***
Во второй раз Хакс чувствует, что не может дышать. Они сцепились, словно два ожесточенных нексу, прямо в безлюдном коридоре. Начало очередной ссоры было нелепым, каким-то особенно бессмысленным в этот раз — словно они только и делали, что искали малейший для этого повод. Все вокруг было пропитано яростью — бессильной, но оттого лишь более кровожадной. Красочной, как расплывающиеся перед глазами пятна. Она давила на его поникшие плечи с сокрушающей, пугающей силой — с той же силой, с какой ложилась на его вспотевшее в один миг тело тяжесть витающего вокруг запаха. Запаха, что Рен принес с собой, будто невидимого посторонним спутника: рядом с ним удушливо пахло сухой, выжженной землей, и даже той золотисто-красной пылью, которой был покрыт его изорванный местами плащ. Но не это мешает Хаксу вздохнуть — чужая рука, напоминающая стальные оковы, с каждой секундой сжималась вокруг его горла лишь крепче, и прижимала, почти вдавливала его внезапно закружившуюся голову к хладной дюрастали стен. В крови Кайло, должно быть, до сих пор течет адреналин, закипает его вспыльчивый нрав. Рычание его звучало словно издали, но даже в нем — особенно в нем — эхом звучала недавняя страстная битва, законченная лишь часом ранее безымянная миссия. Хакс сглотнул, насколько позволяла до сих пор обхватывающая шею чужая ладонь, и отчетливо почувствовал, как словно по его молчаливой просьбе ослабла хватка этих сильных пальцев. Крупица уступчивости, что появилась после той размытой в памяти ночи. Хакс поднял руку, постучал пальцами по замершему перед лицом шлему. Горло слегка саднило, когда он медленно проговорил: — Я видел тебя, Рен. Не смей носить этот нелепый пласт металла при мне. — С чего ты взял, — раздался голос сквозь вокодер, — что ты настолько особенный? — В тот раз ты пришел ко мне без маски, — тихо ответил Хакс, и ему показалось, что чужая ладонь вновь сжала горло сильнее, чем прежде. — Тогда какого криффа она появилась передо мной снова? Запоздалая застенчивость, Рен. Хакса поражала грубость собственных слов. Еще совсем недавно он потратил целую смену, отчаянно пытаясь осознать произошедшее в своей укрытой темнотой каюте, и только многолетняя боевая выучка не дала ему увязнуть в расплывчатых, спонтанно всплывающих в голове воспоминаниях, не позволила погрязнуть в мыслях, рассеянно замирая на долгие минуты под взглядом подчиненных. В ту ночь он спал без привычно мучающих его тревоги и кошмаров, и проснулся от звонкой трели консоли совершенно один, с пустующей напротив половиной кровати. А вскоре после этого почти заставил самого себя поверить, что это все было чересчур ярким, неслыханным до абсурдности сном. Но в этот самый момент он почему-то был удивительно самоуверен — и уверенность эта теперь беспощадно выплескивалась в его колких, саркастичных фразах. С неутихающим изумлением Хакс понял, что хотел бы увидеть, что в свою очередь сделает Рен. — Кто бы мог подумать, что за этой маской скрыты такие детские и невинные глаза. Что под маской ученика Верховного лидера, убийцы, прячется мальчишка. Мой тебе совет — не снимай ее, если хочешь, чтобы тебя боялись. А именно этого ты и добиваешься, блуждая здесь, словно призрак. Хакс не успевает продолжить. Рен отнял руку от его шеи, медленно и словно неохотно, будто остерегаясь, что его жертва в любой момент сумеет сбежать. Но Хакс не думал сбегать, не думал даже отойти от стены, куда так болезненно впивались выпирающие под кителем лопатки. Он наблюдал с горячей, пульсирующей в освобожденном горле решимостью, подсознательно ожидая мгновенную расправу, как Кайло потянулся к маске, с шипением снимая ее за два коротких вздоха. От Рена исходило ощущение сдерживаемой силы: от напряженных и расправленных широких плеч, от горделивой и такой нехарактерной для него военной выправки, и только его глаза — мерцающие и черные, как неограненный обсидиан — источали неуправляемую, бушующую в нем энергию. — Ты больше не скроешься от меня за своей маской, Рен, — угрожающе пробормотал Хакс, замерев взглядом на его молодом лице. — Даже темнота ничего не сумела от меня скрыть. Ты спятил, если внезапно решил… Но когда Рен, хрипло выдохнув, внезапно целует его, Хакс не находит в себе сил — или желания — его оттолкнуть. Их обоих не отрезвляет даже грохот падающего им под ноги шлема. В этот раз они не доходят ни до одной из кают.***
Четвертый раз начинается с искрящих, развороченных световым лезвием приборных панелей. — Тебе место в карцере, глупый мальчишка, — первое, что говорит ему Хакс. В лице Рена напротив — обессиленном, разочарованном — читалось хлесткое «с тобой на пару». Но тяжелое дыхание, со свистом вырывающееся из его рта, казалось, в этот момент не позволяло ему говорить. Его приступы ярости начинали тревожить своей интенсивностью — они мучали его рассудок, и точно так же мучали тело, пока не выпадет меч из ослабевших и подрагивающих рук. Хладнокровие Хакса же остужало его, словно выплеснутая на зашипевшую лаву ледяная вода. — Как же тебе нравится постоянно упоминать мой возраст, — c едва заметной угрозой в голосе мрачно процедил Рен. — Чувствуете себя лучше после такого, майор? — Лишь указываю, как выглядит для всех вокруг твое поведение. И твои несносные, варварские манеры. — Тогда научи меня. Хакс поморщился, отчетливо чувствуя, как на него неумолимо накатывает его собственная — холодная и усталая, в отличии от Рена — ярость. А потом они набросились друг на друга, позабыв о званиях, репутации и чести, озлобленные на все вокруг и в особенности друг на друга, пока сопротивление не превратилось в острую, словно от удара кинжалом боль, а после — пока она не стала горьким и одновременно сладким удовольствием.***
