***
Добрыня Никитич мёртв. Я видел собственными глазами его смерть. Мне тоже недолго осталось, поэтому я решил в срочном порядке написать эту записку. Искать меня не прошу, ибо в этом смысла нет. Если тот, кто найдёт эту записку, прочтёт эти строки, то значит, меня тоже уже нет в живых. Я должен рассказать о том, что произошло, чтобы нас не начали бесполезно искать. Надеюсь, он меня не найдёт до того, как я это допишу. Всё начиналось вполне обычно. То был обычный день, в котором меня внезапно вызвал Князь Киевский вместе с Добрыней. Ох, бедный мой дружище Добрыня… Князь поведал нам, что два мерзавца, Колыван и Тугарин Змей, сбежали из заключения третьего дня. На их поиски были брошены бригады разведчиков, но они не сумели поймать их: след их быстро простыл. Но нас сюда позвали для того, чтобы не горевать, а для того, чтобы изловить их. В палатах княжеских помимо нас сидела одна крестьянка: полная баба годов, наверное, трёх-четырёх десятков. Трудно было сказать наверняка: её лицо было белым, как лист пергамента, а мышцы и синие ореолы под очами искажали и без того её неприятную физиогномию до такой степени, будто ей стукнул уже шестой десяток. Она, упиваясь слезами, поведала нам о том, что на её родное село напали эти два разбойника: Тугарин прорвался напару с Колываном через частокол и стал грамить всё, что видит на своём пути, подобно зверю дикому. Князь приказал нам наскоро собираться и идти в ту деревню, чтобы изловить злодеев и вернуть их обратно в темницу гнить, где им и положено. Медлить мы не стали, а посему тут же собрали всё самое необходимое в виде двухдневного провианта, оружие и кандалы. Добрыня оседлал коня Егорушку, а я сел на свою клячу Марфу. Она — кляча умная, из беды всегда выручит. Князь благословил нас на поход, после чего мы выехали из Киева и отправились туда, куда нам и было велено. Ориентировались по путеводной карте, которую нам предоставил писарь Василий. Лицо у Добрыни было очень серьёзным. Он всю дорогу смотрел только вперёд, на заходящее солнце. «Добром это не кончится», — сказал он мне тогда. Как бы я хотел, чтобы он ошибался. Но, к сожалению, он был прав. Остальные богатыри были отправлены на индивидуальные поручения, которые требовали их внимания, но не всех сразу. И, зачастую, этих поручений было больше, чем если бы требовалось внимание всех троих: Алёшу Поповича отправили стеречь караван у границ с Византией от налётчиков-ханов из кочевых племён, а Илья Муромец отправился дипломатом в Шведское королевство, чтобы установить сотрудничество с конунгом Олафом. Скакали рысцой по тропе мы весь день. Жаркое солнце постепенно сменялось лесистой тенью от буков и берёз в оранжево-золотистых цветах. Вскоре мы с Добрыней наткнулись на небольшую чащу. Места было вполне достаточно, чтобы два скакуна смогли пролезть по одной тропе, а вкупе с моей Марфой, и подавно. Солнце начало постепенно скрываться за деревьями. За несколько минут добрались до первой трясины. Марфа знала примерные места, куда надо ступать, чтобы не увязнуть, поэтому я поскакал впереди, а Добрыня за мной. Он всецело мне доверял, а потому не очень хотел пойти топором ко дну, имея на своём скакуне большую суму с провиантом, держа в руке своё булатное копьё. Перемахнули через трясину быстро. Вскоре, как начало темнеть, вышли к частоколу. Вернее, к тому, что от него осталось: остро заточенные брёвна валялись на сырой земле. Некоторые из них были разрублены на две половины или надтреснуты. А сама деревня была не лучше: избушки разграблены, некоторые из них сгорели. А прямо возле них валялись тела убитых: мужчин, женщин, стариков и даже детей. От всего этого зрелища ком подступал к горлу, а в животе становилось тяжело. Вдобавок ко всему, в нос стал биться мерзкий запах горелого мяса. Тела были в ужасном состоянии: изуродованные, осквернённые, разрубленные на две половины, как и частокол. Если это сделали Тугарин и Колыван, то они заслуживают казни, чем вечного заточения в темницах, подумал я в этот момент, видя перед собой всё это. Добрыня раздобыл нам обоим факелы. Было их всего три. Двое мы подожгли сразу же, как только стемнело, - а тогда была безлунная ночь, - а третий остался на меня в качестве запасного. Мы спешились и направились в чащу от деревни на своих двоих. Передвигались крайне осторожно, чтобы случайно не угодить в овраг или застрять в трясине. Чем дальше мы шли, тем меньше твёрдой земли у нас оставалось под ногами, пока в конце концов она не закончилось. Добрыня был впереди, а я прикрывал сзади. Он разглядел в земле следы ног, которые уходили в том направлении, куда он вёл. А пока он шёл, я всматривался в каждое дерево, что было за нами. Берёзы теперь уже не казались мне такими красивыми и священными, какими они были днём. Казалось, будто эти тёмные пятна на их коре, словно очи, пронзали мою душу и плоть насквозь, намереваясь испепелить меня синим пламенем прямо на месте. Сердце начинало бешено колотиться о грудь, намереваясь вот-вот выпрыгнуть наружу, пока к спине начинал приливать мокрый пот. Карканье ворон эхом отдавалось