Под светом огонька свечи

Я не знал тогда, что со мною происходит. Это была одна из тех редких ситуаций, которая повергла меня в настоящее смятение, и, возможно, даже панику. Как, например, момент, на протяжении которого я наблюдал за тем, как старый Януш продолжал отвратно скалиться и что-то подобострастно лопотать моему отцу. У меня всякий раз потели ладони, как только я предпологал, что он сможет узнать о моих «яшканьях с детьми пана Тыбурция» — я слышал, именно так Януш и выразился. Хоть отец и прогнал его, гневно стреляя глазами, я всё равно до смерти опасался попасться на крючок. Валек и Маруся...Я даже представить не мог, что за каких-то пару недель эти двое станут для меня по-настоящему близкими людьми, такими же, как и Соня. В глубине души, я также и удивлялся, с каким рвением ждал с ними встреч, как брал с собой наливные яблоки, ароматные булочки и другие вкусности специально для них — мной двигала какая-то жгучая страсть, сильное желание помочь им — вызвать нежную улыбку и радостные блестящие глаза Маруси — то, с какой благодарностью и восхищением она на меня смотрела после того, как я дал ей самый настоящий шоколадный пряник, взятый мною из столовой...Я никогда не забуду этот её взгляд, полный чуть ли не самого настоящего обожания. А то, как моё сердце сладостно сжалось, когда я увидел лицо Валека, преображённое искреней улыбкою, глаза, очаровательно поблёскивающие в полу-мраке подземелья, когда...когда он впервые меня обнял — ох, об этом лучше и не вспоминать. Я и подумать не мог, что какой-то там пряник мог вызвать у него столько благодарных чувств — и был прав. Валек радовался исключительно потому что радовалась Маруся, маленькая девочка-колокольчик, которой непосчастливилось родится среди серых камней — я и не понимал полностью, чем они являлись, но, однако, благодаря какой-то интуитивной особенности подсознания знал, что серые камни — нечто смертоносное. То, что одним только видом своим способны нанести человеку смертельную душевную боль и тоску. Возможно, сейчас, в этот самый момент, я предпочёл бы остаться наедине даже с камнями — ведь то, что мною двигало, не вписывалось ни в какие рамки адекватного и обыденного. В сердце моём зарождалось ранее мне непонятное чувство. Чувство, что силою своей могло вскружить голову. Чувство, что могло заставить любого человека в буквальном смысле наложить на себя руки — любые рассказы о сиех событиях заставляют тело моё покрываться крупной дрожью и по сей день. Я ничего не мог с собой поделать, могу поклясться. Открытие того, что с гулким стуком сердца зарождалось в моей душе, вызвало у меня те самые ощущения, с которых началось повествование. Связаны они непосредственно с Валеком. До сих пор, как я вспоминаю его лицо — тёмные глубокие глаза, в которых, казалось, хранится бездна. Обветреные, чуть розоватые губы. Бледная кожа, обрамлёная каштановыми копнами мягких прядей...и моя спина вновь начинает покрываться испариной, а ритм сердца учащается в несколько раз... Я помню те редкие моменты, когда, во время наших общих прогулок, Валек неожиданно брал меня за руку — ощущая его непривычно холодную и сухую кожу, маленькие, колючие царапины на ней, меня захлёстывало донельзя странное чувство, словами которое не описать. Скажу, пожалуй, только одно — Валек убрал руку, когда заметил, что моя покрылась бешеной дрожью. — Вась, ты чего?.. — спросил он тогда, и я с неким изумлением и непониманием заметил в его глазах нечто, напоминающее печальное осознание...чего бы то ни было. — Н-ничего! — ответил я ему, возможно, через чур резко—даже сам потом постыдился. Валек лишь неопределённо пожал плечами, посмотрев в другую сторону. Но и за руку меня больше не взял. Мне кажется, я до сих пор чувствую своей кистью то мягкое прикосновение, а плечами — тогдашние объятия. Самые первые, самые неловкие — но такие тёплые... И я понял, что мне тоже хочется обнять Валека. Обнять, прижать к себе с такой силой, чтобы кости захрустели — некий способ показать сво... что? свои чувства. Всего лишь сильные, дружеские чувства, верно? Но в мой несколько затуманеный разум маленькими, но быстрыми шажками закрадывалось мучительное сомнения, что это далеко не так. Повторюсь — я не знал, что происходит со мной и моими мыслями. То, что это было то самое страстное, противоречивое и тем не менее в некоторых своих проявлеиях великолепное слово на букву л, я яростно отрицал. Ведь и я, и Валек — мы оба были мальчиками. А я прекрасно знал, что если любовь не братская, сестринская, или же между родителями и детьми — то только такая, какая может быть только между мужчиной и женщиной. Та любовь, проявление которой мне украдкой доводилось наблюдать...Я видел, как, сидя на скамейке, мужчина целовал какую-то девушку...Зрелище меня по-настоящему заворожило — к собственному стыду, я не мог ответи от него взгляд. Тот человек обнимал девушку так рьяно и крепко, словно она была последним, что есть у него на свете; целовал её в губы, да так глубоко, будто они являлись самой желанной сладостью во всей Вселенной... И лишь спустя минуту я стыдливо отвёл взгляд и быстрым шагом направился в другую сторону — куда угодно, лишь бы не видеть этого. Медленно, мучительно медленно, с постепенно подползающим ужасом, из-за которого мои ноги подкашивались, а щёки, вопреки всему розовели, как весенний цветок, я понимал, что хочу сделать с Валеком тоже самое. Так же яростно обнять, обхватив худые плечи — притянуть к себе, и поцеловать. Точно так же, по-взрослому. Именно так, как целовалась та пара — и всё равно, что нам с ним было по одиннадцать и тринадцать лет. Именно тогда, когда я это понял, мой разум вновь заполнила паника, и вопиющий голос собственного подсознания, внушающей со всей возможной силою, почти полностью заполнил мои мысли: НЕТ, ЭТО НЕПРАВИЛЬНО — ТО, О ЧЁМ ТЫ ДУМАЕШЬ И ЧТО ДЕЛАЕШЬ. ОСТАНОВИСЬ, ПОКА НЕ СТАЛО ХУЖЕ. Проблема была как раз в том, что остановится я не мог; не знал, как. А, возможно, попросту не хотел, как бы сильно не внушал себе обратного. Я не знал тогда, что со мной происходит.

