Три собаки

Тихо в лесу, зима, снег. Птицы не поют, ветра не воют, только хрипит горлом, умирающая на снегу бандитская собака. Не моя, Эрена. Мои обе лежат, не шевелятся, звуков не подают. Первому бандиту я перерезала горло, лезвие хорошо вошло в эту сытую глотку, почти до позвоночника. Точно подохла и проверять не стоит, разбрызгал кровь по белому снегу, теперь красная лужа вокруг. Все подошвы сапог испачкала, теперь грязные следы после меня. Я вожу ногой по снегу, красная линия скользит за мной. Все равно до конца не оттираются, теперь хоть выслеживай меня по следам. Вторая мой бандит лежит лицом вниз, из спины торчит мой нож. Я подхожу, дергаю за рукоять, чтобы вытащить, и она поддается как-то слишком легко. Неужели лезвие неглубоко вошло? Может быть, эта собака притворяется мертвой, я проталкиваю лезвие глубже, провернуть полностью у меня не выходит, поэтому я верчу им в разные стороны. Тело под лезвием все-таки дергается, потом затихает, на этот раз без притворства. Я обыскиваю его, но ничего интересного кроме варежек не нахожу. На них инициалы — Д.В., я срезаю их и варежки кладу в карман, они хорошие, шерстеные. Эрен все возится со своей кряхтящей собакой. А ведь он говорил мне: режь глотки бандитским собакам без раздумья, без разбора. Чем больше мы их убьем, тем меньше будет этого смрада в мире. Мы должны убить их всех, и только так мы отомстим. На моих руках столько литров их крови, а преступники все не кончаются, это очень сложно отомстить. Эрен говорит резать собак без разбору, а сам возится. Наклоняется к дрожащему сутенеру с вспоротым животом и что-то ему затирает. Эрену должно быть нравится, что тот смотрит на него такими распахнутыми глазами, создается впечатление, что он слушает его очень внимательно. Я подхожу ближе. — Ты зачем, собака ты эдакая, такой образ жизни ведешь? Зачем людей терзаешь? Посмотри на себя, у тебя лицо поэта! Кем мог бы стать, а? Не думал? Читал бы сейчас на помостах стихи и все бы тебе аплодировали! Цветы бы дарили! Женщины бы были от тебя в восторге и падали в обморок лишь при упоминании твоего имени! А ты чего выбрал? Добился чего посмотри! Нет, нет, ты голову опусти и посмотри на живот свой, чего добился-то! Мне совсем его не жалко, такие люди, как он убили мою семью. И все-таки я думаю, что за фантазии, Эрен? Каким бы поэтом он мог бы быть, корячился бы всю жизнь на заводе, а к тридцати пяти годам бы помер от чахотки. Эрен, должно быть, так своим лицом хвастается, это у него оно, как у поэта, это совершеннейшая правда. Я подхожу к ним, становлюсь за Эреном, сидящим на корточках перед дрожащей умирающей собакой, и резко вонзаю нож бандиту в шею. — Нет, нет, нет! — кричит Эрен и даже пытается закрыть его шею руками, но я изворачиваюсь и не задеваю его. Эрен отскакивает назад, чтобы не забрызгаться кровью и разворачивается ко мне. — Микаса! Ну мы же не договорили с ним! Почему ты такая? Я поправляю свой черный шарф, подаренный им когда-то. — Не трать время, сразу перерезай глотку. Эрен обыскивает тело, что-то вытаскивает у него из карманов, недовольно бормоча себе под нос. Я говорю: — Рюкзаки с собой заберем, посмотрим в тепле. В сторожке печь, должно быть, уже хорошо растопилась. — Замерзла? — обеспокоенно спрашивает Эрен. Я киваю, снег попал в сапоги. Мы быстро собираем рюкзаки и идем в сторону лесной сторожки, которую мы сегодня заняли. Еще некоторое время за нами тянутся красные следы, Эрен тоже весь запачкался и даже не попробовал вытереть подошвы. Но все-таки кровь на его ботинках не бесконечная, и подходя к дому, она вытирается. В сторожке натоплено, хорошо. Мы заранее занялись печью, а