Шестой, а после него и седьмой раз случаются в тренировочном зале. За Реном было интересно наблюдать. Практически лишенный какой-либо тактики и стратегии, и полагающийся в большинстве своем лишь на взрывы эмоций, он сражался хаотично и полубезумно — используя широкие, рубленные удары, отрывистые и резкие выпады, и лишь изредка сплетая их с изящными, словно в танце движениями и разворотами. Его техника все еще была несовершенна, но юность с легкостью затмевала этот недостаток — у него еще было время достичь любых высот. Были годы, чтобы приумножить уже имеющуюся жестокость, овладеть неизведанными сейчас знаниями Силы. Даже тело его, по природе своей массивное, словно бы громоздкое, и оттого порою неловкое, все еще хранило в себе едва заметную подростковую нескладность, пусть и скрытую за высоким ростом и переплетением канатов тугих, накаченных мышц. Хакс пытался убедить себя, что приходит сюда лишь для анализа расходов. Та скорость, с которой магистр лишал их тренировочных дроидов, поистине пугала его — как человека, что вел сразу несколько касающихся оборудования бюджетов. Но приходить сюда было ошибкой. Он должен был осознать это раньше — до того, как со всей имеющейся в крови страстью отвечать на поцелуи распаленного тренировкой Рена. Он должен был понять, что неясное притяжение, так искрометно связавшее их друг с другом еще в первую встречу, сработает и здесь. Сопротивляться было едва ли не больнее, чем уступать. С обсидиано-черными, в совершенном хаосе обрамляющими лицо волосами, и с взглядом столь разгневанным, что перехватывает дыхание, Рен был особенно, притягательно красив. Был так красив в своем несовершенстве, в своем неудержимом и заразном, словно иридианская чума, безумии. Оружие — могущественное и беспощадное — которое с легкостью выскользнет из твоих пальцев, если не удерживать достаточно крепко. Кайло, раззадоренный битвой, не сдерживается. Впивается зубами неаккуратно, целует отчаянно, почти дико. Впечатывает собственным телом нестерпимо сильно, прижимается близко, не оставляя между их телами и дюйма свободного пространства. Все это напоминало его бой — безудержный и свирепый. Здесь он забывал себя, отдавался во власть собственной жажде разрушений — и Хакс, с укором вспоминая себя в те моменты, понимал, что ничем от него не отличался. Казалось, Рен действительно передавал свое безумие, лишь единожды коснувшись его обнаженной кожи. Заставлял себе уподобиться, зажечься той же яростью, что и он. И здесь, среди этих бесцветных, блеклых стен, они всегда вели себя так — подобно зверям, внезапно позабывших самих себя за дверями этого зала. Зверям, утративших личность, принципы и данные себе обещания. Паника накрывает Хакса с головой именно в седьмой — последний в этом месте — раз. Тогда его связывающей с реальностью тонкой нитью были выцветающие пестрым туманности гематом, такие же болезненные, как и неаккуратные следы от укусов. Кровь, редкими каплями орошающая поблескивающий под их ногами пол, напоминала его спутанному от возбуждения сознанию рассыпанные рубины. Кайло, взмокший, невыносимо горячий, прижимался грудью к его спине. А потом, повернув его раскрасневшееся лицо к себе навстречу, впервые за тот раз поцеловал, и повел губами дальше, к влажному от пота затылку, к потемневшим янтарно-рыжим волосам. Тихий, но невыносимо интимный и прозвучавший рядом с ним стон буквально выдрал Хакса из поглотившего его исступления. Что они делали? Этот нелепый вопрос возник в его голове так внезапно, что впору было рассмеяться, но он только продолжал осознавать с нарастающим в груди страхом, как далеко они зашли. Он дернулся — не зная, не понимая — куда угодно, лишь бы уйти от жара чужого тела. Тревога, застрявшая в горле наподобие плотного комка, мешала сказать хоть что-то. Не позволила образумить их обоих, если это еще было возможно. Рен над ним замер, пережидая его смятение. Но не отпрянул, не сказал ни слова. Лишь забрал вместе с этим удовольствие, искрящееся под кожей от его движений. А потом вновь ожил, будто ощутив по колебаниям Силы, как покидает Хакса это неясное, возникшее из ниоткуда замешательство — скользнул глубже в его тело, властно обхватил его поперек напряженного живота, и продолжил раскачивать их обоих в удобном ему темпе, в одно мгновение стирая из его разума любое волнение.***
Восьмой раз — совершенно неожиданный, необъяснимый — происходит в грузовом ангаре. — Рен! — только и успевает сказать он. Но тот не слышит его удивленный возглас. Минутой ранее, стремительно приближаясь Хаксу навстречу со странной, напоминающей одержимость местью, решимостью, он точно так же казался погруженным в собственные, представляемые в голове образы. Разгоряченный, с лихорадочно подрагивающими крупными ладонями, скрученный в готовую лопнуть пружину — таким он зачастую возвращался после долгой охоты со своими рыцарями. Хакс проходил здесь случайно, лишь по воле случая впервые изменив привычный маршрут. Но Рен словил его и здесь, словно старательно и тщательно загоняя, как на недавней охоте, свою не подозревающую о преследовании жертву. Хакс успевает только сказать его имя — и Кайло, неаккуратно сжав его запястье, утягивает его в находящийся поблизости пыльный ангар. Бесцеремонно толкает к стене, почти опрокидывая его на высокую груду металлических ящиков, и бесстыдно прижимается к нему сам, недвижимый и тяжелый, словно монолит. С его рассеченной брови непрерывно шла кровь, склеивала пряди волос у виска, и раскалывала его напряженное лицо на две неровные части — и она