***

Мы забрались на невысокий холм, что стоял неподалёку от часовни. Маруся своими тонкими, чуть слабыми ножками бежала по траве, выискивая цветы посимпатичнее. Мы с Валеком, в свою очередь, сидели на зелёном покрове, поджав ноги под себя, и смотря на вечернее небо. Оно переливалось розовым, алым и голубым цветами одновременно, которые просвечивались через кромку перестых облаков, парящих высоко над землёй. Последние лучи солнца мягко освещали все здания города, отсвечивая лёким, золотистым блеском. Мне подумалось, что город наш таким красивым я видел впервые. Украдкой глянув на Валека, я заметил, что тот также жадно смотрит на пейзаж, открывшийся вокруг. — Красиво, правда? — обратился он ко мне, и на лице его заиграла бледная улыбка. — Очень. — согласился я, внутренне содрогаясь от соцерцания профиля моего собеседника, освещаемого светом уже не таких ярких лучей. Мой взгляд спустился чуть ниже, задержавшись на шее Валека. Она была такой же бледной, как и его лицо, даже, пожалуй, чуть сероватой — я снова ощутил острое сочувствие и горечь, вспоминая, в каких условиях приходится жить ему с Марусей. Ведь в подземелье так темно и холодно, словно в могиле... Будто в подтверждение моих слов, резко подул прохладный ветер, заставивший меня невольно поёжиться — однако, Валек даже не шелохнулся. Привык, видимо. — Тебе не холодно?.. — тихо спросил я, не успев прикусить язык. Валек взглянул на меня из-подлобья, и на его лице заиграла добродушная ухмылка. — Неа. — помотал головой он, для наглядности расправив плечи; увидев это действо, я, сам того не заметив, гулко сглотнул. Лишь молча кивнув, я вновь устремил свой взгляд на солнце, степенно скрывающеесе за горизонтом. И всё-таки, как же оно было красиво...Я невольно улыбнулся, смотря в эту манящую даль. Воцарилось умиротворённое молчание — даже Маруся, вдоволь набегавшись, пристроилась рядом с Валеком, и, кажется, тихонько задремала. В тот момент, я не обращал внимание ни на кого и ни на что, кроме него самого. В животе своём я почувствовал незнакомый мне до этого прилив тепла, который заставил всё моё тело покрыться табуном мурашек. Облизнув пересохшие губы, я почувствовал, что мои ладони вновь вспотели — и поспешил украткой вытереть их о свой рукав. А спустя несколько секунд, боковым зрением заметил, что Валек смотрит на меня — и сердце застучало в два раза быстрее. Немного потупившись, я взглянул на него в ответ, встретившись со взором его карие глаз, обрамлённых чёрными, как ночь, ресницами. — Слушай. — подал голос он, и я невольно насторожился, услышав в его голосе непривычно загадочные, но и одновременно нерешительные нотки. — Давно хотел у тебя спросить... Я невольно подметил, что друг мой немного стушевался: так обычно вела себя Соня, когда няне случалось отругать её за капризное поведение. Еле заметно дёрнувшись, я неопределённо пожал плечами. — Ну, спрашивай конечно. — как можно беспечнее улыбнулся я, стараясь не выдавать дрожи в голосе. Валек на мой ответ вздохнул, чуть сдвинув тёмные брови в неком раздумье. — Знаешь, — задумчиво протянул он, снова смотря на исчезающие лучи солнца, — вот есть... любовь. Ну, например, когда мужчина и женщина целуются там, обнимаются... Он неопределённо махнул рукой, как бы выражая пренебрежение своих слов. Я, ощутив, как внутри нарастает дрожащее, словно тетива лука, напряжение, смог лишь кивнуть. — Вот. — продолжил Валек, будто бы нарочно напуская на себя безразличие. — Ну я и подумал... Мне вдруг показалось, что хорошим этот разговор не кончиться. Внутри меня будто бы что-то запульсировало, но сам я даже не смог сдвинуться с места. Валек между тем выглядел так, будто ему как минимум нужно объявить мне о смерти кого-либо. Лицо его неестественно