Like I'm a loser, loser I got nothing to prove yeah, prove yeah I don't really care, middle fingers in the air Like I'm a loser, loser
— Я… Я затрудняюсь ответить, какой это вид хвори, — брезгливо морща нос склонился над Степаном мужчина, чуть ли не роняя на него круглые очки, — в любом случае, думаю, что надо пустить кровь. — Да, это всегда помогало, — поддакнул стоящий рядом низкорослый полный парень, важно подняв палец в верх: — медикус Шершнев никогда не ошибается. Егор Журавлёв, племянник Степана, изумлённо уставился на нарушивших покой незнакомцев. Пару дней тому назад медикус прихватил болезнь, проведя чрезвычайно много времени, как он сказал, с чересчур гиперактивным дуэтом Лены и Егора. Хотя, вероятно, ни один существующий в природе организм не смог бы вынести нагрузки от присмотра за младшим выводком царского двора. — Дядя Стёпа, ты умираешь, — нарочито важным тоном заключил племянник, — они так сказали. — Наконец-то, — низким от заложенного носа голосом обронил Журавлёв, а затем обратился к новоявленной звезде медицины: — пошёл к чёрту, олух. Я предпочту сдохнуть в одиночестве, чем от твоих средневековых пыток! Медикус отшатнулся, поджимая руки, чтобы его не коснулся больной. Скривился то ли от факта существования Степана, то ли его болезни непосредственно, а затем попросил воды, чтобы омыть руки. Нарочито медленно проводил сей процесс, будто бы показывая презрение к больному. — Императрица меньше моется, чем ты, — кинул напоследок Журавлёв, даже не вставая с кровати. В комнате царил полумрак, шторы были плотно задёрнуты. Степан махнул рукой Егору, мол, давай отсюда. Не хватало тебя заразить. Пусть эти столичные дураки и считают, что у него какая-нибудь чума, но медикус мог самостоятельно диагностировать себе простуду… и им — генетические заболевания. Ничто другое не объяснило бы их идиотские диагнозы. — Иди, давай, — прикрыв глаза от хлынувшего из коридора потока света, вытурил Степан племянника. И всё это не вставая с кровати, с наполовину слезшим на пол одеялом, — я предпочту отдать концы без публики. Егор, кажется, всхлипнул, прежде чем сбежать, громко — пытка для итак раскалывающейся головы — хлопнув дверью, но Степан с закрытыми глазами не мог сказать наверняка. Он уснул на какое-то время только для того, чтобы его, по ощущениям, практически сразу разбудили. Журавлёв сомневался, что это чрезвычайно добрая прислуга решила напомнить, когда ему принимать лекарства. И правда: всего лишь Егор снова нарисовался в комнате, тыча в лицо какой-то вещью. Когда в глазах перестали прыгать огни, Степан прищурился, чтобы эту вещь разглядеть. Чертыхнулся дважды, медленно моргнул. В протянутой открытой ладони была максимально кривая глиняная бабочка, измазанная не пойми чем в рисунок, отдаленно напоминающий окрас бабочки монарха в природе. — Смотри, это Лена сделала! — Да, это была я, — гордо заявили чуть позади. Степан вздрогнул. Ему бы сейчас моментально снесли голову, если бы узнали, что маленькая цесаревна приплелась в рассадник болезни. Но девочка, важно задрав нос, стояла в дверном проеме, и от постели её отделяло несколько метров, а на плече Елены лежала материнская рука. Чтоб не убежала. — Проявление заботы к своим поданным? — криво усмехнулся Степан, наугад хватая с тумбочки стакан с чем-то отвратительно пахнущим. На вкус напомнило настой с солодкой… Который помогал от кашля, коего у Степана вовсе не было. Лишь одно из бесполезного множества лекарств, притащенных этими недомедиками-перемучителями — Не загордись, Журавлёв, — поморщив нос, осекла Софья, — я к тебе уж тем более не пройду. Радуйся, что наша дружба столь крепка. Я лично пришла, чтобы посмотреть, правда ли ты умираешь. — То есть разделить восторг грядущего момента? — потирая больное горло, поинтересовался Журавлёв. Глотка болела, но, зараза, ответить было важнее. — Вроде того. Пётр вообще сказал, что на тебе как на собаке заживёт. — Он-то у нас эксперт в собаках и постыдных болячках, — кивнул медикус. — Эй! Пётр, всё это время стоявший за Софьей, шелохнулся, показывая своё лицо. — Вы что, притащили всю семейку сюда? — издал смешок Степан, — вы действительно считаете, что я