Жарко

      — Я отскочу ненадолго, если будет что важное — звони, — прочитав сообщение, вполголоса предупреждает Раз-Два Мямлю и поворачивается к столу. — Боб, подвезешь?       Тот ловит взгляд, согласно улыбается и встаёт, скидывая карты. Фред немедленно начинает бурчать о хитром и подлом побеге от неизбежного поражения.       — А твоя тачка, что ли, приболела? — предсказуемо докапывается Мямля.       — Нормально всё с моей машиной, — отрубает Раз-Два. — Погудел вчера, за руль не хочу. Боб, погнали.       Тот уже выскальзывает из-за стола, с ухмылкой пообещав напоследок Фреду вздуть его, как только вернётся, и в свете последних новостей о Красавчике на месте хозяина «Притона» Раз-Два серьезно насторожился бы и из-за игривого тона, и из-за сказанного. С другой стороны, на измену из-за Бобовских приколов если кому и есть повод подсаживаться, то только самому Раз-Два.       — Куда едем? — по дороге к машине уточняет кореш.       Всё ещё думая, что гомосячьих шутливых подкатов подозрительно давно не было, а он так и не успел определиться, что лучше — подыгрывать или карать подзатыльниками, Раз-Два вовремя прикусывает язык, чтобы не подсказать Бобсу продолжение фразы: «К тебе или ко мне?». Пиздец, кореш его уже надрюкал на эти защеканские игрища, мудила.       — К Танку, — с недовольной гримасой рявкает Раз-Два.       Бобски в ответ на его вспышку хмурится, бросает косой взгляд, вопросительно надув губы, но вот пошёл он в задницу, обойдется без объяснений.       — Билеты на игру пенсов? — деловито уточняет парень на перекрёстке, почти просунув голову в салон, как только опускается стекло.       Раз-Два отрицательно мотает головой:       — Мне нужен Танк.       — Он сауне, тут, за углом, — рукой указывает нужное направление продавец билетов и, потеряв к ним интерес, возвращается к работе.       — Летом в сауне? — не удерживается Раз-Два, когда они подъезжают к указанному зданию.       — Вечер сегодня прохладный, — нейтрально пожимает плечами Боб, до сих пор так и не ввернувший ни одной подозрительной фразочки, несмотря на то, что они вроде как вдвоем, и Раз-Два его сам позвал, хотя мог того же Мямлю попросить.       В смысле, ему не жалко, в конце концов, если кореш так свою гейскую душу отводит. Педрильные смехуёчки разводить — это всё-таки не медляки танцевать в клубе, полном говномесов, Раз-Два и сам иногда так прикалывался, даже голой жопой как-то перед всей компанией красовался. Правда, тогда он не знал, что трясёт филеем перед другом-гомосеком.       — Мне тут подождать? — притормозив, интересуется Боб.       — Нет, пошли вместе, Танк пиздец занудный мудак, хер знает, насколько переговоры затянутся.       После созвона с Танком через ресепшн их приглашают в один из залов, вручив тапки и полотенца, и уже растерянно стоя в раздевалке Раз-Два допирает, почему кореш предлагал подождать его в машине. Не обязательно, конечно, дело в том, что он как-то возмущался ором на всю улицу, что его друг, с которым они вместе ходили в душ, который тогда точно видел его прибор, сообщил ему о своей любви к мужикам и к нему, Раз-Два, в особенности. Совсем не обязательно, но даже возможность того, что кореш как-то пытается щадить его чувства, бесит до ужаса. Нормально же все и с Бобовским гейством, и с его отношением к припизднутой и нелогичной Бобовской влюблённости, проехали уже, он тогда просто охерел знатно. Правда, светить болтом сейчас всё равно не хочется, но встать спиной — открывать фланги, а стаскивать трусы, уже обмотавшись полотенцем, совсем как-то по-бабски.       — Раз-Два, ты в костюме пойдешь? — повернувшись к нему, снова хмурится Боб.       Глядя на кореша, одетого в одно полотенце, он с опозданием въезжает, что всё это время тупил и смотрел на знакомую голую спину и бледную подтянутую задницу, пока тот деловито скидывал на лавку шмотки.       В итоге всё происходит совсем по-идиотски — уже расстёгивая ремень, он понимает, что Боб пытается мимо него пройти, оставив одного, снова бесится, потому что уже собрался, не выделываясь и не зажимаясь, раздеться, как обычно, быстро вжикая молнией и раздражённо, резко расстёгивая рубашку, кореша не пропускает и, набычившись, демонстративно стаскивает брюки вместе с трусами. Красавчик Боб никак не комментирует его порыв, только обескураженно приподнимает брови.       Ну, и похер. Чего он там не видел, в конце концов.       — Сушишься перед взвешиванием? — невольно усмехается Раз-Два, когда они находят в финке Танка в застегнутом под горло тёплом спортивном костюме.       Тот кивком приглашает их с Бобом присесть и недовольно кривится:       — Не ждал бы тебя — уже свалил бы. Эскобар, пока топил, меньше баксы жалел, чем эти мудаки сегодня электричество.       — Да нормально тут натоплено, — не соглашается Раз-Два, но Танк выставляет перед собой ладонь, останавливая дискуссию.       — Давай сразу к делу. Интересующую тебя херовину и правда привезут. Через неделю будет в Феликстоу, день на складе и поедет по А12. Машину смогу уточнить за день до поездки, склад — через три дня. Пока всё.       — Узнай про машину. Маршрут, время, — решает Раз-Два.       Танк торопливо кивает и соскальзывает с лавки.       — Позвоню. Все, я сваливаю куда-нибудь, где электричество не так жопят. Хотите — оставайтесь, я это говно до утра оплатил.       Раз-Два бросает на Боба вопросительный взгляд, и кореш согласно кивает.       — Пожалуй, так и поступим. Не пропадать же добру.       — Закрой за мной, — торопится на выход Танк, но у двери притормаживает. — Я обычно не спрашиваю, но на хрена тебе эта срань?       — Для друга узнавал. Он такое любит.       Судя по недоумевающему взгляду, Танк бы поинтересовался, что не так с этим самым другом, если бы было чуть теплее.       — Ладно, бывай, — зябко передёргивает он плечами и выходит, натянув на голову капюшон.       Закрыв дверь, Раз-Два возвращается в финку и ловит любопытный взгляд сидящего на лавке кореша.       — Спрашивай, — усмехнувшись, разрешает он, устраиваясь напротив и стараясь не опускать взгляд ниже груди Красавчика Боба, потому что блядские полотенца короткие, а тому достаточно ещё чуть шире расставить ноги, чтобы устроить сцену из «Основного инстинкта».       Боб лишнего не демонстрирует, только заинтересованно наклоняет голову:       — У нас что-то намечается?       — Пока не точно, — отвечает Раз-Два и, подумав, решает объяснить подробней. — Я говорил уже, у меня друг-сварщик есть, пиздец умелец и до хрена идейный. Какой-то доисторический сварочный аппарат скоро поедет в сторону музея, и он этой до хуя радостной новостью уже настолько мои мозги выебал вдоль и поперек, что мне начинает казаться хорошей идеей ему его подарить. Ну, если вы с Мямлей подпишитесь на это ограбление века.       — Я точно в деле, — не раздумывая, усмехается Боб, укладываясь на бок, и Раз-Два зеркалит улыбку и даже не удивляется, что тот не против рискнуть жопой не ради бабок, а только потому что кореш, как и он сам, достаточно тряханутый, чтобы считать эту затею забавной и достойной реализации.       — Вот и отлично, — разваливается он лавке, прикрывая глаза.       Пока, правда, непонятно, как уломать Мямлю и под каким соусом это сомнительное предложение продвинуть, но об этом он подумает позже, а пока стоит как следует кайфануть на халяву, раз представилась такая возможность.       — Я, блин, даже не помню, когда в последний раз в сауне был, — делится Раз-Два с корешем, чувствуя, как расслабляется тело, а кожа покрывается мелким приятным потом.       — А я на прошлой неделе, — немного хвастливо откликается Боб, и он что, не его лучший кореш, таскаться по саунам и с собой не звать?!       Раз-Два поворачивает голову, бросает возмущённый взгляд, но, приоткрыв рот, так ничего и не говорит. Бобс мог быть с кем-то таким, что компания лучшего друга ему на хер была не нужна. Лучше б, конечно, дело было в другом, а его кореш всё-таки не ебался в саунах с мужиками, но уточнять он не станет.       Заметив его напряженную и сомневающуюся морду, Боб чуть ли не глаза закатывает:       — Пока вы с Мямлей где-то проебывались в прошлую пятницу, мы собрались с Куки, Фредом и девочками.       — А позвонить не судьба была? — разыгрывает недовольство Раз-Два, чтобы не выдать неожиданное облегчение.       — Звонил, — поджав губы, трёт лицо кореш и без намека на претензию в голосе добавляет. — Ещё бы ты трубку всегда брал и читал сообщения.       Гадство, получается, он сам проебался, а сейчас ещё на говно исходит.       — Запара была страшная в пятницу, — за каким-то чёртом бурчит Раз-Два, как будто обязан оправдываться и круглосуточно быть на связи.       Боб удивлённо приподнимает брови, смотрит внимательно, растерянно пожимая плечами:       — Я и не в обидах.       