i'll help you with your anger.

Гнев — интересная эмоция. Он может быть тихим: на протяжении долгого времени скапливаться внутри, напоминать о себе вязким, клокочущим ощущением, распирающим грудную клетку и горло, и пропадать, когда тебе хорошо или спокойно. Может быть контролируемым, когда ты сам выбираешь, когда дать волю этим всплескам, они не вредят тебе или окружающим, непроизвольно может вырваться только случайная колкость. Но весь этот гнев — совершенно не то, с чем приходиться сталкиваться каждому из работников, а иногда и посетителей, огромного мега пиццаплекса Фредди Фазбера. Гнев, с которым они сталкивались абсолютно каждый день, был деструктивным в первую очередь для того, кто его проявлял, и уже в последнюю очередь для тех, кому не повезло попасть под горячую руку с длинными, напоминающими когти ногтями, выкрашенными едва блестящим чёрным лаком. Этот гнев можно было сравнить с массивным взрывом, что зацепит собой пару лишних кварталов, пока не успокоится. Можно было сравнить и с извержением спящего сотни лет вулкана у мирной деревушки, что не оставит после себя ни единого её следа, уничтожит прилегающий рядом лес и, если очень сильно повезёт, сможет добраться ещё дальше, пока не успокоится, не вернётся к своему сну. Руководители пиццаплекса тратят огромные суммы, чтобы восстановить сломанную в подобных приступах аппаратуру: только на этой неделе было закуплено восемь новых гитар и три барабанные установки, за которые неразумно попытались усадить Монтгомери, искренне считая, что пара деревянных палочек, которые тоже приходилось заменять в процессе репетиций или выступлений, — даже самое сильное дерево не было способно выдержать то, с какой силой его сжимали, и с какой агрессией били об установку, — может помочь справиться хотя бы с половиной этого гнева. Но аппаратура со сцены ещё не самое страшное и затратное, что приходится восстанавливать после спонтанных приступов. Чужие отдельные аттракционы: не только Роксана в запале могла сломать свои же карты, но и Монтгомери, ведомый гневом вперемешку с завистью заявлялся крушить карты, вырывать из дронов провода или разбивать деревянные ограждения о пол. Он не останавливается до тех пор, пока воздух в лёгких не становится раскалённым, и каждая мышца в его теле — одной огромной чувствительной точкой, что будет напоминать о себе, то дёргаясь в неподходящий момент, то заставляя ощутимо трястись, напрягаться всем телом, чтобы хотя бы немного утихомирить болезненное ощущение. И лишь тогда привычный гнев сменялся дискомфортом. Под раздачу мог попасть и детский садик, закрытый на выходные. Нередко оттуда могли вылетать мягкие шарики для бассейна и такие же мягкие части круглых, но разорванных башенок, приглушенно доносилось утробное рычание и надрывный, на грани истерики голос дневного воспитателя, просящего успокоиться и уйти, или хотя бы перестать. Бонни наблюдал за этой ситуацией достаточно долго: ведь чтобы знать, с чем тебе предстоит иметь дело, и как лучше всего ты можешь кому-то помочь, для начала нужно потратить немного времени и изучить проблему со всех доступных сторон. Дать волю кулакам не помогало, от этого только увеличивались затраты на замену тех или иных вещей, за исключением комнаты самого Монтгомери — там всегда царила разруха, скрытая за большими махровыми шторами. Разговоры — тоже не тот способ, Монти банально отказывался слушать и злился ещё больше, чудо было, если он окажется способен выдержать больше двух упрёков. На уме был всего один самый подходящий и весьма хороший вариант для таких, как их агрессивный здоровяк, и если всё пройдёт достаточно хорошо, каждому из работников светит несколько дней спокойствия. Убедить Монтгомери встретиться в кладовой его же комнаты было нетрудно: если никто не упоминал его очевидную всем проблему, Гатор был готов идти напролом и по головам, не избегал встреч и разговоров, разве что хохлился преувеличенно, словно ему нужно было всем и каждому напоминать лишний раз, что он не боится и сильнее. Таким Бонни его и застал, застывшим в обманчиво вальяжной позе у расцарапанного и изрядно помятого железного стеллажа. Монтгомери прислонился к нему спиной и упёрся правой ногу в кривоватую стенку, лениво перекатывая из одного уголка губ в другой зубочистку. Оранжевые глаза ехидно сверкали поверх сценических очков в форме звёзд, щурились едва-едва, делая взгляд