умру? — Я здесь, чтобы отговорить Софью ходить в эту мерзкую пещеру, — отмахнулся Пётр, — вернее, как видишь, я отговорил. Потому что я забочусь о своём здоровье! И здоровье семьи, чтобы Леночка не ходила к таким неприятным, как ты. И… Софья сердито взглянула на Петра. Пётр сменил тему. — Радуйся быстро подарку. Журавлёв взглянул на притащившуюся компанию исподлобья. Взял произведение искусства в свои руки, а затем, пытаясь изобразить весь восторг, произнёс: — Твою мать, я жил сорок лет только ради того, чтобы увидеть это сокровище! Теперь и сдохнуть не жалко. В него прилетела книжка со шкафа, до которого могла дотянуться Софья, не пересекая заразного периметра. — Слова, Журавлёв. Степан лёг обратно на подушки. Егор довольно положил бабочку на грудь дяди, чтобы он точно не забыл, где лежала. На всякий случай, взял прилетевшую книгу, положил её на грудь, а сверху бабочку. Тяжесть предметов должна была напомнить. Так он точно-точно не забудет. — Пойдём, Соня, от этого мерзкого, — послышался приглушённый голос Петра, — итак ему много заботы от Ленуси перепало. — Я согласна, и это вся его благодарность, — фыркнула императрица. — Да, он не знает, как благодарить. Послышалось приглушённое хихиканье, причиной которого, заключил Степан, можно было считать какую-то вульгарную шутку про «правильную благодарность», оброненную Петром. Послышался приглушённый хлопок, характерный для Софьи, когда она, дурачась, била супруга по плечу. А затем они удалились вслед за давно исчезнувшими детьми. Степан закатил болящие глаза. Да уж, в этом дворце даже поболеть нельзя в гордом одиночестве, будучи не униженным великими правителями сего государства. Впрочем, оставшись наедине с самим собой, он покосился на маленький подарок. Поднял с себя книгу и бабочку, а затем указательным пальцем пригладил крылышко. — Ну и кошмарище. Чуть помедлил. Всё-таки Лена и Егор старались над этим маленьким чудовищем от всей души. — Ладно, ты мне нравишься. Ему хотелось спать, но сколько бы раз он ни закрывал глаза, отчего-то Журавлёву всё-таки не удавалось сделать это. Но тело столь ломило, что и заниматься самолечением не было вариантом. Встать с кровати, попытаться в полумраке что-то найти и приготовить… Стыдно признаться, но слишком непосильным всё это было в данный момент. Поэтому, как бы он не был против, к нему притащили очередное светило науки. Это был крайне сухой и древний старик, который смотрел на него так, словно не мог понять: человек перед ним, или огромная летучая мышь. И то ли Степан от недуга перестал чётко различать слова, то ли у приглашённого врача крыша изрядно подтекала, потому что речь его казалась Степану максимально бессмысленной. Как и действия. В четвёртый раз, когда ему сунули под нос нашатырь, он не выдержал. — Пошёл к чёрту, — проскрежетал Степан, — Ты хоть кого-то вылечил? С такими навыками я бы тебе даже крестьян от диареи лечить не доверил. Их коммуникация закончилась ровно на том моменте, когда Журавлёва через силу вынудили выпить очередную вонючую настойку из целебных трав. Степану настолько помогло это чудодейственное лекарство, что он смог крайне отчетливо наметить направление, куда стоило пойти старику. Лучше не становилось от этих цыганских фокусов. Снова положил голову на подушку. Повернулся. Вроде помогло. Даже поверил, что стало лучше. Пока мерзкий скрип двери не разбудил его опять. Журавлёв уже внутренне заготовил тираду, что думает насчёт Софьи, усиленно таскающей к нему шарлатанов, которых надо не в лекарей определять, а в придворных шутов. Но человек, севший напротив него в потрёпанное жизнью кресло, медикусом не являлся. Степан покосился. Брокдорф опёрся на трость, выжидающе смотря на Журавлёва, будто давал шанс что-то сказать первым. На этот раз медикус даже особо не плевался ядом. — И чего тут забыл? — без приветствий поинтересовался болезный, — нарисованную картинку ко стене прибить? Лена помогала рисовать? Кристиан пропустил мимо ушей попытку уколоть, выпрямился. А затем совершенно спокойным голосом подметил: — Никогда не был силён в живописи. Могу сложить тебе лягушку из бумаги. — Ты такой великолепный, — саркастично отозвался