потом пошли прогуляться в надежде подстрелить себе что-нибудь на обед. Но вместо зайцев встретили этих собак. В их рюкзаках наверняка должна быть еда. Эрен сбрасывает свой тулуп и шапку прямо на пол, сколько бы я не мучилась, не могу приучить его к порядку. Пока я складываю свою и его одежду, он вытрясает рюкзаки. Там находится хлеб, вяленое мясо, кусок сыра, баночка с чаем и с сахаром. Нам с ним хватит на несколько дней. Среди вещей я замечаю баклажку, в которую обычно заливают алкоголь, и тянусь к ней, но Эрен успевает перехватить мою руку. Я думаю треснуть его по затылку, но он тут же осторожно хватает мою вторую ладонь. — Посмотри, что я еще нашел! Королевский платок из лучшего шелка! Он вкладывает мне в руку край шарфика и растягивает его за другой конец. Ткань действительно хорошая, тонкая и гладкая, когда-то у меня и моей мамы были одежды из такого материала. На нем рисунок с лилиями и ласточками, Эрен посматривает на меня многозначительно, будто намекая, что это совершенно точные образы для меня. — Посмотри какой он аристократический! Он точно принадлежал королеве. — А может быть, какая-то из собак везла его в подарок жене. Или хранила, как память о ней. Или это вообще принадлежит одной из их блядей. Эрен начинает разматывать мой старый любимый шарф, я не позволяю ему скинуть его на пол и бросаю его на стол. Он снимается с меня свитер, потом растягивает кофту, оголяя шею. — Тогда скорее он хранил его, как память, он до сих пор дивно пахнет духами. Эрен комкает шарфик и вдыхает с наслаждением его запах, потом дает понюхать мне. Действительно, аромат духов остался, запах как будто знакомый, классический. Он повязывает шарфик мне на шею, выходит нелепо, но Эрен смотрит на содеянное с восторгом. — Настоящая королева! — говорит он с радостью. И я тоже вдруг чувствую воодушевление, кожа шеи ощущает будто бы знакомое чувство лоска, я сама будто бы становлюсь величественнее. — Герцогиня Микаса Фриц! — объявляю я себя, чуть вздернув голову. Эрен тут же склоняет голову передо мной и целует мне руку. — К вам пожаловал лорд Йегер, гетман Шиганшины, рыцарь святого ордена стен. Эрен стягивает с меня кофту, трогает голую грудь, уткнувшись носом мне в шею. Он все нюхает надушенный шарфик, и я надеюсь, что это подогревает его фантазию, и он вовсе не думает в этот момент о чужой женщине, что носила его. Когда он спускается в своих поцелуях ниже, снимает с меня штаны, шарфик он стягивает с моей шеи и периодически отвлекается на него, чтобы вдохнуть запах. — Ножки промокли, — говорит он, снимая с меня шерстяные носки, и обхватывая рукой мой красные пальцы на ногах. Он облизывает меня с головы до пят, Эрену такое нравится, особенно если он настроен на игру. Когда он залезает головой мне между ног, я становлюсь полностью покорной и ручной, и кончив, без лишних возмущений встаю на четвереньки на кровать, когда Эрен подталкивает меня к этому. Я сама повязываю себе шарфик на шею, Эрен трахает меня, герцогиню из наших фантазий, но я знаю, что он не на секунду не диссоциирует мой образ от игры. Одной рукой он обхватывает меня за талию, другую тянет к моей ладони и кладет сверху. На наших безымянных пальцах одинаковые железные кольца. Я резко дергаю бедрами, чтобы Эрен вышел из меня, когда я понимаю, что он на грани. Эрен рычит и помогает себе руками, я в этот момент тянусь до баклажки и делаю глоток. То, что я и хотела. Алкоголь. — Я люблю тебя, — говорю я и мы укладываемся полежать рядом с друг другом. Эрен начинает по слогам читать вслух письмо, найденное в одном из рюкзаков, а я не выпускаю из рук баклажку. Он тоже прикладывается к ней, но куда больше