хищным, сделай шаг — сожрёт, не подавится и попросит ещё. Такие невербальные намёки могли возыметь эффект на той же пугливой Чике, что тушуется и втягивает маленькую головку в тонкие плечи, стоит басисту зарычать, на Санни — несчастный воспитатель приходит в самый настоящий ужас каждый раз, когда Гатор проходит мимо дверей детского сада, на Роксане, которую Монтгомери по каким-то особенным причинам любил медленно и со вкусом доводить, занижая и так шаткую самооценку, вбивая в голову глупые мысли о том, что она недостаточно хороша для их группы и ничего не стоит. Ни на Бонни, ни на их негласного лидера Фредди такие взгляды и слова не действовали, Фазбер просто не придавал этому серьёзного значения и старался сгладить острые углы, а Бонни просто снисходительно улыбался и пожимал плечами — что, как потом оказалось, Гатора неимоверно раздражало и воспринималось как высокомерие, а не обычное игнорирование вспышек. — Ну? — толстая бровь выразительно описывает дугу и насмешливо приподнимается. Монтгомери отклеивается от стеллажа и медленно приближается к мужчине, почти достаёт до его лба собственным, совсем немного сантиметров не достаёт. — Чем я заслужил внимания его королевского величества, кто соизволил прийти в тёмную и жуткую кладовую презренного раба, да ещё и ночью? Гатор отвешивает шутливый поклон, словно бы издеваясь, но Бонни только весело дёргает кончиком некрупного носа и слегка наклоняет голову, прикреплённые к ободку кроличьи ушки реагируют мгновенно, одно чуть приподнимается вверх, второе наклоняется вслед за головой, придавая не менее хитрый вид. Монти раздражённо сжимает острые зубы с такой силой, что желваки ходят, ухмыляется криво, выпрямляясь. — У тебя есть проблема, — начинает было исполняющий временную роль барабанщика, на что Монтгомери сразу морщится, агрессивно дёргает плечом, заставляя ощутимо тряхнуться накладку, и пытается было обойти, но ладонь, облачённая в ярко-пурпурную митенку, упирается в мощную грудь, призывая оставаться на месте. — И я могу тебе с ней помочь. — С какого хрена я должен доверяться тебе, зайчишка? — моментом огрызается басист, отпихивает тонкую, по сравнению с собственной, ладонь в сторону, — Мне не нужна помощь. Особенно от тебя. Бонни выразительно закатывает глаза: конечно, признать проблему — значит заявить о своей слабости, а у такого «крутого и большого парня» слабостей быть не может, всё, что происходит, конечно же, спланировано и является частью образа, не более. И надрывные рычания вперемешку с грохотом по вечерам, доносящиеся из комнаты за дверью позади них, конечно же, репетиция, чтобы быть в форме, а не весьма громкий звоночек, сигнализирующий о том, что ситуация с каждым днём становится всё хуже и хуже. Вновь дёрнув кончиком носа, словно оправдывая только что использованную Гатором «кличку», Бонни неторопливо обходит массивную фигуру и с выразительным скрипом железных ножек по металлическому полу протаскивает тяжёлый стул ближе, затем приподнимается на носочках чёрных ботинок с яркой желтой бляшкой в виде звезды с левой стороны, надавливает на напряженные крепкие плечи и бескомпромиссно заставляет усесться. — Твоя... «проблема», не надо на меня так смотреть, ты прекрасно понимаешь, о чём я говорю, вредит не тебе одному, но и всем, кто имеет несчастье оказаться возле тебя. — Легким движением ладони — ободок плавно скользит по зачёсанным назад фиолетовым волосам с парой синих прядей и ложится на полку сломанного стеллажа. — Есть способ облегчить жизнь каждому из нас, и всё, что от тебя требуется, это не посетить так называемые собрания, а всего-навсего ненадолго довериться мне. Слабо затянутый чёрный галстук с такой же золотистой звёздочкой ровно посередине развязывается, стоит только длинному указательному пальцу подхватить узел и потянуть вниз, шёлковая ткань плавно стекает на пол, под ноги. Гатор открывает было рот, чтобы сказать очередную колкость, но затыкается, рассеянно наблюдая за тем, как тонкие пальцы неторопливо расстегивают небольшую молнию на фиолетовом пиджаке с золотистыми вставками, непринужденно приспускают голубые митенки со звёздами на руках, чтобы плотная ткань не давила на мышцы. Искра осознания мелькает в жёлтых глазах, крупные брови недовольно сводятся к переносице. — Ты себе последние мозги своим боулингом отшиб? — голос хриплый, обманчиво ласковый, почти сразу же перерастает в