***
Кабина с лязгом распахнула двери на нужном этаже. Поигрывая ключами, Брагин повернул к своей квартире и оторопел — на лестничной клетке стояла Марина. — Привет, — тихо и даже как-то виновато сказала она. — Господи, напугала! Ты чё здесь делаешь? — сложный вопрос. — Я к тебе, — простой ответ. — Чё-то случилось? Ну конечно, должен произойти конец света, газа и воды, чтобы сама гордая Марина Владимировна Нарочинская первой пошла на перемирие. — Не-а. Няня с Катей, не хочу их будить. — А чё не позвонила? — Телефон сел. На самом деле, ничего он не сел — валялся где-то на дне сумки с выключенным звуком. И Нарочинская знала, что Олег прекрасно знает, что она врёт. Игра в гляделки. И оба не знают, что сказать друг другу. Она понимала, что он был прав. И он понимал, что она это понимает. И взгляды говорили громче, чем слова. — Я есть хочу, — наконец выдавила из себя Марина. Глупо, но как есть. Желудок тут же заурчал, умоляя что-нибудь в него закинуть. «Ну да-ну да, были на дне рождения, а в итоге «есть хочу», — снова съехидничало мужское подсознание. И мужчина, и женщина прекрасно понимали, что это всего лишь предлог для того, чтобы остаться. — Я тоже жрать хочу, — желудок Брагина отозвался таким же недовольным урчанием, пока его обладатель прикидывал, что есть в холодильнике. — Пельмени будешь? — Пельмени на ночь? — «Ой, а типа дома что-то другое будешь есть!». — Буду! — согласилась, правда как-то обречённо, Нарочинская. Выбора-то не было. Олег улыбнулся. Так широко и искренне, как улыбалась Катька, когда ей дарили новую игрушку. Да только его игрушка вовсе не была игрушкой, а сейчас стояла напротив и так же ему улыбалась. Два оборота в замке. Распахнутая настежь дверь. — Заходи, — приглашающий жест. — Не бойся, любовница уже уехала. Ничего не меняется. Всё те же дурацкие шутки. И всё те же пельмени на ужин.***
Щелчок выключателя. Привычное движение и Маринин плащ уже отправлен Олегом на вешалку. — Смотри, тут ванная, выключатель слева. Тут — туалет, выключатель справа, — краткая экскурсия. — Устала? — Угу. Душ хочу принять. Можно? — неловкость просто зашкаливает почему-то. — Конечно. Иди, сейчас полотенце принесу. И надеть тебе что-то найду. Белоснежная ванная напомнила о стерильной операционной. Хм, удивительно, что весь кафель всё ещё белый и даже зубная щётка в стаканчике стоит, а не валяется просто так. Марина упёрлась руками в раковину и посмотрела на себя в зеркало. Чёрт тебя, Нарочинская, дери! Что ты творишь? Переться в ночи к почти бывшему мужу было так же глупо, как во времена учёбы в меде врать папе о том, что не прогуливала пары. До абсурда смешно — не захотела ехать домой ну просто потому, что из-за всех произошедших событий тебя будут мучить кошмары. Без него. Ну взрослая же женщина. Жила же как-то все эти месяцы. И эту ночь пережила бы. Спала бы так привычно на его половине. Как всегда, когда он был в ночную или уходил раньше тебя или в твои выходные. «Ну ничего, ты перебесишься, я подожду и будет у нас всё по-прежнему». А как это «по-прежнему»? Маринины размышления прервал стук в дверь — Брагин, целомудренно не заглядывая, протянул ей полотенце и одну из кучи своих футболок. Женщина глупо хихикнула, прислонившись спиной к снова закрывшейся двери. «Сам дурак!». Нарочинская залезла под душ и закрыла глаза. Шум воды успокаивал, но от мыслей было никуда не деться. Длинный день. Очень длинный. И странный. Очень странный. Все были ощутимо напуганы произошедшим, но старались сохранять хладнокровие. И она тоже. Но у неё, особенно в присутствии Олега, получалось плохо. Да и этот поцелуй в подсобке… После