Тот, что пахнет вишнёвыми сигаретами.

Ты всем нутром чувствуешь насмешливый взгляд Кима, когда видит он, как ты смотришь на незнакомца. А незнакомца ли? Если же вы не знакомы, почему тогда твой голос подрагивает, а лунный свет озаряет порозовевшие щеки. И тебе так не хочется, чтобы он уходил, чтобы дым табака покидал твоё обоняние. Ты так и не можешь оторваться, перестать провожать следом, и произносишь: — есть в нём что-то такое загадочное, и к тому же, он так хорошо умеет слушать. — произносишь ты даже не осознавая неуместность искренного выплеска слов. Благо контроль над собой быстро восстанавливается, и озвучить мысль о его запахе ты не успеваешь. — разумеется, коллега, разумеется. — Лейтенант еле сдерживает смешок и твоя эмпатия кричит: он всё понял, понял даже раньше тебя. Но ты отряхиваешься и молча спускаешься, опережая Кима как всегда быстрым от волнения особенно, шагом. В голове, как на проигрователе, повторяется его бархатный голос, щебечущий о том, что вы обязательно встретитесь вновь, и это успокаивает твою одинокую внутреннюю империю. Ему хочется верить. Хотя тебе сложно верить даже самому себе, но ему — ему верить почему-то хочется. Будто совсем юная, чистая правда, есть в его загадочных глазах. И ты ждёшь сутки. Ты прощаешься вечером с лейтенантом, сетуя на долгий, выматывший тебя день, и он верит тебе, ну точнее ему попросту безразлична твоя дальнейшая судьба до утра, ведь главное, что ваш рабочий день уже окончен. Ты ловишь себя у зеркала. Такого же мутного и не отражающего ничего приятного. Или хотя бы того, на что можно было бы смотреть без отвращения. Внушение воет о том, что никакого хорошего исхода этот вечер не сулит: сравни себя, бомжекопа-неудачника, с его изысками. Но самообладание даёт отпор, и ты умываешься, пытаешься распрямить складки на, видавшей всякое, рубашке и тихо выходишь из номера. Затем ты ловишь себя у двери пропускающей фиолетовый цвет, и тут же ловишь на мысли, о том что всё как-то слишком скоропостижно меняется вокруг, вчера вы едва знакомы, сегодня впрочем ничего и не изменилось. Но ты гонишь её, ты совсем не хочешь рыться в дырявой своей башке сейчас. Пальцы неуверенно стучат, совсем отлично от ярых ударов в дверь отельной распутницы, а ты пытаешься понять что вообще говорить и как объяснить свой полуночный визит. В твоей голове даже успевает пронестись мысль «а вдруг он ещё не вернулся, или вовсе не собирается сегодня ночевать дома», но спустя пару секунд пластиковая дверь всё-таки открывается. Он окидывает тебя взглядом, и твоя, оценивающая всё кругом, эмпатия замолкает, когда он смотрит прямо в твои потерянные глаза. Потому что ты готов поклясться всеми кровно заработанными деньгами, огни в его зрачках возгораются ярче его любимых сигарет. — я же сказал, мне нужен ты, а не твой воскресный друг. — ты говоришь это не своим голосом, если конечно прежний голос ты можешь назвать таковым. — чудесно, — излюбленное словечко нежно обволакивает твои уши, — проходи. Его кровать мягче и воздушнее твоей, даже сидеть на ней невероятно приятней. Она не пропитана потом, кровью и литрами алкоголя. Только табак и лёгкий аромат вишни от наволочек. От него пахнет также. Также крышесносно и приятно. Приятно прикасаться к яркому шёлку, наконец снимать вечно расстёгнутую рубашку и вдыхать-вдыхать аромат молодого тела. Где-то далеко среди мыслей электрохимия пищит о наличие ноток травы среди сложного запаха, но ты даже не разбираешь слов; ты бы простил ему хоть целые плантации на кухне сейчас. Потому что его поцелуи смазанные обрывают по одной ниточке мешающие мысли. Да и ты отвечаешь настолько естественно, что осознаешь, что, вполне возможно, тебя всегда мужчины и привлекали. И ничего уж точно такого нету в этом неправильного и алогичного, и ты несмотря на десятки критически-негативных мнений, гордо сможешь заявить этим правым недоумкам, что перед ними осознанный гей; и либерал внутри торжествует, прижимая сидячее на тебе тело ближе; падая вместе с ним на кровать. Пока он аккуратно расстегивает пуговицы на твоей мятой рубашке, ты, рассматриваешь его скулы, серёжки, волосы, — всего. Ты смотришь и кажется его лицо уже лучше своего знаешь. Ты хочешь сказать ему, какой он красивый сейчас и вообще. Но стопоришься, вспоминая что даже не знаешь, как его зовут! Это почему-то тревожит, но до тех пор, пока ты не осознал, что своего имени ты также не помнишь. Ты улыбаешься этому факту, будто бы так у вас больше общего. Он тянется промычать что-то грязное, нет, чарующе-красивое на ухо и ты впиваешься в его шею не выдержав. Сколько лет в тебе спала страсть? Знал ли ты её до? Неважно. Важно то, что молочная кожа насквозь пропитана вишней и этот запах куда вкуснее абрикосовой жвачки.