать. Я только вдруг забоялся увидеть что-то… Кого-то… Будто на консилиум, в приёмном собрались все. Всё твоё отделение. Не хватало только тебя. Ну конечно, ведь ты идёшь домой — ты звонила мне пять минут назад. Коллеги, увидев меня, расступились, и я подошел ближе. Синий плащ, светлые волосы. Сплошное алое пятно вместо человека на каталке. Это ты… Ты пациентка отделения экстренной хирургии, пока всё твои подчинённые стоят вокруг с одной застывшей эмоцией на лице: страх. И только Брагин кричит: «Быстрее!» Я подошел ещё ближе и только убрал прядь волос с твоего поцарапанного лица. Без сознания. Дрогнула рука, подкосились ноги и невыносимо сдавило грудь, но я отбросил мысли об этом. Ведь перед нами лежишь ты… Чьи-то руки подхватили меня, отводя в сторону и усаживая на кресло. Я нехотя повернул голову: это был Ханин. — Не отходи от него ни на шаг! — кажется, прокричала ему жена. — Аня, Марина, Серёга, Иван Николаевич, со мной! — голос Брагина заставлял содрогаться. Лазарев и Покровская опустились рядом со мной. — Всё… Всё будет хорошо, — неуверенно заговорила Саша. — Только что привезли на скорой, сказали, машина сбила… — А ещё они сказали, что Ирина Алексеевна просто счастливица, — добавил Костя, глядя на жену с упрёком за трагическую интонацию. Я опустил голову в ладони, сминая волосы. Времени на вопросы и размышления не было. — Вам плохо? Таблетки, капли — что, что принести? — Нет, — решительно поднялся я, — нет, я пойду к ним. Я должен быть там. — Сидеть! — Ханин сорвался с места и встал передо мной. — Извините. Никуда никто не пойдёт! — Геннадий Ильич, там и без вас хватает… — Покровская положила руку мне на плечо. — Они справятся. Ирина Алексеевна справится. Она у вас сильная. «Она у вас сильная», — эхом отозвалось в моей голове. «У вас…» Какой же я идиот! Разве можно было оставлять её одну… Господи, да лучше бы я был на том столе! Я виноват. Виноват во всём. Виноват, что так случилось. Снова должен был ежесекундно быть рядом, но снова не был… «Только живи, слышишь», — я закрывал глаза и каждый раз обращался неизвестно к кому с единственной мольбой. Я не помнил, сколько часов точно они собирали её по частям. Сказанное кем-то «Ей очень повезло!» я не брал в расчёт. Ведь так не бывает… Каждая минута тогда была равносильна вечности. Мне не оставалось ничего: только сидеть, согнув спину, разглядывать свои дрожащие ладони и вспоминать её глаза. Глаза цвета весны, майской грозы, зелёного чая и моих самых счастливых мгновений жизни. Только бы увидеть их снова. «Только живи, слышишь!» Переломы рёбер, черепно-мозговая травма, ни единого участка тела без ссадин и кровоподтёков… Я слушал и пропускал мимо, ведь всё это ничто в сравнении с улыбкой Брагина и одной его фразой: «Жива ваша ненаглядная». Ханин, Лазарев, Покровская, Нина так же терпеливо сидели в приёмном и ждали рядом со мной. Лица их выражали крайнюю степень отчаяния, как ни пытались они это от меня скрыть. — Эй, больше жизни! — Олег встряхнул их, хотя его усталость читалась на расстоянии. — Ну на кого бы нас Ирина Алексеевна оставила? Совсем больные что ли? Вы что тут уже напридумывали?! — Я говорила за Геннадием Ильичом следить, а вы что развели здесь? — к нам подбежала Ханина. — Я в порядке, — еле слышно отозвался я, — Олег Михайлович, проводи к ней. — Она ещё… не приходила в сознание. Пять минут. — Всю ночь. — Какая ночь! Пять минут. — Я сказал: я остаюсь. — Да что ж вы за люди такие-то… Брагин злился, но понимал, что ничего не сделает против. Я был благодарен. Мы остановились у дверей, и он почему-то придержал меня. — Геннадий Ильич, — я редко слышал в голосе никогда не унывающего Олега такую тяжесть. — У неё была клиническая смерть. Четыре минуты. Я снова ощутил неслабый укол с левой стороны груди. Только не мог позволить себе сплоховать. Только не сейчас — я нужен здесь. Это глупо, ведь я ничем не мог помочь ей. Но должен быть хотя бы рядом… — Геннадий Ильич? Приём. Идём? — Благин вырвал меня из плена недобрых мыслей и самобичевания. — А? Да. Да… Спасибо! Это было страшное зрелище. Что чувствуют люди, когда видят своих родных такими больными, беспомощными и буквально вырванными из цепких лап смерти? Я бы назвал это чувство «боль до пустоты внутри»… И никогда, и никому бы не пожелал пройти через это. Олег неслышно вышел, оставляя нас одних. Он не стал препираться. Начальство всё равно не покарает за эти проделки… Хотя, всё впереди. Обязательно ещё отчитает меня Ирина Алексеевна. Господи! Я впервые этого так сильно