раздраженный, повышается на пару тонов. — У меня, по-твоему, секса недостаточно? Ты вообще видел, сколько размалёванных баб стайкой рядом вьются, чтобы я выбор в твою пользу делал? Бонни морщится коротко, не столько от показательного набивания себе цены ни к месту, сколько от режущего слух «баб». Тянется к поясной сумке, вытягивая плотную чёрную верёвку, выразительно натягивает и щёлкает ею в воздухе, хитро щуря розоватые глаза под совсем уж растерянный взгляд. Протягивает ладонь, неторопливо поднимая забавные очки вверх, шутливо приглаживает небольшой, мягкий красный ирокез, ворошит выбритые, окрашенные в зелёный виски. Гатор ожидаемо неуверенно дёргается, но попыток встать не делает, наблюдает, как загнанный в угол хищник, чаще косится на верёвку во второй руке. Сжимает когтями — как уж их ногтями-то теперь назвать — стул под собой, даром что железный, напрягается всем телом. — Руки назад! — командует Бонни и улыбается довольно, отмечая, что Гатор команду и правда выполняет, руки заводит назад и «отмирает», когда верёвка плотно обхватит запястья за спинкой стула, узором закрепится выше сгиба локтей, затянется в узел чуть пониже плечей. — Уж не знаю, чем именно ты занимался со всеми этими дамами, но сомневаюсь, что хотя бы одна из них предлагала нечто подобное. Доверься и расслабься. Тебе понравится, гарантирую. — Да с чег-... — договорить Монтгомери не успевает, в рот бессердечно просовывают внушительный красный шарик и закрепляют пояском на затылке. — Совсем другое дело, — довольно заключает барабанщик и опять коротко дёргает носом, обходя раздраженно брыкающегося на своём месте басиста. Изящная ладонь плавно ведёт по тяжело вздымающейся напряженной груди, облаченной в плотный топ-сетку, поддевает подушечками пальцев торчащие в прорезях бусины сосков. Бонни ехидно усмехается: не лучший внешний вид для детских представлений, но самое то для концертов для взрослых на выходных. — Плохие мальчики должны быть наказаны, тебе не кажется? Гатор фыркает что-то в шарик кляпа, а Бонни приглушенно смеётся: ещё бы, знал бы Мун, каким образом и для чего подредактировали самую популярную его фразу для ночных посетителей детского сада, мстил бы долго и со вкусом. А снова обнаружить у себя в утренней чашке кофе клей с блёстками было таким себе удовольствием, Монти испытал это на себе, в очередной раз заявившись доводить несчастного Санни. Острый кончик розоватого языка медленно скользит по блестящим в темноте ламп от одного-единственного ночного светильника губам, Бонни заносит левую ногу и упирается мыском ботинка ровно в отчётливо заваливающийся на левый бок привставший член, игриво подпихивает, вынуждая поменять положение, натянуть ткань плотных, тесных джинсовых шорт. Бонни водит ногой неторопливо вверх-вниз, надавливает на головку, красноречиво упирающуюся прямо в шов и, судя по низкому рычанию, скользящую периодически по замочку. Чужое мощное тело дрожит — явно не от ярости, и это лучшее, что можно увидеть и осознать: большой и опасный здоровяк трясётся от таких незначительных действий, заигрываний, — по шортам медленно распространяется вязкое, бледное пятнышко смазки, — пускай не до конца, но вверяет всего себя в твои руки. Хоть и пытается делать вид, что не поддаётся, наигранно сурово стреляет глазами — и тут же раздвигает колени в стороны, и подпихивать мыском не нужно, рычит утробно и тут же плавно приподнимает бёдра навстречу, заинтересованный. На тёмный ботинок капает вязкая слюна, скатывающаяся по красному шарику, Бонни пальцами оглаживает вещицу и тянет пальцы ко рту, облизывает выразительно, прихватывает подушечки губами, прикусывает слегка, усмехается, замечая, как темнеют оранжевые глаза. Ну вот, а разговоров-то было. — Для начала поработаем над твоим острым языком. — Бонни щурится весело, пропихивает два пальца под ярким шариком в рот, надавливает на крепления и ловит вещицу во вторую ладонь, любуясь простым железным — такой быстро не сломаешь — кольцом во рту Монти. — Ты очень сильно расстраиваешь Рокси и наше негласное солнышко, Монт—го—ме—ри, — чужое имя сладко тянется на языке, звучит с особенным придыханием и горячим выдохом. Легко щёлкает пуговица шорт барабанщика, застёжка в форме, — ух ты, не звезды, а полумесяца, — с приглушенным «вж-ж-ж» скользит вниз, исчезает с паха ботинок, ногой же придвигается ближе небольшая деревянная коробка. Сойдёт. Бонни