же, срываясь горячими каплями на чистый китель или укрывающий Рена плотный дублет, пачкала их обоих. Хакс поборол в себе желание дать ему отрезвляющую пощечину. — Сейчас не время, — шепча, оборвал его Хакс. — Вам нужно в медотсек, Лорд Рен. Но тот вновь не слышит. Лишь смотрит, так и не сказав ни слова — мгновение, два, три. Словно вслушиваясь в ускоренное от неожиданности сердцебиение Хакса, пытаясь отчаянно уловить шумное, и такое же учащенное дыхание, вырывающееся между его губ. Смотрит — и внезапно падает на колени, прижимаясь покрасневшим ртом к поблескивающей пряжке ремня. Хакс осознает, что стонет. Тихо, на грани слышимости. И аккуратно вплетает пальцы в взъерошенные, невыносимо мягкие черные пряди. Их восьмой раз проходит сумбурно, грязно. Среди полутьмы одинокого и пыльного ангара, с тяжелым запахом крови, намертво въедающейся в ткань одежд. Без поцелуев. Лишь с горячим, влажным жаром широкого рта и темными, таящими безумие глазами, покорно смотрящими на Хакса снизу вверх.***
Их следующий раз случается лишь спустя одиннадцать стандартных дней. — Если бы ты был менее безрассуден… — шипит Хакс. — Хотя бы часть, криффова часть штурмовиков могла быть цела. Я не требую от тебя защищать их своей грудью, не требую и того, чтобы ты следил за ними, словно за сворой беспокойных детей. Но и не думай хоть на секунду, что имеешь право приносить их в жертву только ради своих прихотей. Ты столько не стоишь. И стольких не стоишь тоже. Лицо Рена — отражение его собственного. Лишь гнев в изгибе бровей и разгоряченные, покрасневшие скулы. Его выразительное лицо представляло собою если не раскрытую книгу, то включенный с изложенным на экране текстом датапад — стоило лишь мимолетно пробежаться по нему взглядом, узнавая всю суть. — Не заблуждайся, что ты не приносишь в жертву сам, — отвечает Рен мгновенно, будто парируя удар в схватке на мечах. Его вкрадчивый голос, невыносимо молодой, не измененный вокодером шлема, стремительно грубеет, когда он продолжает: — Тебе нет дела до их жизней так же, как и мне. Нет дела до жизней пропавших без вести, до этого впавших тебе в немилость офицеров, и нет дела до жизни бывших адмиралов, необъяснимо найденных мертвыми в своих запертых изнутри каютах. И даже смерть собственного отца тебя не беспокоит так, как должна была беспокоить на самом деле. Мы с тобой похожи намного больше, чем ты думаешь. В следующий раз не забывай о своих «секретах», когда будешь готов прочесть мне еще одну нотацию. В словах их обоих — неизменно задетая гордость и достоинство. И все же на Хакса стремительно накатывает необъяснимое, пугающее его самого ощущение, с головой накрывшее его после слов Рена. То самое чувство, что привычно набрасывалось на него в те редкие минуты, пока он пребывал в комнате с безликими пленными: оно глодало его, болезненно и безжалостно, пока он наблюдал своими глазами методы допроса Рена — как мысли людей ускользали из их разума, незаметно для самого человека либо с режущим слух воплем боли, и преподносились ему, обнаженные, откровенные, как на раскрытой ладони. В тот момент, когда до него доходит смысл сказанной фразы, он чувствует, как стремительно ускоряется пульс. — Когда именно ты решил, что имеешь право залезть мне в голову? — понизив голос от ярости, спросил Хакс. — Подобных подробностей явно нет в моем личном досье, мы оба это знаем. Рен, почти незаметно оцепенев после его слов на несколько жалких мгновений, пришел в движение. Медленно склонил голову, и повернул ее в сторону, являя взгляду Хакса лишь вид в профиль, мягким контуром света очерченный в одиноком коридоре палубы. Он, казалось, не замечал, что всегда делал это в моменты задумчивости. Хакс и сам не знает, когда успел научиться расшифровывать его жесты. Но он не стал задумываться об этом вновь — не тогда, когда лицо Кайло, и так лишенное любого намека на пристыженность, вдруг стало нахально, почти по-мальчишески самодовольным. — Это не всегда намеренно, — спокойнее, чем от него можно было ожидать, ответил Рен. — Ты всегда думал громче всех остальных. Особенно в постели. Намного громче, чем в любое другое время. Молчание, воцарившееся после этих слов, едва ли продлилось несколько секунд. — Я бы мог научить тебя защищать свои мысли, если пожелаешь, — продолжил Рен, так великодушно, словно делал одолжение. — И в следующий раз, быть может, я не буду размышлять, что выбрать слушать — твои мысли или твои стоны. Хакс, застыв от возмущения, раздосадовано перевел на него взгляд, и Рен, словно предвидя это, встретился с ним своим. — Я подозревал еще с самого начала, что вы, Лорд Рен, выросли в притоне где-то на окраинах Новой Республики, но мне еще не доводилось получать этому такое явное подтверждение. Не представляю, какие именно ваши качества показались Верховному лидеру достойными внимания. — Те самые, что позволяют целовать первых встречных, пребывая в алкогольном опьянении. Хакс пренебрежительно фыркнул. Он только сейчас вдруг пожалел об этом пьяном поцелуе — пусть и не о том, что следовало за ним. — Как по-взрослому. Рен всего лишь пожал плечами. Иногда — прямо в подобные моменты — он действительно вел себя как своенравный подросток, на удивление быстро отбрасывая свой задумчивый, загадочный и молчаливо-мрачный образ. Его настроение порой менялось невообразимым образом. Кайло имел необычную способность легкомысленно и беззаботно переключаться с одного состояния на другое — в одно мгновение забывать, что он являлся учеником Верховного лидера и магистром таинственного Ордена Рен, и в эту же секунду становиться лишь молодым юношей, будто бы незатейливо подошедшем