увлечен своим письмом. — Собака в Каранесе жила. Интересно, сколько дней ехать до Каранеса, — говорит Эрен. — Долго, — я уже приятно напиваюсь. — Значит, тот, которого я убил, то есть ты убила, но ты поняла, жил в Каранесе. Я вспоминаю, как Эрен отскочил от него, когда у него пошла кровь горлом. — Первый твой — хранил надушенный шарфик. Значит, он достал его у того, что залил весь снег своей кровью. — А второй твой? Я вспоминаю нож, торчащий из спины, который мне пришлось провернуть для верности, вспоминаю, как я его перекладывала, но даже лицо не осталось в памяти, наверное, я и не обратила на него внимание. — А я что знаю? Был большим притворщиком. — Большой притворщик! — Варежки носил хорошие. Посмотри в моем кармане. Эрен бежит смотреть мою находку, ему они тоже очень нравятся, он долго их хвалит. Когда мы одеваемся, кто-то стучит в дверь. Мы быстро накидываем верхнюю одежду, подбираем рюкзаки, берем оружие. — Сука, — тихо ругаюсь я, обнаружив, что мой нож до сих в крови и я забыла вытереть его о снег. Эрен осторожно смотрит в окно, хмурится. — Один стоит. Воротник у пальто хороший, лисий, будто барин какой-то. Вряд ли из бандитской шайки. Ружья нет. — Засада, наверное. Лучше убить. Я тоже подхожу к Эрену и выглядываю в окно. Действительно, стоит высокий парень в хорошем пальто, приличных брюках, выряженный. И вдруг его лицо кажется мне знакомым. — Я знаю его. Но я могу вспомнить, кто это конкретно. Как я не присматриваюсь, ничего на ум не приходит, но я все больше убеждаюсь — лицо знакомое. Мы с Эреном некоторое время совещаемся, и в конце концов, любопытство берет вверх, и мы решаем открыть дверь. А что он мне сделает, когда я Аккерман? Мы распахиваем дверь, стоим полубоком в проеме, пряча ножи. — Добрый вечер, меня зовут Жан Кирштейн… Микаса Аккерман? Госпожа Аккерман? Парень упирается в меня взглядом. Да, я начинаю припоминать, Кирштейны несколько раз захаживали к нам в гости, в последний раз за пару дней до того, как мою семью убили похитители людей. И там был симпатичный болтливый мальчик, Жан. Мне все чудилось, что он был влюблен в меня, это было прелестно, но совершенно меня не волновало. — Микаса, та девочка, что играла на фортепиано? Вальс ля минор, как сейчас помню, все слушали, затаив дыхание. Вальс ля минор. Да, в доме стояло фортепиано, я играла на нем, это я помню. Сама мелодия едва вспоминается, только отдельные ноты. — Та девочка, что любила бабочек? На чьих глазах наворачивались слезы, если кто-то хотел обрезать розы в саду, ведь что же будут пить бабочки? Бабочек я совсем не помню. А вот сад был, в нем росли белые розы. Может быть, аромат на шарфике — это розовая вода. — Та девочка, что вышивала снегирей на салфетках? Та девочка, что говорила тихим голосом и отворачивалась, если к ней подойти слишком близко? Та девочка с желтой заколкой в волосах? С моего ножа падает капля крови на пол. Я сжимаю его так сильно, что мне кажется, будто бы я выжала ее из него. — Это ведь ты? Эрен хмурится, ему ужасно любопытно. Он любит ту мою жизнь, она ему кажется донельзя дивной. И сам Жан ему наверняка любопытен, Эрен обязательно уже отметил, что у него лицо поэта. Но все-таки ему не нравится, что кто-то так хорошо знает его жену, по крайней мере, какую-то давнюю уже давно мертвую часть. Я выхожу из-за угла, появляюсь полностью в дверном проеме. Теперь Жан может разглядеть мой тулуп, сапоги и, конечно же, мой нож. Глава его расширяются от удивления, но он не пятится, не отводит взгляд, продолжает смотреть на меня. — Ты обознался, мудак, — говорю я и захлопываю перед ним дверь, поплотнее затянув свой старый черный шарф на шее.