него решение не ехать домой показалось единственно верным. Ведь с Олегом, несмотря на все его выходки, Марине было не страшно быть слабой. А Брагин был прав. Чертовски прав, когда говорил, что она перебесится. Без него не получалось. — Что не так?! — Брагин. — Что «Брагин»? Вы разошлись! — И что? Я его люблю. — Почему вы не вместе? — Потому. Не получается вместе. И не вместе тоже не получается. Тупик. — Это идиотизм, Марина! Идиотизм-не идиотизм, да только от неё пахнет его гелем для душа, а на плечах очень привычно и уютно повисает его огромная футболка. Настоящий идиотизм — это расходиться с Брагиным. И верить в то, что на чужом несчастье можно построить счастье. Больше всего сейчас хотелось оказаться в огромных брагинских лапищах и забыть обо всём. Мокрые следы на полу. Щелчок выключателя. Темнота.***
Пока Нарочинская принимала душ, Брагин уже успел сварить пельмени, высокохудожественно разложить их по тарелкам, поставить на стол банку с остатками сметаны, кетчуп, майонез и что-то ещё, что смог найти в холодильнике. А ещё разлил по бокалам так любимое обоими красное полусладкое. — Ну ничего себе, романтика, — фыркнула Марина, оглядывая всё то великолепие, которое служило сегодняшним ужином. — Слушай, Брагин, а ты квартиру получше найти не мог? И действительно, съёмная однушка, больше почему-то напоминающая гостинку, с узким и коротким диваном, служившим, судя по всему, и спальным местом, и местом для приёма пищи, выглядела очень странно. Учесть тот факт, что Брагин был тем ещё неуклюжим медведем и вечно спотыкался на ровном месте и натыкался на углы, удивительно, что всё (включая его собственную голову) ещё было целым и даже стояло на местах. — Времени особо не было, хотелось поскорее от Нинки съехать. — А Нинке-то ты чем не угодил? — Нарочинская удивилась — чтобы та и выставила своего лучшего друга за порог… Но Дубровская его и не выставляла — сам ушёл. Не рассказывать же ему Марине, в самом деле, о том, из-за чего. — На мишку Варькиного задницей сел в темноте. Носки раскидывал. А Пашка с ними играл — «Кто мы? — Носочки дяди Олега! Что мы хотим? — Найти па-а-а-ару!», — изображая руками каких-то говорящих существ, видимо, являвшихся теми самыми носками, писклявым голосом произнёс мужчина. — Да и тут всего пятнадцать минут пешком до поликлиники. А в метро я, сама знаешь, спускаться пока не хочу. Ну и мне что, много надо, что ли? И вообще, давай уже есть садись! Остывает всё! Но Марина стояла на месте, стеснительно переминаясь с ноги на ногу. И Брагин залип. Какая же она красивая! Рассыпанные по плечам светлые волосы, в которые так и хотелось зарыться пальцами. Его огромная для неё футболка, болтающаяся на узких плечах и едва прикрывающая аппетитные бёдра. Длинные ноги и босые ступни. Полное отсутствие макияжа. Такая его, такая домашняя. И такая безумно любимая. «Марин, я тебя люблю. Слышишь, Нарочинская?». — Ты очень красивая, — карие с нежностью заглянули в голубые напротив. Нарочинская засмущалась, хотя, казалось бы, чего мужчина там не видел. «Какая ты красивая в этой форме. И то, что внутри этой формы, тоже красивое». Простая фраза окунула в прошлое. В первые месяцы совместной жизни. В те редкие совпадающие выходные, в которые Марина, поднявшись с постели, надевала футболку Олега и шла готовить завтрак. Правда, завтрак в такие дни (по понятным причинам) чаще всего случался в обед и состоял из этих самых пельменей. Женщина улыбнулась, понимая, что мужчина вспомнил то же, что и она, устраиваясь на диване и принимая из его рук тарелку с пищей. Привычный жест и уставшие за день ноги легко оказываются на мужских коленях. И Брагину уже далеко не ужинать хочется. И его большая ладонь ложится на Маринино колено. Осторожно, пуская по хрупкому женскому телу вереницу мурашек. Но заходить дальше он справедливо опасался — знал, к чему приводит нарушение личных границ его своенравной почти бывшей жены. И им обоим кажется, что ничего вкуснее они никогда не ели.***