к нему в забитой людьми кантине и использующего грубый, безыскусный и словно бы неаккуратный в своем обращении флирт. Эта перемена, как признался себе Хакс еще недели назад, в какой-то мере притягивала, и лишь изредка — отталкивала. — Мне нет необходимости следовать вашему регламенту дисциплины, — ответил Рен. Хакс без лишних слов положил свою ладонь на его скрытую дублетом грудь. Толкнул, грубо и неосторожно, ожидаемо не сдвинув его громоздкое тело с места, но с легкостью привлекая внимание, пока Кайло вновь не перевел на него взгляд своих темных, напоминающих бездну глаз. — Тогда ищите свой «следующий раз» там, откуда вы прибыли, магистр. С моей стороны было бы жестоко снова ставить вас перед выбором, и я прошу прощения, что был с вами так груб. Наверняка, это было трудно — решать, слушать мои мысли или мои стоны. Обещаю, это больше не повторится. Сияние глаз Рена смягчилось, словно насмешливая, веселящая их обоих бравада Хакса была именно тем, чего он так ждал. В нем чувствовался некий импульс, потребность сделать хоть-то, чтобы прервать эту нависшую над ними неопределенность. Но по какой-то причине он медлил: лишь всматривался в него потеплевшим взглядом, пытаясь прочесть в нем любые, давшие ему хотя бы малейшую подсказку перемены. И скорее всего, он их наконец-то находит — выражение его лица становится каким-то отчаянным, беспомощным. Будто он чувствовал, что у него не осталось сил сопротивляться. В ту же секунду Кайло поддается ближе и целует его, медленно и нерешительно-робко, словно и не он, несколькими минутами ранее, так беззастенчиво и саркастично отвечал на выпады Хакса. Рен — за исключением их первого раза — всегда целовал его первым.***
Когда он, чувствуя, что находится на пределе после одной из тяжелых смен, приходит к каюте Рена, тот открывает ему за мгновение до того, как подрагивающие от скопившегося напряжения пальцы Хакса нажимают на кнопку вызова. Словно Кайло ожидал его, и точно знал, что он придет. Тогда Рен отступил вглубь собственных комнат, пропуская его. Молча, без издевательских и преследующих цель задеть его фраз. С мягким, перекатывающимся в золотисто-карей радужке предвкушением. Тогда случаются их одиннадцатый, и следом за ним — наполненный пьянящей усталостью и умиротворением, двенадцатый раз.***
Планировка каюты Рена казалась знакомой. Она была похожа на его собственную — такую же аскетичную, как и все жилые помещения на этом корабле. Казалось, лишь спальня его была больше, а кровать — шире, словно давно наперед зная, что будет в редкие часы вмещать на себе сразу два переплетенных тела вместо одного. Даже его постельное белье, что Хакс изредка в порывах сжимал меж пальцев, ощущалось мягче его собственного — единственное из всего, в чем хоть как-то был заметен отпечаток личности Рена. Оно не было стандартного пепельно-серого цвета, и вместо этого было окрашено в один из тяжелых оттенков темно-фиолетового, что неизменно уступал свое место непроглядному черному, когда каюта убавляла свет. Оно — гладкое и шелковое на ощупь — растекалось на поверхности кровати подобно одной из туманностей, которые они изредка могли наблюдать на обзорной палубе. «Принц», — вновь насмешливо подумал Хакс. За исключением кровати, во всем остальном его апартаменты пустовали: беспечно являли глазу лишь голые, безжизненно-идеальные стены, пустой и не заполненный ничем транспаристиловый стол, а также находящуюся в спящем режиме, и скорее всего никогда не использовавшуюся личную консоль управления. На полу рядом с его кроватью лежала небольшая циновка — для медитаций, как предположил Хакс — из неизвестных засушенных побегов. И конечно, обзорное окно прямо напротив, имеющееся во всех каютах Высшего командного состава. Быть может, Рен смотрел на него — вот так, беззаботно расположившись среди смятой простыни — когда не мог заснуть. Пересчитывал мерцающие за прозрачной поверхностью звезды. Отпускал свою эфемерную Силу растечься дальше, за границы корабля — прямо в равнодушный ко всему вакуум космоса, считывая колебания самой жизни и смерти, и всего, что окружало «Финализатор». Казалось, хозяину этих комнат была чужда роскошь так же, как и практичность. Кайло Рен был определен им сюда около года назад, но при взгляде на его каюту складывалось неизгладимое впечатление, что он прибыл сюда только вчера. Ощущение, что здесь и вовсе никто не живет, никогда не жил — и быть может, сейчас в кровати с ним лишь мимолетное видение, бесплотное и сотканное лишь из его мыслей и одиночества. Но Хакс не помнит, когда в последний спал так же крепко, как в ночь, когда делит с Реном постель. Он думал, что проснется здесь почти в лихорадочном испуге, не сумев в первые мгновения узнать окружающие его чужие стены. Но Хакс просыпается так, как мечтают проснуться все: выбираясь из захватившего его глубокого сна совершенно разомлевшим от нагретого кокона ткани, и в приятной, мягкой истоме, какая только бывает после истлевшей на коже недавней страсти. Только после этого всего его в очередной раз сковывает инстинктивный страх. Хакс вздрагивает и приподнимается на руках, лишь на периферии сознания чувствуя соскальзывающее с груди одеяло. Спустя миг поперек живота ложится чужая рука. Ожидаемо. Он и не сомневался, что сумеет уйти отсюда незаметно. — Как давно ты проснулся? — осторожно спрашивает Хакс. — У меня чуткий сон, — только и отвечает тот, и в его ясном голосе не слышалось даже отдаленной сонливости. Хакс оборачивается, с пугающей отчетливостью осознавая, что вид обнаженного, лежащего рядом с ним Кайло запросто может ослабить его стремление уйти. Так и происходит: пронзительный взгляд томно прикрытых темно-карих глаз, дюймы бледной, усыпанной родинками кожи и плавная линия лишь частично скрытого простынью тела невообразимым образом заставляет его усомниться. — Собираешься меня отсюда выпустить? — все же спрашивает он. — Армитаж. Имя, так непринужденно произнесенное рядом с ним, заставило его замереть. Рен скользнул взглядом по рабочей консоли за его спиной, вглядевшись в слабо высвеченное на ней время. — Твоя смена начинается только через четыре часа, — сказал он. — Ты смотрел мое расписание? — не раздумывая, спросил Хакс. Рен не ответил. Не освободил его, не убрал руку. Неслыханная наглость, смутно подумал Хакс. — Ты мог бы ненадолго остаться. — Мы здесь не для того, чтобы обниматься в кровати циклы напролет, — Хакс произносит это с большим раздражением, чем намеревался. — Будь благоразумен, Рен. Не теряй голову. — Не Рен. Это титул. Я не единственный, кто его удостоен. Меня зовут Кайло, ты знаешь. И после короткого промедления все же убрал руку, скользнувшую в последний раз — словно бы намеренно — вплотную к его теплой коже. — Но ты прав, — хмыкнул Рен, и расплывчато добавил: — Время для этого уже прошло. Одеваясь, Хаксу показалось, что в глазах Кайло мимолетно и почти неуловимо промелькнуло разочарование. Он продолжил думать, что, отказывая себе в этом, еще успевает их обоих спасти.***
Возможно, он ошибался. Ощущения убивают его. Воспоминания вызывают зависимость — как старый голопроектор, который он все никак не заставит себя выключить. Они все еще обволакивали его, словно кокон из драмаззийского шелка, туго оплетали горло. И не меркли, даже столько корабельных дней спустя. Болезненная, чересчур грубая хватка широких ладоней — врезающаяся в вспотевший затылок, смыкающаяся на беззащитных боках, безжалостно сжимающая бедра. Горячий, крупный рот, что оставляет за собою влажный след. На шее, груди, животе. На внутренней поверхности его бледных, почти дрожащих от переизбытка ощущений бедер. Поцелуи — неизменно беспорядочные, лишающие воздуха в легких. Словно попытки укротить его, успокоить — заставить отдаться. Забыть о происходящем, хотя бы на время. Воспоминания о том, как Рен использовал его тело, почти лишают Хакса рассудка, когда вновь всплывают наружу. Он почти мог почувствовать разрушающие, переполнявшие его тело толчки, почувствовать обжигающую тяжесть, что давит на него сверху — иногда с ощущением обнаженной кожи, но еще чаще — с трением так и не снятой одежды. Он почти мог почувствовать, как расслаблялось и обмякало его тело в кольце сильных рук — от горячего и порою льстивого шепота или от взгляда, безмолвно приказывающего его уступить. Он почти мог ощутить подкатывающее к горлу волнение. Сейчас, замерев в задумчивом оцепенении в своем стерильно-светлом освежителе, Хакс осознавал, что вскоре утонет в этих откровенных и бестактных воспоминаниях, словно в одном из вязких болот Дагобы. Прохладный воздух, что циркулировал вокруг, сейчас делал только хуже, заставляя его кожу — такую горячую, влажную от липкого пота в воспоминаниях — покалывать от отрезвляющего холода в реальности. И даже привычная череда глубоких и спокойных вздохов, что раньше хотя бы немного утоляла привычную тревогу, показалась ему сейчас пугающе бесполезной. Возбуждение нарастало, стремительно разгоралось под его кожей вопреки тщетным попыткам успокоиться, и казалось, что даже не думало угасать. Хакс не знает, волнует ли его эта необременительная связь — их негласное соглашение, которое они заключили без слов, без обсуждений. Все казалось таким естественным: да, естественным было засыпать с ним вместе, проваливаясь в удивительно легкий и глубокий сон, естественным было и просыпаться с ним рядом, чувствуя сильные руки, твердой хваткой державшие поперек живота и груди. Несмотря на вспыльчивый, поистине тяжелый характер Кайло, к нему было легко ложиться в постель. Необъяснимо, но так просто. Это отдаленно напоминало Хаксу непродолжительные и яркие в Академии связи — тогда они, юные кадеты в кричаще-алой форме, почти перегрызали друг другу глотки в борьбе за первенство, и лишь иногда вверяли себя бушующим в крови гормонам и взаимной ненависти-притяжению. Но сейчас даже это казалось ему лишь блеклым отражением, жалким подобием его связи с Реном. Хакс, наконец-то вырвавшись из тумана задумчивости, встретился взглядом со своим отражением. Глаза его казались ему прозрачными, как вода. Они не шли ни в какое сравнение с глазами Рена — те укрывали в себе несоизмеримые крупицы космоса, бездонные и трепещущие… Он понял, что хотел увидеть их снова. Он хотел еще. Он хотел больше.***
В их четырнадцатый раз незаметно вплелась нежность. — Я устал, — пробормотал он Рену в грудь. Или в ключицу, или ближе к шее. Он не был уверен. Хакс чувствовал себя пьяным: тело после оргазма пребывало в мягком изнеможении, расслаблено расположившись поверх горячего, словно мустафарская земля, тела Кайло, а мысли впервые за долгое время слипались в голове в липкий и бесформенный клубок. Он ощущал, каким неповоротливым казался ему во рту его язык, и был почти уверен, что попробуй он что-либо сказать — и услышит вместо четких слов неясный лепет. Но его уже давно перестало волновать, каким его увидит Рен. У него были на это свои причины — прошедший цикл оставил в нем лишь апатию и истощение. Руки, казалось, до сих пор подрагивали от клокочущего в груди волнения. Ему еще предстояло, как и Кайло, научиться необходимой ему выдержке. — Как выглядит твое расписание? — зачем-то спросил Хакс, пытаясь не представлять, каким осоловелым и полусонным он предстает сейчас перед