Да, блядство, с каких пор с ним так сложно-то стало? Какого лешего теперь под него хочется подстраиваться, пытаться что-то угадать заранее, чтобы не спороть лишнего, а потом все равно гнать временами какую-то пургу, которая ему раньше и в голову бы не пришла? Лучше б кореш педрильные шутки дальше шутил, а не сканировал сейчас обеспокоенным взглядом, потому что Раз-Два, походу, сейчас опять хрень спизданет, просто чтобы убрать эту неловкую паузу.       — Надо по-любому с Фредом перетереть и забацать в «Притоне» парилку, — уверенно выдаёт он, так и не прикусив язык.       Боб легко улыбается и возражает:       — Ты тогда будешь громче всех возмущаться, что она похожа на проходной двор.       Обрадованный тем, что прокатило выехать на непринуждённый трёп, Раз-Два цепляется за идею, снова расслабляясь на деревянной полке:       — Влепим внутри замок, чтобы можно было спокойно посидеть.       — Будем временами уединяться? — хмыкнув, мурлычет Боб, и Раз-Два готов завопить от облегчения, потому что с ним снова просто и понятно.       В жопу всё, не будет он больше ломать голову, с кем кореш ходит по саунам, стоит ли оказываться с ним в раздевалках и какой стороной к нему в этом случае поворачиваться. Это же всё равно Бобски, лучший кореш, готовый вместе с ним ради прикола спиздить ебучий доисторический сварочник. И стараться фильтровать, что несёт, Раз-Два тоже перестанет, все равно у него ни хрена не получается.       — Вот не за тем, что ты сейчас себе напридумывал, но — да, — фыркает Раз-Два, и кореш тихо вздыхает с показным огорчением, прикрывая глаза, и надувает удерживающие улыбку губы.       Бобски мокрый, разомлевший, но, похоже, готов поваляться ещё, а вот Раз-Два уже немного ведёт от жары, так что ему пора на выход.       — Пойду-ка нырну.       Облизав пересохшие губы, он спускается на пол, но, бросив взгляд на друга, притормаживает:       — Бобби, ты хер ли делаешь, если не секрет? — недоуменно изогнув брови и приоткрыв рот, считает нужным уточнить Раз-Два.       Красавчик Боб мягко улыбается потолку и отвечает лаконичным, но точно недостаточным:       — Лежу.       — А на хрена так странно? — не унимается Раз-Два, потому что вряд ли просто лежать удобней, показушно откинувшись, картинно согнув ногу и приоткрыв пухлые губы с таким выражением лица, будто выпрашивая, чтобы между них что-то поскорее задвинули.       — Пытаюсь тебя соблазнить, — интимно и доверительно выдыхает Боб, поворачивая к нему голову, чтобы бросить призывный взгляд.       Раз-Два пропускает, кто первым срывается на ржач, ловит веселящийся взгляд прищуренных глаз, отвечает, отдышавшись, на озорную ухмылку и думает, что всё-таки любит этого мудака, будь он даже трижды гомосеком.       — Тогда хотя бы объясни мне, мастер соблазнения, на что я тут должен был повестись? Может, на эти кучеряшки над твоими мелкими сосочками? — продолжая посмеиваться, Раз-Два теребит пальцем волоски на груди кореша, из-за чего тот ёрзает и пытается увернуться.       Чертов Красавчик Боб, который может подозвать любую девчонку одним небрежным взглядом, хихикает и возится под его рукой как заигравшийся детсадовец. Можно было бы подумать, что кореш-гей реально не представляет, как подкатывать к мужикам, но Раз-Два хорошо помнит, как тот превратил Берти в послушную собачёнку, так что сейчас благодарен, что Бобс не использует на нём эти свои по-настоящему охмурятельные приёмчики, а просто дурачится. Не то чтобы он сомневался в собственной стопроцентной натуральности.       — Или, блядь, меня должны были свести с ума твои небритые подмыхи? — не унимается Раз-Два, потому что ему нравится такой Бобски — открытый, настоящий, не разыгрывающий чего-то на публику. И заёбывать его такого хочется страшно, потому что от щекотки он забавно морщит нос и брыкается, но хрен у него получится вывернуться.       Вжимая его в доски одной рукой, пальцами второй Раз-Два добирается до блядской дорожки и усмехается возмущённым воплям:       — Прости, Бобби, кажется твой тощий живот тоже не сразил меня наповал, — в поисках новых вариантов он оглядывает друга и замечает всё ещё согнутую ногу. — Хотя, погоди, может, ты на это ставил?       