забирается на неё, протягивает руку, зарывается пальцами в мягком ирокезе и сжимает вдруг, тянет настойчиво вниз — высота коробки позволяет без особых проблем дотягиваться туда, куда нужно. Щадить Монти никто не собирается, Бонни легко обхватывает свой член ладонью, парой легких движений размазывает смазку, снова тянет за яркие волосы и толкается ровно в колечко — оно чуть больше, проходит хорошо. Колечко, правда, скрипит жалобно — Гатор пытается сжать челюсть, но безуспешно. «Тш-ш» раздаётся одновременно с грозным, недовольным рычанием и попыткой дёрнуть головой — Бонни держит крепко, бёдрами покачивает неторопливо, играясь, то скользнёт всей головкой в рот, то выскользнет полностью, то скользнёт чуть дальше, потираясь о влажный язык, то снова выскользнет, избегая попытки отпихнуть кончиком. Долго так, впрочем, не продолжает, тянет за яркий ирокез голову чуть назад, чтобы запрокинул, так забавно пытаясь отвести совершенно мутный взгляд в какую угодно сторону, лишь бы не прямо смотреть. Барабанщик легко бёдрами толкается глубже, не ждёт, темп набирая сразу, ритм выстраивает особенный, при таком только рваное рычание и хлюпанье слюны и слышно: Бонни рот приоткрывает, выдыхая шумно, вдыхая, вбивается до самой глотки, но не глубже, тазом порой ведёт, задевая головкой нёбо или острые зубы. Монти даже попытаться свести бёдра не дают, снова давят на больно притирающийся к шортам член ботинком, на этот раз не забывают, массируют медленно, с нажимом, что идёт вразрез грубым, ритмичным толчкам сверху. Диссонанс путает сознание, вокруг безумно жарко, нога эта блядская не помогает совсем, а наоборот, распаляет, выбивая вместо рычания позорный скулёж, и... Гатор с лёгкой опаской для самого себя замечает, что ему это, кажется, нравится. Нравится, что ведёт не он, нравится, что простой отсос словно душу из него выкачивает — злиться не получается, получается только закатывать глаза и самому — он это не признает, конечно, — плавно покачивать головой, Бонни ухмыляется украдкой, прекрасно всё понимая. Его план длинною в вечность работает, как и предполагалось изначально. Первый шаг сделан. Всё заканчивается в последующие пару минут: Бонни выпускает волосы из хватки, пока Гатор, даже не заметив этого, продолжает в том же ритме увлеченно насаживаться ртом на мелко подрагивающий на языке член. Тонкие пальцы хватают мощную нижнюю челюсть, удерживают на месте, пока барабанщик с глухим, задушенным стоном кончает на язык под довольное урчание. Остаётся лишь помочь невольному узнику принесённых с собою верёвок: пара движений по освобождённому из шорт члену, и узкая ладонь оказывается перепачкана в сперме, а Монтгомери мелко трясётся и безуспешно дёргает головой, в попытке сбросить странное ощущение. — А ты выёбывался, — миролюбиво заключает Бонни и тихо смеётся, замечая оторопевший взгляд: ну да, услышать с его стороны мат, считай, что в лотерею выиграть. — Понравилось ведь. И хорошо так, не клокочет ничего внутри, желания нет что-то сломать, ага? Крепкое плечо неуверенно дёргается, голова согласно, но очень мелко покачивается. И правда. Ничего не рвёт острыми когтями внутри, не требует вырваться наружу, даже язвить в ответ желания нет. Казалось бы: простой отсос, не отличается практически ничем от того, что время от времени случается с фанатами, а ощущается так... иначе. — На следующей неделе пойдем дальше, — непринужденно обозначает планы мужчина, приглаживая едва влажные волосы, тянет за ремешок на затылке, позволяя кляпу упасть, обходит, неторопливо развязывая верёвки. — Может, и раньше. Я буду внимательно наблюдать за твоим поведением. — Ёбнутый, — одобрительно, но очень тихо сипит Монтгомери, откидываясь на железную спинку. Утром следующего дня, перед осторожно высунувшимся из-за дверей детского сада Санни Монти принесёт свои первые неловкие извинения, потрёт мощной ладонью шею, угрюмо бурча, что приходил беситься не со зла... ну, со зла, но не лично по отношению к воспитателю, пообещает даже возместить позже уничтоженные его же руками детские игрушки. Санни будет только глазами растерянно хлопать, улыбаться непонятно: то ли нервно, то ли счастливо, ведь получить от Гатора целые извинения — тоже маленький праздник. Наблюдающий у кортика с мороженным Бонни усмехнётся гордо, подмигнёт подозрительному взгляду Чики и сделает глоток кофе из кружки Монти. В этот раз без клея с блёстками.