в слухах, заставляя похолодеть до кончиков перст. Дурной знак, дурная примета, дурное предзнаменование. "Нужно идти через трясину", - сказал Добрыня, после чего вбил своё копьё в землю и привязал к нему за поводья скакунов, чтобы не убежали. Он спустился в низину первым, а я пошёл следом. Он предложил разделиться, в надежде, что так мы быстрее всего сможем найти что-то на предмет нахождения негодяев. Вскоре Добрыня ушёл влево от меня, а я - вправо. Я пытался отговорить его, но он продолжал настаивать, что я смогу со всем справиться. Но я не был ни в чём не уверен. Я боялся. Боялся, что на меня могут напасть оба сразу, а я не смогу им ничего противопоставить. И Добрыня меня тогда не спасёт. Я чувствовал себя жалким и убогим. Из мыслей меня вывел хруст ветки где-то недалеко от меня. Будучи в ужасе, я весь обратился вслух, от чего этот тихий хруст показался намного ближе, чем оно есть на деле. Я направился в ту сторону, держа факел прямо перед собой. Вскоре я вышел к одному из деревьев, которое постепенно уходило в низину. Перед собой я видел смутный силуэт, но по его форме я мог примерно сказать, кто был передо мной. Он стоял на одном месте и не думал двигаться. В конце концов, свет факела смог осветить силуэт, но то, что открылось моим очам. Передо мной, уперевшись спиной в дерево, стоял Колыван, но вид его меня напугал до смерти. Это был не сам он, а то, что от него осталось: его живот был вспорот огромной раной, из которой вываливались сиренево-розовые кишки вместе с кровью, от которых несло дурным запахом. На лице Колывана было множества синяков, а его глазницы были полностью пусты. Не знаю, каким образом, но этот бич ещё дышал. Что-то сверхъестественное поддерживало в нём жизнь. Выждав некоторое время, я наконец-то задал терзающий меня вопрос:Что случилось?
Колыван воздал голову вверх и рассмеялся хриплым булькающим смехом. Как будто он только ждал этого момента... "Не поделили половину", - это были его последние слова. В темноте послышался лязг металла, после чего - свист. С Колывана резко слетает голова, а из шеи начинает хлестать небольшой фонтанчик крови. Его тело подкосилось и упало на бок, а из шеи, из которой торчала часть позвоночника, продолжала сочиться кровью, окрашивающей воду под ним. Немного крови брызнуло и на моё лицо. Горячая, обжигающая жидкость оказалась прямо на мне. В этот момент я был на грани. Мне хотелось только одного: кричать. С левого слуха до меня дошёл зловещий, почти звериный рык, а в свете факела блеснуло металлом. Я посмотрел в ту сторону и увидел его: Тугарина Змея. Этот великан навис надо мной и готовился убить меня одним своим движением. Его лицо напоминало змеиное, а узкие кроваво-красные глаза смотрели на меня со звериной яростью. Тогда-то я и закричал на весь лес и бросился со всех ног прочь, бросая факел прямо под себя. Хотелось только бежать. Неважно, куда, просто бежать, подальше отсюда, подальше в лес, лишь бы не быть один на один с ним. Я не мог видеть его, но я чувствовал, что он бежит за мной, как трясётся земля из-за стука его ног. Топь нещадно тормозила меня, от чего я едва не увяз в ней, но, всё-таки, мне удалось выбраться на тропинку, недалеко от лошадей. Перед очами стал видеться свет. Такой яркий и спасительный. Значит, Добрыня там. Так оно и оказалось. Он стоял с копьём наготове, а на его лице была страшная гримаса. Он готовился встретиться с тем, что ждало его впереди. "Спасайся, Елисей! Беги отсюда со всех ног и предупреди остальных! Змеюка совсем потеряла рассудок!" - крикнул он мне. Я тут же собрался сесть верхом на Марфу, стоявшую рядом с Егорушкой, но прямо надо моей головой просвистела сталь. Она угодила прямо в грудь лошадям и проткнула их обоих насквозь. Скотина издала истошный вопль боли, после чего обрушилась наземь. Исполинский меч прикончил их на месте. Добрыня широко распахнул глаза от такого. Он крепче схватился за копьё. Я решил не терять ни минут и побежал обратно в деревню. Но будучи уже возле неё я остановился, потому что услышал тот же истошный крик от своего друга. Я обернулся и увидел, как Добрыня рухнул на колени. Тугарин отрубил ему правую руку по самую локоть, разрубив напополам вместе с этим и копьё, верное оружие богатыря. Слёзы страха и отчаяния блеснули в моих глазах. Я прокричал имя Добрыни, на что он из последних сил мне прокричал: "Беги, дуралей!!!" Тугарин вознёс свой меч к небу и одним махом отсёк Добрыне голову. Это было последнее, что я помнил. Далее я оказался внутри заброшенной церквушки. Я забился в угол и начал молиться Господу, всем святым, в надежде, что высшие силы смогут уберечь меня и душу Добрыни на том свете. Я всё ещё слышу его шаги. Он где-то рядом, ходит по деревне, принюхивается, словно волк, ищущий свою добычу. У меня не осталось ничего. Оружия нет, а единственное, что у меня есть под рукой - это пергамент, чернила, факел и немного трута. Возможно, это последнее, что я могу сделать. Забава, я люблю тебя всем сердцем. Ты - самое дорогое, что у меня когда-либо было. Помолись за меня и за Добрыню. Твой муж, Елисей.***