Когда ладонь Раз-Два хозяйски сжимает внутреннюю сторону его бедра и скользит к паху, кореш начинает выворачиваться с удвоенным усердием, всё ещё фыркая и посмеиваясь. Дёргает ногой, и он сам нарвался, нечего так подставляться. Раз-Два удерживает, думая, что тот простит ему потом пару интересных синяков, и лезет под край полотенца. Боб напрягается, шумно переводит дыхание и мягко, но решительно сжимает его запястье, останавливая руку. Раз-Два не то чтобы правда собирался забраться дальше, но теперь упирается, потому что упирается кореш, хотя тот уже не смеётся, стискивает крепче, пытается остановить его на полном серьёзе. У него что, от этой возни встал? Так запросто?       Раз-Два бросает на Боба удивлённый взгляд, не прекращая борьбы, видит в широко распахнутых глазах предостережение и просьбу остановиться. Грудь кореша поднимается тяжёлыми вдохами, потрескавшиеся сухие губы взволнованно приоткрыты. Да быть не может, это ж просто ебучая щекотка и его грабля на ляжке. У Бобса под полотенцем реальный стояк сейчас что ли?       Раз-Два переводит дыхание, прекращает возню и мягко убирает руку кореша со своей, все ещё глядя ему в глаза. Красавчик Боб приоткрывает рот, но сказать ничего не успевает, только вздрагивает, когда пальцы Раз-Два добираются до его поджавшихся яиц. Кожа влажная и горячая, кореш замер в тихой панике, а он сам, наверное, до хрена перегрелся, потому что хочет выяснить наверняка — у того только привстал или уже в полной боевой готовности?       Растопырив пальцы, он накрывает под полотенцем пах Боба, сгребает гладкий, горячий, напряжённый болт и слышит тихий прерывистый вдох. Облизав губы, Раз-Два жадно вглядывается в возбуждённое и испуганное лицо друга и за каким-то хером начинает осторожно ласкать его прибор взмокшими пальцами. Боб откликается на его движения прикушенными стонами, послушно разводит бедра, предоставляя лучший доступ и пытается что-то выискать в его лице растерянным, паникующим взглядом. Охренеть, как мало ему надо, не то, что с девочкой возиться — он всего-то пару раз неумело сжал его мозолистым грубым кулаком, а Бобски уже дугой гнется, что хочешь с таким делай — видно, не откажет и того гляди спустит.       Раз-Два сам не знает, за каким чёртом отдрачивает сейчас лучшему другу, и почему его собственный прибор заинтересованно реагирует на постанывающего кореша и его горячий скользкий хер, подрагивающий в его руке, но останавливаться не хочет — слишком жарко, мокро и круто, всё ещё недостаточно. Он тащит руку Боба на свой пах, и тот, бросив на него очередной взволнованный взгляд, сжимает его через ткань крепко и хорошо, мнёт до полноценного стояка и воровато проскальзывает рукой под полотенце. Раз-Два всхлипывает, когда его жёстко сжимают мокрые пальцы, стонет, потому что дрочит кореш без затей — быстро, грубо и кайфово, и не пытается отойти в сторону, хотя тот медленно встаёт, нерешительно лижет губы и на контрасте с жёсткой и уверенной рукой осторожно и пугливо прижимается к его рту мягкими пухлыми губищами. Теперь Раз-Два точно пиздец, потому что он, отвечая на поцелуй, думает только о том, что ни хрена не удивительно, что девочки с таким удовольствием сосались с его корешем. Он, походу, совсем от перегрева крышей поехал, потому что сгребает Бобса, вжимается между его ног и тащится от всего происходящего — от тихих влажных звуков поцелуев и дрочки, от сбитого горячего дыхания, которым они обмениваются, от прикосновений к мокрой коже и колкой щетине, от искусанных и жадных губ и верткого языка, того, что он ещё никогда не был так близок к гениталиям другого мужика, а сейчас с удовольствием трётся о них, чтобы опять задеть головкой его ствол или почувствовать, как тот сам скользко проедется по его члену. Слишком хорошо, хочется теснее, обкончать его бедра, хер и свою руку под полотенцем, слишком, блядь, жарко, дышать тяжело, в глазах темнеет и ноги подкашиваются, как охуенно.       Он приходит в себя, лёжа на кровати с какой-то мокрой тряпкой на лбу, со стоном стаскивает её, чтобы увидеть в зеркальном потолке себя, всё ещё одетого в одно полотенце, развалившегося на круглом траходроме, и замершего рядом кореша. Ох, ёбаный же в рот. Он невольно кривит морду и обречённо поворачивает голову, чтобы поймать обеспокоенный взгляд. Трахаться Раз-Два сейчас хочет в последнюю очередь, а мусолить с Бобом, что про весь этот гейский пиздец в финской парной им лучше не вспоминать — и того меньше.       — Как ты? — протягивает тот стакан воды.       — Бывало хуже, — осторожно отвечает Раз-Два и жадно пьёт, не сводя с него взгляда и пытаясь оценить ситуацию.       Кореш садится рядом на кровать, отодвинув в сторону их шмотки, которые, похоже, притащил ещё раньше.       — Тебе, наверное, в больничку стоит. Давай, отвезу, — Боб забирает пустой стакан и ставит его на тумбочку.       — На фиг больничку, — бурчит Раз-Два, стараясь не напрягаться от каждого его движения, все ещё чувствуя лёгкую слабость и пытливо изучая его лицо.       — Как знаешь, — поджимает губы кореш и серьезно заглядывает в глаза. — Станет хуже — не молчи.       — Угомонись уже, мамаша, — фыркает Раз-Два, непроизвольно кусая губы и все ещё не понимая, что у того на уме.       — Ничего не было, — встав, успокаивает его Бобски, и сразу становится понятно, что будет дальше.       Кореш не будет трепаться и напоминать, даже убедительно сделает вид, что забыл, а вот сам Раз-Два не из тех, кто может перестать думать о танцующем белом медведе. Он, блядь, не дрочит мужикам из простого любопытства, получается, ему захотелось и как-нибудь захочется ещё. Пару раз он сдержится, а в третий или четвёртый — нет, потому что теперь знает, как Боб целуется. Они снова замнут, чтобы он не загонялся, и эта херня так и будет повторяться, пока Раз-Два не выебет и ему, и себе все мозги.       — Поехали, отвезу тебя домой. Сможешь сам одеться? — не поворачиваясь, спрашивает кореш, и Раз-Два хочет запустить чем-нибудь в его ссутулившуюся спину.       — Подойди-ка, Бобби, — подзывает он недовольно и требовательно, с трудом поднимаясь и спуская ноги на пол.       Тот послушно поворачивается, делает шаг к кровати и непонятливо приподнимает брови.       — Ближе, — нехорошо прищуриваться Раз-Два, поднимая голову, снова выбешиваясь на Красавчика Боба и это его непрошенное гейство, из-за которого ни хрена хорошего, а только один лютый головняк за другим.       Кореш подходит, перед лицом Раз-Два оказывается блядское короткое полотенце, трахаться с мужиками и с кем бы то ни было он все ещё не хочет, но, блядь, должен наверняка выяснить, есть ли у них ещё какие-то варианты, кроме как ебать мозги и изредка зажиматься по углам.       Боб не мешает ему снять и уронить полотенце на пол. У него тоже не стоит, но это все равно чертов хер. Раз-Два закрывает глаза и берет его в рот, чувствуя, как на плечи в слабой попытке его остановить ложатся теплые руки, а член на языке от первого же движения обрадованно напрягается. Боб его всё-таки не удерживает, поражённо выдыхает сверху, а Раз-Два в молодости подружки пару раз задевали зубами, поэтому сосёт он сейчас осторожно и сосредоточенно. Член кореша, вопреки ожиданиям, почти безвкусный, и это не то чтобы расстраивает, но сбивает с толку, зато — послушный, как и хозяин, и с готовностью встаёт в его рот. Раз-Два обсасывает и вылизывает его с энтузиазмом профессиональной бляди, хлюпает и шумно втягивает воздух ноздрями, чувствуя, как на языке становится больше и крепче, а Боб, постанывая, зарывается пальцами в его волосы. У Красавчика сегодня чертовски удачный день — ему то дрочит, то отсасывает кореш, с которым раньше никаких шансов не было, и вся эта гомосячья петрушка из-за замерзшего Танка и Бобовских нелепых попыток соблазнения. Как, блядь, Раз-Два, оказывается, немного надо, чтобы взять в рот хер лучшего друга.       Он вынужденно приоткрывает рот шире, влажно натягивается, удерживая подрагивающие бедра, утыкаясь сначала губами в мокрый от собственный слюны пах, после — с трудом забирая до горла и касаясь только кончиком носа, а во рту становится все больше, теснее, удушливо от скользкого горячего болта. Напряжённая челюсть непривычно ноет, Боб сжимает его голову пальцами, пытаясь то замедлить неосторожное резкое движение, то притормозить обратное, когда он берёт глубоко, до раздирающий боли в горле, беспомощных хрипов и почти до тошноты, снова проверяя себя. Раз-Два выпускает жадный, требовательный член, вылизывая гладкую головку, сипло пытаясь отдышаться и подобрать стекающую слюну, сжимает болт опухшими и растраханными губами, слышит сверху низкий и долгий стон, снова забирая его до саднящего горла, чувствует пульсацию на языке и готов продать душу, чтобы кореш поскорее спустил, похер, даже если в рот, почти не может дышать и совершенно не въезжает, какого черта у него снова крепко стоит. С хрипом выпуская прибор кореша, он уверен, что в следующий раз непременно задохнётся.       — Погоди же, — заполошно шепчет тяжело дышащий Боб, останавливая его чуткими пальцами, и, блядь, рано, этот мудак ещё не кончил, а Раз-Два может продолжить после небольшой передышки, должен продолжить, потому ещё не доказал сам себе, что сможет нормально эту котовасию разрулить для них обоих.       