Реном. — Ты всегда свободен, всегда готов «помочь» мне. Рассудок явно покинул его, когда он пробормотал с отчетливым намеком: — Вот так ты служишь на благо Первого ордена? — Ты устал, — повторил его слова Рен, будто оправдывая. — Ты не в себе. Хакс фыркнул. Мысли его неспешно ворочались лишь вокруг одного вопроса — что именно было прижато к его лицу. Была ли это все-таки шея или, возможно, ключица… — Даже алкоголь оставляет тебя более разумным, — заметил Кайло. — Не настолько разумным, чтобы мне не пришла в голову мысль, что поцеловать тебя — хорошая идея. Горячая ладонь надавила ему на затылок, с легкостью заставив замолчать. — Не советую тебе говорить, пока не поспишь, — послышался насмешливый, и такой юный голос Кайло. — Я думал, что пик твоей невыносимости приходится на начало цикла. Я снова ошибся. Только усыпляющая его с каждой секундой усталость не позволила Хаксу возмутиться.***
После их пятнадцатого раза, неспешно застегивая на груди слегка мятую рубашку, Хакс внезапно спрашивает: — Ты успеешь закончить отчет к концу следующей смены? Вопрос почти удивляет их обоих своей небрежностью, отсутствием когда-то существовавшей между ними неловкости. Тем, с какой легкостью он был задан. — Да, — помедлив, ответил Рен. — Да, я успею. — Хорошо. И до сих пор пребывая в какой-то странной, напоминающей нежность воодушевленности, Хакс отвлеченно продолжил, словно делая комплимент в характерном для себя официально-деловом стиле. Не то чтобы Кайло ценил отведенные ему комплименты. Он принимал похвалу только от Верховного лидера. — Ты излагаешь суть на удивление кратко, без лишних слов. Стоит признаться, читать твои отчеты — одно удовольствие. Офицеру Унамо стоило бы у тебя поучиться. Она имеет привычку слишком часто злоупотреблять ненужными для нас описаниями. — Все ради твоего удовольствия. Хакс обернулся, незатейливо поправляя прячущий укус строгий воротник. Взгляд его казался игривым. — Ради звезд, Кайло, — веселясь, пробормотал он. — Только не скажи случайно подобное на мостике.***
За несколько часов до их шестнадцатого раза Фазма смотрит на него так, словно он спятил. — Вы ужасны, вы оба, — лаконично заявила она. — Какие еще помещения на «Финализаторе» вы использовали для этой цели? Ответь мне, Армитаж. Я должна знать, чтобы не появляться там в ближайшую сотню смен. — Фазма. Хакс поморщился. Иногда она не оставляла капитанскую строгость даже в разговоре с друзьями — не самая худшая ее черта. — Не говори так, — осадил он. — Он не так уж и плох. — Он тебя скомпрометировал. — Речь идет не о твоих штурмовиках. Подбери другой аргумент. Она лишь хмыкнула, встряхнув короткими белокурыми волосами, и едва заметным движением огладила зажатый в руке хромированный шлем. В ее холодных, бесстрастных серо-голубых глазах стремительно назревало любопытство. — Он здесь всего год, — сказала она, и в ее твердом голосе проскальзывало мучавшее ее недоумение. — Но ты позволил ему подойти к себе так близко. Это на тебя не похоже. Он даже не твой типаж— любой бы сказал, что в нем нет ничего, что тебя привлекает в мужчинах. — Он очень страстный. Бледное лицо Фазмы, зачастую отрешенное, невыразительное, в одно мгновенье переменилось. Она лишь фыркнула — наполовину от смеха, наполовину от отвращения. — А я уж было подумала, что ты наконец-то созрел для серьезного разговора на эту тему. Хакс перевел на нее уставший взгляд. Любовь Фазмы к выдиранию из человека необходимой ей информации была безграничной. Эта привязанность похвально служила Первому ордену — любой дефектный штурмовик, на которого она незамедлительно вешала стигму предателя, раскалывался в течении нескольких минут. Но именно эта ее нездоровая любовь превращала каждую четвертую их беседу в допрос с пристрастием. — Что именно ты хочешь от меня услышать? — сдержанно спросил он. — Мы ни о чем не договаривались. Я не преследую его, и не умоляю обратить на меня внимание. Я лишь не отказываю. Просто так выходит. — «Просто так выходит»? Ты не говорил подобным образом даже в свои неполные двадцать пять. Она вновь фыркнула, добродушно и как-то сочувственно, словно ему требовалась поддержка. Ее неприязнь к Рену чувствовалась даже в воздухе. — Ты хочешь прекратить? — спросила она, слегка прищурившись. Весь ее вид источал отчетливую готовность ему в этом помочь. — Крифф, Фазма, — беззлобно выругался Хакс. — Он не ракгульская чума. — Не могу ничего утверждать. Она умолкла на несколько секунд, будто подбирая слова, чего редко себе позволяла. Казалось, она всеми силами старалась, чтобы их разговор соответствовал понятию «дружеский». — Вспомни, как капитан Норд — или Норден? — ходил вокруг тебя целых четыре месяца, а ты лишь старательно делал вид, что не замечаешь его просящий, как у побитого массиффа взгляд. Хотел бы ты простого удовольствия — давно переспал бы с ним, и оставил позади. Ты отлично это умеешь — забывать людей. Нет, здесь явно замешено что-то другое. И после этого ты не заставишь меня поверить, что он действительно не заразен, как чума. — И почему я не допытывал у тебя, как ты провела ночь с той принцессой с Ааргонара? — с легкостью парировал он. — Она казалась еще большим варваром, чем Рен. Глаза Фазмы неуловимо потеплели — несомненно, она воскресила в уме связанные с этим воспоминания. Только звезды знали, чем ей приглянулась та нелюдимая и мрачная, словно предсумрачное небо, женщина. Быть может, его с Фазмой сближало большее, чем годы нерушимой, пусть и грубоватой на первый взгляд дружбы — по крайней мере, в последнее время они выбирали для себя удивительно схожих любовников. — Ты бы согласилась повторить? — спросил Хакс. — И согласилась бы потом отказаться от нее? Возможно, этим ты сама ответишь на свой вопрос. Она промолчала. А потом лишь сильнее перехватила шлем, будто нестерпимо желая его поскорее надеть. — Крифф с тобой, — вырвалось у нее. Она казалась побежденной. — Делай как знаешь. Только подумай дважды, перед тем как решить прийти ко мне залечивать свое разбитое сердце.***
