***
Эскель знал, что решает одну из самых глобальных проблем ее существования. С тех пор, как он постучался в дверь, неловко и робко переминаясь с ноги на ногу, будто сам не уверен в своих действиях, кошмары Цири исчезли. То есть, их не было от слова «совсем». Каждое сновидение было наполнено светом и лаской. Она словно оказывалась в солнечном коконе, мирно убаюкиващем на покачивающихся волнах. Такое было с ней и раньше, только с бабушкой: когда королева Калантэ разрешала ночевать в своей постели, с нежностью поглаживая по сияющим локонам. Они не говорили о прошлом. Ведьмак ни разу не выразил интереса в эту сторону — словно ему было все равно. Княжна не была уверена: может и правду — было? Больше всего на свете она не хотела говорить о том самом пути предназначения, который вел к Геральту из Ривии. Было бы неловко показаться слабовольной плаксой, убежавшей от собственного могущества. И Цири не спрашивала о тех, кто когда-то были ему родными. Было так глупо наверное, начни она расспрашивать о том, что ни в коей мере ее не касалось. Эскель не выглядел мужчиной, который доверился бы даже той, что делила с ним постель. (Особенно постель). Он ставил перед ней чашку с бульоном, тут же отходя к остальным ведьмакам с непроницаемым выражением на лице, будто и не было никакой её в помине. Словно минуты назад не Эскель монотонно вылавливал из общего котла самые соблазнительные кусочки мяса, чтобы она наконец нормально поела. Чаще всего такие приливы заботы случались, когда Геральт уходил из крепости с Йен или Лютиком. Было непонятно: специально он избегал правды, или просто ничего не знал. Не заметить было сложно, на самом деле. Эскель решительно и крепко стоял на своем, не собираясь увиливать или скрываться специально. Да, это не было выставлено напоказ, но и тайны они не делали. Все шло своим чередом, словно так и было предначертано. Она и не знала, как было бы, будь они в более устойчивых отношениях. Какие устойчивые отношения вообще могут быть с ведьмаком? У Цири был пример перед глазами: Йеннифер, которая запиралась в своих покоях, решительно избегая встреч с Геральтом после каждого спора. И он, — любивший ее до дрожи, — позволял страдать. Так что реальными отношениями с ведьмаками похвастаться не мог наверное никто. Эскель не делал ничего из того, о чем в детстве рассказывала бабушка: как лорды сражаются за сердце своей леди. Ему и не стоило. Она ведь больше не леди.***
Зима подходила к концу, и им с Геральтом и Йен совсем скоро предстоял долгий путь. Это было больно — представлять сцену прощания. Никакой сцены конечно и в помине не будет. Княжна не уверена, что он вообще выйдет попрощаться. Йен улыбалась снисходительно и мягко, стоило Цири замереть на месте, яростно потирая друг о дружку ладони. Она будто знала о внутренних баталиях, но не могла облегчить эту боль. А Лютик тоскливо провожал взглядом, когда она летела как мотылек, за уходившим прогуляться Ведьмаком, в лес. Ему тоже было известно о разбитом в конечном счету сердце. Лишь однажды Геральт притормозил ее после утренней тренировки, не решаясь просмотреть в глаза. Его взгляд был направлен куда угодно, только не на Цири. — Первая влюбленность может быть самой болезненной, — по итогу сказал он. О, будто ей не было известно. Она девушка и росла в замке, в окружении таких же молодых особ, которые влюблялись и плакали, делились первыми впечатлениями, обнажали душу перед подругами. Тогда Цири относилась к этому с презрением, фыркая на свой лад. Гораздо интереснее было улизнуть из дворца, играясь в прятки с друзьями, а не выслушивать бред каких-то чувств. Хотела бы она фыркнуть и сейчас.***
Он появлялся ближе к ночи, на ходу скидывая рубаху, и тут же забирался под накидку, оставляя ряд поцелуев на шее. Было бы интересно узнать, чувствовал ли он? Цири только вела плечами, ожидая, пока тепло разольётся по телу приятными волнами и жить станет гораздо проще. — Как спалось? — спрашивал он без особого интереса. — Хорошо. Эскель знал — это правда. У них как-то повелось на досуге говорить друг другу правду, какой бы она не была. Просто княжна вдруг открылась ему, становясь честной до кончиков пальцев. Она старалась не выпускать его из кровати до последнего. Пока какой-нибудь посыльный не пробежит мимо, многозначительно покашливая. А если это все же будет Ламберт, то ещё и выдаст пару ехидных замечаний. Просто смотрела, как лучи встающего солнца падают сначала на каштановую прядь, а потом и на все лицо. В такие моменты думать о какой-либо другой красоте мира не было возможности. Особенно тогда, когда Эскель снимал маску, которую носил десятилетиями, и становился слишком расслабленным, позволяя ей касаться и изучать. Никто из них не решал, какую черту взаимоотношений следует пересекать в тех или иных случаях. Все было интуитивно и на эмоциях. Просто она помнила, как помогала Трисс и Геральту вытаскивать его с того света, рыдая над криками боли. Просто он не мог забыть, как она единственная не отходила от постели ни на шаг, смачивая пересохшие и потрескавшиеся губы водой. Тогда это и случилось. Геральт снова поймал ее на напряжённый разговор, но все и так было понятно. Этой ночью ведьмак прощался. Не было ни страстных поцелуев или заверений в вечной любви и ожидании. Даже слез у нее — и тех в помине. Просто Цири поняла несколько непреложных истин: он больше не вернётся в ее постель, и это то, что нужно принять как данность и тот же судьбоносный поворот; а ещё — в ее постель вообще больше никто и никогда не войдёт. Иначе она убьет себя в ту же секунду. Она хотела бы сказать Геральту, что это очень страшно. И воздух совсем не поступает в лёгкие, поэтому с самого утра она ходила по коридорам, держась за стены. Страшно пропасть — просто исчезнуть как одно целое, когда теряешь не просто свое королевство, а целый мир. — Ламберт, Койон и Эскель на заре покинули крепость. Шум в голове нарастал так быстро, будто бы она снова рушила землю под ногами. Геральт говорил буднично, сдерживаясь изо всех сил — «