Опустевшие тарелки и почти пустые бокалы занимают своё законное место на кухонной тумбе, служащей столом. Брагин снова приземляется на диван. — Иди ко мне, — такое тёплое и привычное. И Марина поспешила оказаться в до боли родных объятиях, удобно устроив голову на крепком мужском плече. И говорить не хотелось. Хотелось просто вот так сидеть, наслаждаясь близостью друг друга. И он, кажется, единственный для неё мужчина, чьи прикосновения доставляют истинное наслаждение. — Как же хорошо, — промурлыкала Нарочинская, довольно щурясь от того, что пальцы Олега скользили по её предплечью. «Господи, Брагин, как хорошо. Только ты не испорть ничего!». Длинный день. Очень длинный. И все эти месяцы друг без друга очень длинные. А теперь всё, кажется, по-прежнему. И пельмени с вином на ужин. И умиротворённая, беззащитная, домашняя Нарочинская, чуть ли не мурлычущая под тёплым брагинским боком. И эти крепкие объятия, за которые в те редкие встречи по его «родительским дням» хотелось отдать всё, а сейчас просто не вылезать из них никогда. Врасти друг в друга, пустить корни, сплестись телами и больше никогда никуда не отпускать. И Брагин, на правах всё ещё мужа и чувствуя Маринину беззащитность, просто утыкается губами в её пшеничную макушку, признавая беззащитность свою собственную. И Марина так привычно берёт его лицо в свои ладони, ощущая подушечками пальцев колкую щетину на щеках, а затем касается губами мужских губ. Они не торопятся, наслаждаясь таким сладким моментом и упиваясь этой нежностью. И будто не могут оторваться, чтобы просто посмотреть друг другу в глаза. Посмотреть и утонуть. Во взглядах. В чувствах. Сильных. Тех, которым нет сил сопротивляться. Это как цунами. Накрывает с головой. И поцелуи становятся более жадными и страстными. И горячие ладони Олега скользят по нежным изгибам Марининого тела. Мягко сжимают ягодицы: — Какая жопа хорошая! — оценивающе. — Дура-а-ак, — протянула Нарочинская, закатывая глаза. Зацепила холодными пальцами край мужской кофты, желая снять её и выбросить куда подальше. — И куда ты несёшься так? — поддаваясь, спросил у неё мужчина. — Куда надо, Брагин, — фыркнула Марина, отбрасывая ненужную вещь и накрывая его губы поцелуем. И от её чуть хриплого голоса Олегу просто сорвало крышу. Он рывком затянул Нарочинскую к себе на колени, оставляя ладони на её талии. Воздух вокруг, казалось, раскалился. И женские пальцы путаются в мужских волосах, пока губы нежно терзают губы. Кажется, столько времени в разлуке — чересчур много для обоих. И твёрдая уверенность — не было никого другого. Ведь никто так идеально не подходит, никто не способен так касаться. И мужские ладони будто заново изучают такие знакомые изгибы. Открывают для себя всё новые и новые чувствительные точки на таком податливом женском теле.***