Во время их восемнадцатого раза они не говорят. Слишком поздно говорить: «Это плохая идея».***
Их девятнадцатый раз случается после одной из вечерних медитаций Кайло. Таким спокойным — когда не пребывал в посторгазменной неге — он видел Рена впервые. Тот сидел, скрестив ноги, на своей циновке, а ладони его расслаблено покоились на коленях. От него веяло собранностью, контролем. Лицо было удивительно безмятежным — оно было таким каждый раз, когда Хакс замечал его спящим. Невинное, словно именно в эти минуты исчезала вся его жестокость, обращались вспять все совершенные им зверства. Его лицу, как не раз размышлял Хакс, требовался хоть какой-то изъян, чтобы разбить эту видимую, словно не запятнанную ни единым грехом, непорочность. Возможно, шрам бы подошел. — Разве я вам не мешаю? — с напускной учтивостью спросил Хакс. — Сейчас вы не создаете помех. И я почти закончил. Рен говорил тихо, не открывая глаз. Лицо его оставалось ровным, безэмоциональным. — Разве ваши способности не питают эмоции? — Медитации помогают очистить разум, — ровным тоном произнес Рен. — И облегчают связь с Силой. Они не для того, для чего ты думаешь. — Хотя тебе не помешало бы, — хмыкнул Хакс. — Сражаться с самим собой — самая большая глупость, какую ты себе можешь позволить. Это не путь Темной стороны. — Какая жалость, что приборные панели думают иначе. Кайло не поддавался на провокации. Видимо, медитации действительно были эффективны. — Значит, вам все разрешено. Пользователем Силы. Верховный лидер поощряет твою ярость. И безрассудство. — Ты всегда с пренебрежением говорил о Силе. — Но разве вам не запрещены… — Хакс подбирал слова, — связи. Близость. Любое, что сбивает с пути. Лицо Рена в одно мгновение исказилось от гнева. Крупные ладони на коленях дрогнули, словно хотели сжаться в кулаки. Он открыл глаза, и его взгляд — изучающий, пробирающийся под кожу — помимо этого гнева внезапно таил в себе и необъяснимую печаль. Любые слова, которые Хакс собирался произнести, растаяли на языке. — Я больше не собираюсь себе ни в чем отказывать, — с мрачной решимостью сказал Рен, прежде чем поцеловать его мгновение спустя. — Больше нет. Что бы это ни значило.***
Их двадцать первый раз происходит после того, как Хакс падает в обморок. Медотсек остался таким же, каким он его запомнил. Размеренный писк медицинских дроидов, стерильно-светлые стены и легкий запах антисептика. Тонкие одеяла и узкие койки. А также слегка взволнованные, но в глубине своей пустые взгляды редких корабельных врачей. Среди всего этого Кайло казался лишней, наспех вставленной частью мозаики. Он казался чуждым этому месту — словно капля черной краски, случайно упавшая на белоснежный холст. Хакс понял, что упустил момент, когда тот пришел. Рен задумчиво вертел в ладони пустую емкость стимулятора, стоя у подножия его кровати. Только звезды знали, как он сумел ее найти. — Ты принимаешь их слишком часто, — в конце концов, сказал он. — Они тебя погубят. — Меня губит многое, — тихо ответил Хакс, устало прижавшись щекой к подушке. — И стимуляторы далеко не на вершине списка. Он не знал, имел ли он в виду их с Реном. Пока что все то, что он получал от связи с ним — расслабленность и удовольствие от близости, легкие беседы и страстные разногласия — было на удивление приятным. Он не хотел думать, не хотел представлять, как эта новообретенная стабильность когда-нибудь выбьет почву из-под ног, когда внезапно исчезнет. А когда-нибудь она исчезнет, как исчезает — мимолетно рассыпается — все в этой нестабильной, неустойчивой Галактике. В этот раз были только его руки, бесхитростно касающиеся Хакса в полутьме каюты: крепкие и широкие ладони, слегка мозолистые от рукояти меча подушечки пальцев, и безыскусная, незатейливыая ласка, которую они могли подарить. И Хакс старается не замечать, с какой осторожностью его касается Рен. Словно он, хрупкий, слабый, в любой момент с треском сломается в его хватке, будто миниатюрная статуэтка, которую случайно сжали крепче, чем было позволено.***
Широкие скулы Кайло все еще не утратили слабый бронзовый загар, когда был их двадцать второй раз. Не иначе, как отпечаток наверняка пустынной и жаркой планеты, с которой он прибыл этим корабельным утром. — Ты был без маски? — спросил Хакс. Совершенно глупый вопрос, учитывая, что почти обнаженный — за исключением укрытых одеялом бедер — Рен лежал прямо перед ним. Ответ на этот самый вопрос был беззастенчиво предоставлен его взгляду. Загар на коже Кайло был распределен неравномерно: он был виден на лице, но не доходил даже до линий ключиц, и еще слабее был заметен на кистях рук. Привычная бледность, как решил Хакс, шла ему намного больше. И по какой-то причине ему казалось невозможным представить Кайло, свободного от своих многочисленных слоев одежды, на виду у других. Иногда он забывал, что был не единственным, кто знает, как выглядит Рен. — В ином случае я рисковал быть сваренным заживо, — глухо ответил Кайло. Он уже медленно засыпал. Впрочем, это не останавливает Хакса от колкости. — Знаешь, тебе не идет. Рен слабо рассмеялся, его плечи едва заметно затряслись от приглушенного подушкой смеха. Раскатистого в обычное время, а сейчас — бархатного и мягкого. — Рад это слышать, — пробормотал он.***