вытянулось, как будто бы его изнутри разъедало волнение и беспокойства. Он вдохнул побольше воздуха, и, резко глянув на меня, протараторил: — Как ты думаешь, могутдвамальчикалюбитьдругдруга?.. Слова эти, произнесённые буквально на одном дыхании, произвели на меня такое впечатление, ощущения которого, я, наверное, уже не забуду никогда. Мне казалось, что во мне что-то оборвалось; оборвалось, и с диким грохотом упало. Ладони вмиг заледенели, а разум отказался нормально мыслить. — Н-ну.. — только и сумел пролепетать я, так как на большее просто не хватило затуманенного ошеломлением рассудка. — Д-да...Н-наверное...Н-не знаю. Валек ничего не ответил: лишь складка между его бровей стала чуть глубже. — Что ж, ясно. — произнёс он нарочито спокойным голосом, и отвернулся. Но, уже через несколько секунд, я увидел, что он снова обернулся ко мне, и проговорил странным, возможно даже смущённым голосом: — Вась, я... Но, к неудовольствию Валека, Маруся перебила его, дёргая за рукав. — Валек, темнеет, домой уже надо. — тихо сказала она, вперивая в брата большие, синие глазёнки. — Тыбурций ругаться будет. Валек, ещё на долю секунды задержав на мне взгляд, повернулся к девочке. — Да, — рассеянно подтвердил он, вставая, и отряхиваясь от пыли, немного которой находилось на траве, — темнеет. Я тоже встал, даже не слушая разговор Маруси и Валека: в моей голове всё ещё звучали его слова, так сильно меня взволновавшие... «Как ты думаешь, могутдвамальчикалюбитьдругдруга?...» Я вновь понятия не имел, что мне делать и что думать. — Ну, до встречи, стало быть. — услышал я голос друга рядом с собой. Рассеянно обернувшись, я снова встретился с ним взглядом: казалось, его глаза выражали лёгкое...замешательство. — Д-до встречи. — выговорил я дрогнувшим голосом, и протянул руку, ожидая рукопожатия, каким мы уже привыкли общаться. А дальше, произошло то, что заставило меня в буквальном смысле оторопеть. Наверное, весь мой взор отчего-то покрылся лёгкой дымкой, ведь я не видел ничего, а лишь почувствовал...лёгкий поцелуй в уголок своих губ. Мне казалось, что я прирос к земле. Разум окончательно отключился, и всё, что мне тогда оставалось делать, это просто не двигаться с места, и ошарашенно глядеть на Валека, который отшатнулся, казалось, не менее чем я обескураженный своим действием. Воцарилась мёртвая тишина. Валек молча глядел на меня, и я видел, как щёки его предательски запылали: я не уверен в этом, но мне кажется, что тогда это доставило мне некое удовольствие, природу которого я понять не смог. Валек смотрел только на меня даже тогда, когда уже ушедшая вперёд Маруся растерянно оглянулась, и тихо окликнула его — даже тогда он ни разу не шелохнулся. Моё сердце трепыхало в груди, словно маленькая птичка, бьющаяся в золотой клетке. От необъяснимой неловкости с примесью стыда, волной накатившей на меня, я, не в силах больше выдерживать взгляд Валека, стыдливо опустил глаза. — На. — тихо буркнул он, протянув мне аккуратно сложенный листочек белой бумаги, который вытащил из кармана. — Можешь прочитать, только когда домой вернёшься. Но не сейчас. Я даже ничего толком и ответить не успел: Валек уже развернулся, и быстрым шагом последовал за сестрой. Я наблюдал, как он и Маруся скрылись за поворотом, а в моих руках лежал тот самый листочек. Такой на удивление чистый, аккуратный и белый, что я мог бы невольно улыбнуться, однако, всё ещё смотрел вдаль с пустым выражением в своих глазах — но в груди у меня разгарался огонь. Такой огромный и жаркий, с помощью которого обычно поджигали чучело на Масленицу. Наконец, выйдя из оцепенения, охватившего меня с головой, я развернулся, и почти бегом направился в сторону своего дома, не забыв при этом положить листок в нагрудный карман.