Степан, — конечно, возьми мои отчёты. Камергер улыбнулся краешком губ, поднимаясь с места, словно действительно собирался найти бумаги, чтобы сделать из них оригами. Но остался стоять. — Для человека, который нуждается в помощи, ты выглядишь слишком неприступным. Чем были плохи приглашённые врачи? — Они кретины, — лаконично дал рецензию Журавлёв, — а у меня есть инстинкт самосохранения. — Ты слишком суров к ним, — сверху вниз окинул его взглядом Брокдорф, — в таком состоянии пытаться залатать самого себя — слишком самонадеянно. Как и отвергать помощь. — О, граф Благоразумие в наших стенах, — не унимался с желчью Степан, — ты случайно не родственник Разумовского? А затем, помедлив, добавил для закрепления материала: — Я не хочу, чтобы меня лечили братья с интеллектом Петра! — Справедливо заметить, что Пётр Фёдорович исключительный показатель интеллекта. Он может играть на двух музыкальных инструментах, предрасположен ко всем видам наук и… — Меня сейчас стошнит, а я этому даже рад, — съязвил Журавлёв, — тоже занимательный факт. Да? — В общем… — В общем, мне насрать на его достоинства, — прервал Степан, — если ты сюда пришёл ради похвалы своего дружка, то вот тебе подушка. Со всей силы надави ею мне на лицо, пока дёргаться не перестану. — Я принёс чай, — кивнул головой на стол, — вернее, распорядился принести. На столе стояла чашка с блюдцем. Видимо чай давно остыл, потому что характерного пара не наблюдалось. — Прости, что не плачу, просто при лихорадке это делать тяжело. Было бы другое время, я бы разрыдался от счастья, что Бог ниспослал тебя на эту землю, — драматично приложил руку к сердцу Журавлёв, отчего-то интонацией подозрительно походя на Софью, — а теперь пошёл вон. — Выпей. Её величество будет недовольна, если её любимец зачахнет, — более остро произнёс Брокдорф, но как-то ловко не переходя на личности. Степан устало вздохнул. Взял кружку и залпом, как стопку водки, осушил до дна. Вкуса не почувствовал то ли из-за насморка, то ли потому что на вкус чай был ещё хуже самодельных настоек лечащих идиотов. — Мне пощадить твои чувства и начать петь дифирамбы, или ты сам поймёшь, что это было хреново? — Постараюсь принять правду, — Кристиан наметился к выходу. Ему не нужна была ещё сотня очевидных намёков медикуса, чтобы убраться. — Если ты не знал, — терпеливо объяснил Журавлёв, до того как камергер покинет его покои, — то в чай стоило добавить мёд, лимон или имбирь. В них больше пользы, чем во всей сомнительной кухонной лабуде. А этот кардамон следует засунуть кому-то в жо… Брокдорф стремительно кивнул, внутренне пытаясь понять, что конкретно от него хотели, давая эту бесполезную информацию. Но спорить камергеру совершенно не хотелось. — Когда принесёшь в следующий раз кружку, убедись, что в ней не налиты помои. Журавлёв отвернулся от гостя, чтобы хоть как-то принюхаться к остаткам налитой жидкости, но ничего не почувствовал от слова совсем. — Обязательно проверю, — не поддавшись на провокации, заверил Кристиан. — Наверно отвратительно, что тебя заставляют таскаться с больным, как обычному слуге, да? — криво улыбнулся Степан. — У каждого свой долг, — беззлобно улыбнулся в ответ Брокдорф, — я не жалуюсь. А затем, разрушая какую-либо возможность на благоприятный исход разговора, опрометчиво добавил: — Вот Пётр Фёдорович заботится о Софье Георгиевне, если она болеет… Степан, не желая дослушивать грандиозную историю любви, аккуратно кончиками пальцев поддел глиняную бабочку, чтобы снять с обложки книги и поставить на стол, схватил эту самую книгу и швырнул в Брокдорфа. Ожидаемо промахнулся. — Чтоб духу его собачьего здесь не было! Кристиан пожал плечами, поправил свою чёрную треуголку и закрыл за собой дверь, оставляя Журавлёва в прежнем полумраке. Медикус насупился, потупил в запертую дверь, а затем, самому себе в тишине, едко произнёс: — Я надеюсь, что я буду ждать этот отвратительный чай недолго. Впрочем, Кристиан фон Брокдорф всегда отличался излишней пунктуальностью.Tell me again how I'll make a fool of myself Try to be friends then you burn me down and call it help I need you about as much as a hole in my head Please give up on me, give up on me