Он сжимает бёдра кореша и пытается насадиться снова, но тот не упирается, а подло гладит лицо, привлекая внимание. Раз-Два, все ещё удерживая его болт на языке, открывает глаза и поднимает взгляд. Грудь Боба ходит ходуном, брови беспокойно сведены, потемневшие от желания глаза жадно разглядывают его самого с хером во рту, стараясь не упустить ни одной детали, а пухлые порнушные губы приоткрываются и просят так, что отказать им точно не получится:       — Не спеши, ладно? Я тоже хочу сделать тебе хорошо.       Блядский Красавчик Боб, которому как обычно слишком до хрена надо, и которому опять хрен откажешь. Раз-Два сжимает губами головку, выпуская изо рта его член, позволяет уложить себя на чертов траходром и нежно вылизать свой разъебанный рот, и проще было давиться хером, чем задыхаться сейчас, отвечая мягким губам, у него, блин, крыша поедет, если кореш не даст ему глоток воздуха, не выпустит ненадолго из жадных объятий, да он просто не вынесет напора этого накопленного хуй знает за сколько обожания.       — Я чокнусь, — влажно и помешанно шепчет Боб в шею, сжимает пальцы на плече, втираясь между ног, забираясь другой рукой под полотенце, гладит ласково бедро, как будто под ним какая-то девочка, и, сука, самое стрёмное даже не то, что Раз-Два чувствует, как его хер касается голых разведенных ляжек, а то, что этой ласковой руке хочется подставляться, шею — открыть, выпрашивая укусы и поцелуи, а подрагивающие колени раздвинуть шире, надавить на его влажную поясницу, чтобы вжался теснее бёдрами, проехался по паху горячим болтом, стонал в кожу о том, как ему хорошо и хочется.       — Чокнутся можно, какой ты красивый, — выводят пухлые губы у основания ключицы, и это, блядь, ёбаный перебор, Раз-Два видел себя в зеркале, знает, что в нём девочкам нравится, и нельзя с него в конце концов так тащиться, особенно лучшему корешу.       — Бобби, заткнись, пожалуйста, — кусая губы и кривя лицо, шипит Раз-Два, вжимает его голову в свою грудь, чтобы выиграть короткую передышку.       Тот замолкает, продолжает медленно спускаться поцелуями ниже, лапая и сминая подло отзывающееся на каждое прикосновение тело Раз-Два, который некстати снова замечает в комнате зеркальный потолок, а отвернувшись — такие же зеркальные стены по кругу. Взгляд спрятать некуда, приглушенное освещение не спасает, он все равно слишком, блядь, отчётливо видит двух почти голых мужиков на одной кровати, трущихся друг об друга, подрагивающих от возбуждения, и это уже полный пиздец, лучше бы он всё-таки продолжал сосать и так и не открывал глаза.       — Бобски, — облизав губы и стараясь добавить в голос решительность, хрипло выдыхает Раз-Два, и кореш вопросительно мычит в его живот и приподнимает голову, подставляясь все ещё сжимающей шею руке. Глаза у него пьяные и на все согласные, и непонятно куда жутче заглядывать — в них или чёртовы зеркала. — Ты грозился мне хорошо сделать. Приступай уже.       Шумно выдохнув и приоткрыв распухшие губы, Боб поднимается, быстро стаскивает с него полотенце, а Раз-Два в это время привстаёт и перекладывается, отвечая на голодный взгляд нерешительным и укладываясь на бок, лицом к напряжённому члену кореша. С облегчением прикрывая глаза, он снова берёт его в рот, в этот раз неторопливо и не слишком глубоко, вылизывая головку и ствол, прислушивается к ответным тихим стонам, старается сдержать самодовольную улыбку, когда добивается первого несдержанного, и послушно разводит ноги, между которыми устраивается Боб. Кореш ему сейчас отсосёт своими охуенными порнушными губами, им обоим будет хорошо, и можно просто забыть про блядские зеркала. Раз-Два мычит на члене от лёгких поцелуев на мошонке, подставляется пухлым губам, выпрашивая больше, и чувствует, как задницу растягивают цепкие пальцы, а мокрый язык пробегает по сжатой дырке.       