***

Как ни странно, отец не удивился, что я пришёл сегодня на час позже, чем обычно. Он лишь спросил обыденным тоном: — Откуда ты?.. — Гулял. — промямлил я, стараясь скрыть неуместную радость в своём голосе, и немой восторг от ощущения того самого по...прикосновения. Отец не ответил, и лишь пожал плечами. Впервые я рад был сиему безразличному его поведению, ведь мне так нетерпелось развернуть этот маленький бумажный листик, и прочитать, что там написано...если, конечно, там что-то написано. Няня уже успела погасить все керосиновые лампы, строго прошипев, что уже пора ложиться спать. Из-за этого мне пришлось зажечь припрятанную в прикроватном шкафчике восковую свечу. Чирк! Мою комнату вмиг озарил мягкий огненный свет, погрузивший её в полу-мрак. Моё сердце вновь заколотилось — но теперь уже, от предвкушение. С улыбкой потрогав кончиком пальцев уголок своих губ, я мечтательно улыбнулся. Полностью забыв о всех тревогах и непониманиях, я, замерев, начал осторожно разворачивать листок. Я был прав — он был исписан чернилами, невесть откуда взявшимися у Валека. Я почувствовал, что мои руки предательски задрожали, а сам я покраснел, как варёный рак. Быстро пробежав глазами по строкам, я почувствовал, как моё сердце пропустило по меньшей мере десяток ударов. Казалось, что ноги отказались держать тело. Глаза мои распахнулись в неверии, а где-то внутри сладко заныло, будто бы по спине пустили струю горячей воды. На листочке было выведено следующее: Твои глаза похожи на небесный свод. Который поджидает, пока люд уснёт. Чтобы блеснуть своею яркою луной И звёздной россыпью во всей красе ночной. Хочу я в твоём взоре утопать И губы твои алые скорей поцеловать.

***

Как ни старался, но той ночью я так и не смог заснуть.