В двадцать четвертый раз Рен переплетает их пальцы, и держит так до самого конца.***
После двадцать пятого раза — до странного медленного, словно у них было все время этого мира — Кайло вдруг делится откровением, отвечая на совершенно обычный, произнесенный с легкой, игривой усмешкой вопрос. — Разве есть что-то, чего вы боитесь, Лорд Рен? — в голосе Хакса была едва уловимая, но мягкая провокация. — Все из нас чего-то боятся. Он едва ли осознавал, сонный и уставший до приятной ломоты в теле, о чем они беседовали — возможно, это была какая-то нелепая чепуха, неосознанно озвученные обрывки мыслей. После близости Хакс имел отвратительную привычку терять контроль над собственным языком на какое-то время. Но Рен же, наоборот, всегда неизменно говорил только то, что хотел сказать. Кайло отвернулся, насколько позволяло положение их по-прежнему сплетенных, лежащих рядом тел. — Одиночества, — вскоре ответил он. — В конце концов, я останусь один. Даже здесь.***
Хакс не собирался об этом спрашивать — он почти поклялся звездами, что не спросит. Но понимает это только в тот момент, когда все же произносит. — Ты придешь на церемонию повышения? — бросает он, словно бы невольно. Он почти чувствует, что совершает глупость. Кончики пальцев покалывает от отголосков нервозности. Рен смотрит на него удивленно, словно он и сам не ожидал, что Хакс это скажет. И Хакс понимает, почему. Кайло не состоял в иерархии Первого ордена: не бывал на брифингах, не посещал совещания, и получал приказы лишь от Верховного лидера во время их личных аудиенций, которых не удостаивался никто, кроме него. Он едва ли был на мостике больше пары раз, с первого же дня своего пребывания на «Финализаторе» приступив к медитациям и нещадящим, длительным тренировкам. Несомненно, он будет притягивать взгляд. Никто не знал, чего от него ожидать, никто не видел его так часто, как видел Хакс. О нем ходили слухи, его боялись. Слышали о его вспышках гнева. Боялись столкнуться с ним лицом к лицу. И Хакс почти мог представить, как взгляды немногочисленных присутствующих — особенно Фазмы — будут направлены на одного лишь Рена. Несомненно, это было бы для всех неожиданным сюрпризом. — На завтрашнее утро у меня назначен вылет, — произносит Рен. — Хорошо, — помедлив, автоматически произносит Хакс, не испытывая ни капли удивления. Он до сих пор не знал ничего о миссиях Рена — ни о том, когда он отбывает, ни о том, когда возвращается. — Но я приду, — вдруг продолжает Рен, смотрит в ответ странно пронзительным взглядом, — может, останется пару часов на сон. Ложь. Они оба это понимали. Они не смогут сдержаться — особенно Хакс. Не тогда, когда его будет переполнять восторг, не после того, как под его командование отдадут проект «Старкиллер». Звание генерала в тридцать лет — крифф, он почти боялся, что задушит Рена собственной страстью, когда осознает случившееся в полной мере. Хакс покосился на идущего рядом Кайло. Тот вышагивал с легкой, едва заметной со стороны ухмылкой, словно уловив его мысли — или сплетенные с ним разгорающиеся эмоции — о том, как он собирался провести ближайшую ночь. О том, как он собирался, будто изголодавшейся зверь, наброситься на него, когда их обоих укроют стены каюты. Рен выглядел удивительно живым в этот самый момент. Он больше не был похож на того бесстрастного и равнодушного ко всему человека, что прибыл сюда год назад, окутанный таинственной и угрожающей аурой. Сейчас его лицо — обнаженное, столь юное — было беззаботным, почти мечтательным. Отрешенная и мрачная угрюмость, так ему свойственная, в этот момент отступила, скрылась за полутомным взглядом, за расслабленной линией челюсти и опущенных широких плеч. Может, последующие годы сотрут из него эту мягкость, эту юную беззаботность. Но сейчас Рен казался — и был — живым человеком. Человеком, у которого были свои желания, свои мысли. И который мог позволить себе отбросить на время отданные ему приказы, когда действительно этого хотел. В эту корабельную ночь, после его повышения, случается их двадцать седьмой раз. Удушающе-пылкий, безудержный, почти болезненный из-за горящего под кожей томления. Чувственный. Не сравнимый с предыдущими. И когда Рен, вновь нацепив на лицо самодовольную маску, с усмешкой произносит «генерал», касаясь губами его взмокшей кожи, Хакс думает с пугающей уверенностью, что не выпустит его из постели ближайший цикл. Заставит его остаться, и разделить оставшуюся между их телами усталую, изможденную страсть. Кайло опаздывает на собственный вылет, и прибывает в ангар на одиннадцать минут позже положенного. Никто из ожидающих его техников не посмел ему об этом сказать.***
Каюта Рена до сих пор утопала во тьме, когда был их двадцать восьмой раз. После него Хакс должен был уйти к себе, как уходил всегда. Должен был уйти, вернуться в свои апартаменты — к стандартной узкой койке, к прохладе темно-серой, слегка грубой на ощупь постели. К тому, как необъяснимо начинали на него давить те безжизненно-идеальные стены, какой уединенной ему казалась спальня, когда он не чувствовал чужое тело позади. Но когда Хакс едва ли успевает приподняться, отчаянно отбрасывая от себя грозящую его поглотить сонливость, он чувствует, как Кайло мягко кладет ладонь ему на плечо, утягивая вслед за собой. Не во тьму, не во мрак, и не в губящее их двоих безрассудство — лишь в тепло разогретой кровати. — Ложись спать, — надломлено просит Рен. И Хакс покорно ложится рядом, больше не раздумывая над тем, как уйти. Засыпая, он видел обзорное окно, а за ним — слабо мерцающие точки рассыпанных звезд. После двадцать восьмого раза он перестает считать.