От неожиданности он всхлипывает, пытается вывернуться, но Боб удерживает, прижимая локтем ногу к кровати, щекотно шепчет в кожу под яйцами, обещает сделать круто, и, не дожидаясь ответа, мокро лижет между булок и толкает внутрь кончик языка, вытаскивает и дразнит по кругу. Раз-Два выпускает изо рта член, приподнимается, чтобы возмутиться и натыкается взглядом на своё отражение в стене с Красавчиком Бобом между ног, вжавшимся лицом в его задницу, всё ещё ласкающим его стыдно, пошло и старательно. Он не лезет глубоко, разлизывает вход, раскрывает наглым языком, целует мокро полными губами, горячо выдыхает, покалывает щетиной чувствительную кожу, и мрак, но это и правда круто — замирать, ожидая следующего прикосновения горячего языка, удерживать себя от попыток увернуться, позволить ему продолжить эту дикость, смотреть на его напряжённую спину и двигающуюся между бёдер голову.       Последнее всё-таки чересчур, и Раз-Два, тихо проскулив от очередного скользкого движения внутрь-наружу, опускается обратно на кровать, берёт в рот, постанывая, подрагивая, подставляясь и снова жмурясь, потому что слишком уж странная эта гейская ебля, обжигает перебором и пошлостью, он многое допускал, стаскивая с Боба полотенце, но, блядь, точно не думал, что язык кореша будет орудовать в его заднице, да ещё и так балдёжно. Он сосёт без всякого ритма, выгибаясь, забирая глубоко, чтобы заглушить стон, ноет с хером во рту, чувствуя, что позорно раскрыт, а внутри мокро от слюны, шумно дышит носом, вылизывая головку, и почему-то забирает глубже, приглушённо охает и натягивается до горла, когда Боб воспринимает это как сигнал к действию и беспокойно и неправильно двигает внутри вертким языком. Несмотря на ноющую челюсть, он почти не выпускает изо рта член, коротко таранит им саднящее горло, с трудом сглатывая слюну, чтобы корешу было тесно и мокро, чтобы его уже накрыло к ебеням, пока Раз-Два не подсел и не начал толкаться на его лицо, потому что одно дело — допустить ради них обоих неизбежное гейство, а другое — его в этом гействе переплюнуть. Бобски в ответ на усердие выгибается, стараясь засадить глубже, стонет низко и длинно, вытаскивая язык из его задницы, нежно обсасывает яйца, и Раз-Два позволяет себе не сдерживать голос и успевает порадоваться успеху, перед тем как в дырку толкается мокрый и наглый палец, проникает по слюне возмутительно легко и глубже языка, трёт внутри жёстче и требовательней, до трясущихся коленей и растерянных всхлипов. Сжиматься не помогает, а выворачиваться не хочется, потому что Боб наконец берёт в рот и сосёт так, что сдохнуть от кайфа можно, если не спустить поскорее, и Раз-Два бы с удовольствием, но тогда у него останутся ещё какие-то ходы для отступления.       — Погоди, блин. Я кончу так сейчас, — выпустив член из рта и повернувшись и к корешу, и к его отражению, с трудом сипит он, снова сжимаясь на пальце и толкаясь в мокрый и умелый рот, потому что в нём горячо и хорошо.       Одну стрёмную секунду кажется, что придется договаривать и объяснять, но Боб угадывает, выпускает его член из мокрого тёплого плена и шарит в джинсах, всё ещё валяющихся на краю кровати, не сводя с него жуткого голодного взгляда. Раз-Два даже забывает ненадолго о звенящих уже яйцах, тут же начинает сомневаться в том, что потянет вот так сразу всё и правда разрулить, ещё чувствует, как палец Бобски настойчиво и упорно гладит внутри одно и то же злоебучее и кайфовое место, и цепляется за мысль о том, что именно ему жопу-то подставлять необязательно. Сейчас кореш его, конечно, взглядом трахает, но он же и против другого варианта может ничего не иметь? Надо только отодрать присохший от волнения язык и пару слов связать с пальцем в заднице.       Красавчик Боб достает гандоны, кусает губы и выдыхает хрипло и взволнованно:       — Правда, можно?       И стройный план идёт по пизде, потому что становится интересно, что и как он с ним всё-таки сделает, как до этого до хуя надо было выяснить, стояк ли у него под полотенцем, а ещё раньше — за каким-то хером спрашивать, что именно он от него, Раз-Два, хочет.       Скорченную в ответ морду и страдальчески сведённые брови Боб воспринимает как молчаливое согласие, выдыхает шало, бросает пьяный и счастливый взгляд и выцеловывает слепо и торопливо бёдра и пах, натягивая резинку на два пальца и надавливая ими на вход. Раз-Два сжимает его член до короткого стона и неверяще разглядывает стриженный затылок, а в отражении — взмокшую спину Боба, свои разведённые и напряжённые бедра и собственную задницу, послушно раскрывающуюся и принимающую дырку. Кореш трахает его скользко, неторопливо и ласково, давит и трёт внутри, и хочется гнуться, прикусывать какие-то совсем немужественные стоны, дрочить ему так же размеренно и хорошо и всё-таки оторвать взгляд от ебучего отражения, но последнее сделать никак не получается, потому что картинка всё непристойнее и горячее.       