Мягкий свет торшера освещает комнату. Отбрасывает на стену причудливые тени. Он никогда их не смущал (правда, с появлением Катьки пришлось учиться бесшумно и наощупь выдвигать верхний ящик тумбочки). Сейчас же пляшущие на стене расплывчатые силуэты будто возвращали в прошлое. В ту точку, в которой мир сомкнулся вокруг них двоих, заставляя перестать искать других. Марина чувствует, прикасаясь губами к плечу Олега, что затягивать он больше не намерен. Щелчок застёжки бюстгальтера. И проворные брагинские пальцы бегут вниз по позвоночнику, вызывая очередную волну мурашек. И к чёрту всё — футболка, а следом за ней и верхний элемент белья летят в сторону. Тёплые ладони накрывают мягкую грудь, заставляя Нарочинскую рвано выдохнуть. И всё происходящее кажется каким-то до безумия правильным. И остатки одежды покидают разгорячённые тела. Новая пачка презервативов — своеобразный, пусть и дебильный, символ примирения и начала нового этапа. Она всё так же сверху. Он мягко придерживает за бёдра, помогая и иногда целуя в шею и ключицы. Ощущение наполненности. Сложившегося паззла. Полного расслабления. И даже совесть замолчала, забившись в дальний угол — не твердила, что они тут не понятно, чем занимаются, а ребёнок дома с почти посторонним человеком. А что, если этот посторонний человек сейчас спасает их брак? Плавные движения, привычный ритм. Едва ли забытое в этой сначала вынужденной, а потом такой глупой разлуке. Тонкие Маринины пальцы на крепких плечах Олега. И он мысленно усмехается, радуясь, что его жена — нейрохирург и не оставит никаких следов. А расцарапанные плечи это больно (уж он-то помнит, что было в отпуске, когда у Нарочинской ногти отросли). Очередная волна страсти захлёстывает с головой. Накрывает. И открывает второе дыхание. Темп увеличивается. Соседи наверняка недовольны обилием шума. Финишная прямая. Дрожь. Взрыв. Одновременно. До искр из глаз. Плавные движения по инерции. Нежные поцелуи. — Я люблю тебя, — практически в один голос. Узкий диван. Одна подушка на двоих. И очень опасная близость. Брагин крепко-крепко прижимает Нарочинскую к себе, чтобы не дай Бог, не сбежала. Потерять её ещё раз? Нет уж, увольте. А Марина, довольно улыбаясь, крепче жмётся к груди Олега, так привычно закидывая на него ногу.***
Утро ворвалось в распахнутое окно тёплым весенним ветром. Принялось колыхать тюль. Но разбудило Нарочинскую совсем не это. А то, что Брагин, забывшись на момент, попытался повернуться, однако, вовремя опомнившись, предотвратил встречу своей дорогой и любимой жены с холодным полом и крепче прижал её к себе. — Я б, конечно, приготовила завтрак, — сонно произнесла Марина, не открывая глаз, — но у тебя в холодильнике нет ни черта, кроме пельменей. — Ну если такие сюрпризы будут каждый вечер, — таким же сонным голосом ответил Олег, — я по такому случаю куплю каши геркулесовой… — Угу, — женщина знала, как мужчина ненавидит геркулес. — Чай индийский… — продолжил перечислять. — И йогурты, — подхватила Нарочинская. — И йогурты, — подтвердил Брагин. Ими холодильник вечно набит — и Марина, и Катюха страшные любительницы тонны сахара и какой-нибудь химической клубники, которую в эти самые йогурты и запихивают. И вставать совсем не хотелось. Но судя по ожесточённому писку будильника, доносящемуся откуда-то из коридора, было нужно. — Блин, — Нарочинская глаз всё ещё не открыла, — мне надо ещё перед работой домой заехать. — А зачем тебе на работу заехать? — рука Брагина тут же под одеялом оказалась, тянясь к самому чувствительному месту на теле Марины и заставляя её открыть глаза. Она рассмеялась, когда его губы сплелись с её. Ответила на поцелуй, снова проваливаясь в блаженную негу от мужских прикосновений.***
На работу Нарочинская, конечно же, опоздала. — О, Марина Владимировна! — Василиса, сидящая в ординаторской с чашкой кофе, хитро посмотрела на довольного нейрохирурга. — Вы с Олегом Михайловичем помирились, что ли? — Василис, иди работай! — смеясь, отмахнулась от ассистентки Марина. По бессовестно счастливому выражению её лица всё и так было понятно без слов.