Дом, который больше не будет склепом

Дом, где вырос Алтан, все эти годы стоял пустым. Его поддерживали в порядке, мыли окна, поливали растения в зимнем саду — но никто в нем не жил, и за пять лет пустота, тишина и горе превратили роскошный особняк в центре города в склеп. Уже месяц Алтан шатается по нему приведением — один среди мрамора, золота и хрусталя, пытаясь понять, хочет он всё оставить как есть или сравнять дом с землей, чтобы не напоминал о потере. Он идет заварить чай — и видит маму, лепящую хушууры на Сагаалган, изящную, как статуэтка, даже над кастрюлей с кипящим маслом. Ей не нужно было готовить самой, они были богаты — неприлично богаты, — сколько Алтан себя помнил, но мама считала, что традиции надо чтить, и на праздники всегда готовила что-то национальное. А он крутился рядом, перемазанный то в муке, то в фарше. Это видение настолько яркое, что, кажется, можно протянуть руку, взять сырой еще хушуур, улыбнуться: «На цветок же похоже, мам!» — и мама улыбнется в ответ. Ее платья и сейчас красно-черным ковром висят от пола до потолка в гардеробной. Мама очень любила красный — Юма унаследовала эту страсть. Все мамины драгоценности, забрав из ячейки банка, Алтан разложил по шкатулкам, как помнил. На чердаке, заменяющем собой винный погреб, осталось восемь бутылок ее любимого винтажа. На столике в спальне стопкой лежат книги, которые мама не дочитала — она, как и Алтан, всегда начинала несколько одновременно. В этом доме Алтан снова чувствует себя семнадцатилетним мальчишкой, зубрящим молекулярную физику. Мальчишкой, чей главный страх прямо сейчас — что мама не отпустит к сестре в Гонконг. Мальчишкой, которым он больше не должен быть. Первое, что Алтан делает, придя в себя, — высаживает в оранжерее гардении. Он всё еще терпеть их не может, но мама хотела видеть их в этом доме. Второе — приказывает Вадиму приехать сюда с вещами.