Перед тремя пальцами Раз-Два судорожно выдыхает и нетерпеливо облизывается, не верит до конца, что настолько растянется, а после хрипит от лёгкой боли и неправильной и непривычной чувствительности сзади, завороженно глядя как пальцы ввинчиваются в послушно раскрывающуюся дырку. На четырёх он орет то ли от того, что слишком много, то ли от того, что его яйца готовы лопнуть от вида Бобовских костяшек, вжимающихся в растянутый вход. Раз-Два стискивает член кореша, наверное, до боли, а тот прижимается пухлыми губами к подтянувшейся мошонке, стонет в кожу тихо и рвано и продолжает его размеренно и нежно трахать. Остаётся только скулить, подставляться, удерживая себя раскрытым, дрочить ему неровно и резко, как будто в отместку за то, во что он его превратил, и жадно вглядываться в скользящие внутрь и наружу пальцы, прихватывающие кожу опухшие и красные выебанные губы. Он, на хрен, сдохнет ещё до того, как Боб ему засадит.       — Да давай ты уже, — бегая взглядом с отражения на затылок кореша, не выдерживает Раз-Два.       Боб, как ни странно, слышит его жалкий скулеж, вытаскивает пальцы, без которых в растраханной заднице становится неправильно пусто, а где-то в кишках от этой мысли — обжигающе стыдно, сжав бёдра, переворачивает его на спину, устраиваясь между разведенных ног. Убегая от его темного и жадного взгляда, Раз-Два сначала натыкается в потолке на отражение накрывшего его собой кореша, не может смотреть на его крепкую задницу между своих коленок и поворачивает голову вбок, чтобы в зеркальной стене увидеть, как кореш раскатывает по члену гандон, приподнимает его задницу, сгибает его и направляет себя рукой, впихивая свой хер ему между булок. Взвыв, Раз-Два сжимает пальцами сбитое покрывало, чувствует, слышит и смотрит, как Боб, кусая губы и не отрывая взгляда от его лица, стонет и тяжело дышит, раскачивается над ним, засаживая всё глубже, сжимает ляжку так, что, наверное, потом останется синячище, двигается внутри обжигающе и жёстко, прижимается подрагивающими бёдрами к напряжённой заднице. Кореш возит его по кровати, толкается глубоко, скользко, горячо и неправильно, а Раз-Два, почти не затыкаясь, то скулит, то хрипит, напрягает ноги, подтягивая их ближе к груди, видит в зеркале, как подставляется, зажмуривается и выстанывает:       — Бобски, давай по-другому.       Кореш останавливается, выходит, пытливо заглядывая в глаза повернувшегося к нему Раз-Два, и обеспокоенно выдыхая:       — Больно?       Да сука, лучше б молчал, тогда б не пришлось кривить морду и раздражённо рявкать:       — Нет, блядь, нормально, просто давай по-другому.       Он разворачивается к Бобу спиной, не поднимая взгляда, и сначала все хорошо, пока тот осторожно и, блин, классно въезжает сзади, сжимая его булки, толкается внутри горячо и правильно, набирая темп, устраивает руку на его члене, дрочит ласково и без спешки, распаляя, выкручивая желанием кончить в его пальцы и с хером в заднице на максимум, но потом Раз-Два всё-таки поднимает голову, и становится слишком много всего пугающе реального. В зеркале напротив — его кайфующая морда и обожающий взгляд ебущего его вдумчиво и с удовольствием кореша-гея, в зеркале сбоку видно, как член таранит задницу, в кулаке мелькает покрасневшая головка, а он выгибается, выставившись и прогнувшись, как какая-то блядина.       — Видишь, какой ты классный? — сбито и на серьезных щах, интересуется Боб, засаживая жёстко и много, и Раз-Два в рот ебал такие постельные разговоры.       Возмущённо под ним проскулив, он поворачивает голову, снова натыкается на его взгляд в зеркале напротив, хватает воздух, спуская на его пальцы то ли из-за дрочки, то ли из-за крепкого члена в заднице, то ли из-за того, что кореш не умеет держать язык за зубами и смотреть не так горячо и нежно, пока его трахает. Боб прижимается к нему, пока Раз-Два потряхивает и кроет, выжимает последние капли, коротко и резко толкаясь внутри, быстро догоняя, кончая в его ещё подрагивающую задницу с длинным низким стоном, приподнимает его, не выпуская из объятий, пока они рвано дышат, а после жарко предупреждает в самое ухо:       — Я теперь ни за что не отстану.       Раз-Два сводит брови, хмуро смотрит на отражение довольной морды кореша, поджимает губы и тихо бурчит, глядя ему в глаза:       — А так, блядь, и было задумано.