хотел. — Ира… Ириша… Я хотел высказать всё, что думалось, но слова разом застряли в горле. Что же мы постоянно так стоим друг перед другом в больничных палатах, глотая слёзы и заглушая сердечную боль? Если это расплата — почему так жестоко?! — Милая… Стрелки часов совершали круги один за другим, а я, кажется, помнил каждую минуту. Этой ночью я не уснул ни на мгновение. Только аккуратно держал у себя в ладонях бледную, холодную руку и безмолвно повторял: «Никогда больше не отпущу». — Прости меня, Ирка… Ты же знаешь, какой я дурак. Всё бегаю где-то, а оно вон как выходит… Виноват я перед тобой. И нет мне никакого прощения на самом-то деле. Да и ничего не надо мне, ты не думай… Только бы рядом быть, только бы ты позволяла. Иметь возможность видеть тебя, говорить с тобой, слышать твой смех — это самое большое, что мне нужно… Сколько хочешь ждать буду! Ты только живи… Просто живи! Забывшись, я сжал её ладонь, но тут же отдернул руку. Да соберись ты, наконец, Кривицкий! — А замуж, Ир? Сколько бегать… — я чуть слышно рассмеялся, предаваясь нашим совместным воспоминаниям, правда, хорошего в них было не так уж и много. — Всего-то до конца жизни… Пойдёшь, Ир? Нещадно и уже ощутимо разболелась спина. На секунду показалось, что и мою ладонь кто-то тихо сжал. Я знал, что выдаю желаемое за действительное… Определённо. Но я ошибся. — Гена… — еле слышный шёпот моментально вернул мне трезвый рассудок. Не в силах поверить, я медленно поднял голову, встречаясь со своими любимыми глазами. Пусть не такими яркими и солнечными, как ещё вчера днём. Но глазами с самым огромным желанием жить. — Ира! Ира! — слёзы стекали сами собой, не спрашивая разрешения, и мне не было стыдно за эту свою слабость. Вчера вечером я допустил мысль, что жизнь кончена. Мне хотелось расцеловать её, и я совершил бы этот необдуманный шаг, если бы сам не был медиком. Кое-как удержался. Всё, что мне оставалось — бесчисленно касаться дрожащими губами холодной ладони и запястья. — Что ты так кричишь? Успокойся, тихо. Я не думал прекращать радоваться, пока не услышал лёгкий смех, а следом — шипение от боли. — Что? Где болит? — Не заставляй меня улыбаться… Это очень больно. Потом. Всё потом. Тихий, слабый голос, так не похожий на характер своей хозяйки. Её бы воля — она бы сейчас уже сорвалась с кровати и побежала работать, руководить, оперировать. — Ирка… — а у меня не было характера, чтоб оторваться от неё, поэтому я наклонился, прислонив её руку к своей щеке, забыв о своём позвоночнике, который уже грозил согнуться пополам. Всё это было абсолютно не важно. — Как ты? — Серьёзно? — она не смогла не улыбнуться снова. Да, я и сам знал, что это был весьма глупый вопрос. — Как человек, который покатался на капоте. — Прости. Брагин сказал: всё хорошо! А я не вижу причин ему не доверять. Ты же знаешь. Солгал ли я? Но ведь никто и не сказал, что всё плохо. Да, мало приятного. Но, пожалуй, если уж ты жив — нет большего счастья. — Ну всё, теперь ты должен выйти и позвать Брагина… Или всех позвать. Проведём планерку? — Шу… Хорошая шутка, — я поражался этой женщине. Она была неизменна. Даже сейчас — по возвращении из… оттуда, куда лучше не путешествовать. — Как я рад тебя видеть… Как же ты нас напугала, Ира! — А замуж? — Что?.. На мгновение я забыл, о чём говорил раньше. А она… она всё слышала? — Не твои слова, нет? «Всего до конца жизни», — и она снова усмехнулась мне, не обращая внимания на невыносимую боль. Быть может, я сплю? И если так, то я бы желал не просыпаться. Но слабый толчок в щеку и ожидающий ответа взгляд вернули меня в реальность. — Мои. Мои, конечно, — я улыбнулся и в который раз поднёс её руку к своим губам. — Тогда я говорю «да». Если тебя, конечно, не смущают мой внешний вид и возможные последствия. — Егорова… — я опустил голову и уткнулся лицом в одеяло, не касаясь её. Происходящее с нами по-прежнему казалось чем-то сродни фантастического рассказа. — Я не мог потерять тебя… Через несколько секунд молчания мои волосы накрыла всё та же холодная рука и слабо потрепала их. — А я не могла тебя оставить. — Только посмотрите на эту трогательную сцену! — всегда и везде узнаваемый голос Брагина нарушил молчание, которое уже совсем не казалось таким страшным, как ночью. — С добрым утром! Ну это надо… Сидят тут, десять минут уже разговаривают и никого не зовут! Голубки…Мимо судьбы вслепую можешь пройти и ты. Дождь на стекле рисует розовые мечты. Просто сказать о главном, зная, что где-то там Небо движением плавным встречу подарит нам.