Home

Расстройств и травм у Джинкс полно. Там целая тележка с горкой, разрисованная цветными мелками, и ещё один шелестящий пакетик в придачу. Предполагать какие именно можно долго, но Экко предпочитает их не называть. Они просто есть, не важно, как там их именуют умненькие дяди и тёти в своих ослепительно-белых халатиках. Ко всему этому, Паудер с детства была до безумия тактильна: липла ко всем, как банный лист, в поиске защиты, заботы, внимания. И ластилась, казалось, вот-вот замурлычет, когда все-таки получала свою порцию нежности от Вай. Экко ненавидел смотреть, как в порыве эмоций кто-нибудь: чаще — Майло, реже — Клаггор, грубо отталкивал её. В тех редких случаях, когда этот кто-то не рассчитывал силу, бедняжка отлетала в какой-то предмет, собирая ссадины и синяки, и тогда Вай срывалась на него свирепым исполинским быком. Все-таки сестрёнку она любила и защищала. Но коротышка видел проблему в том, что для Вай красной тряпкой служил только реальный удар, а толчки и острые слова в этой системе не засчитывались — в такие моменты Экко готов был вскочить и наброситься на обидчика, потому что он знал, пожалуй, слишком много. Видел, как после этого Паудер всегда страдала: обливалась неиссякаемыми слезами по ночам, забиваясь в самый укромный угол кровати, тихонько всхлипывала и дрожала под тонким одеялом до самого утра. А днем врала обеспокоенной её усталым видом сестре, что глаза «не такие уж и красные», а ревела из-за одинокого бездомного котенка на улице. Вай расцветала в умилённо-сочувствующей улыбке и верила. А он, чёрт побери, знал, что не было никакого котенка, ведь сам шатался с девчонкой весь день, собирая цветастое барахло по улице. *** Экко приходил к Паудер настолько часто, что было в порядке вещей заявиться посреди ночи через грязное от разводов окно, даже не постучав. В ту лунную ночь он собирался привычно с грохотом распахнуть его, впуская в комнату прохладный ветер, но что-то заставило сначала заглянуть в темноту на её кровати — именно тогда он и узнал. В тот раз Экко растерялся, долго сидел и наблюдал с улицы, а позже, под самое утро, когда Паудер все-таки затихла и перестала ёрзать в постели — ушёл. После этого невыносимая тяжесть на душе не покидала, и несколькими днями позже, сопоставив факты, ему удалось догадаться о причинах такого поведения малышки. И все-таки, долгое время не понимал: как можно быть настолько уязвимой к прикосновениям, зависеть от того, насколько бережно до тебя дотронулись, пренебрегли ли нормированной порцией объятий на день… Но даже так, Экко стал искренне стараться помочь. (Хотя-бы не усугубить.) *** Для мрачного Зауна это был на редкость тёплый денёк. Мальчик с удовольствием оставил куртку дома, весело шагая в штанах и тонкой футболке. Если потрудиться и выискать хорошее местечко, можно было увидеть пробившиеся сквозь густые серые облака золотистые лучики, и Экко собирался встретиться с Паудер, чтобы отправиться на охоту за солнцем. Детям нравилось бегать по серым улицам, вызубренным наизусть, находить интересные потеряшки, из которых потом здорово будет смастерить что-то интересное. Вместе Паудер и Экко всегда чувствовали, что способны создать что-то великое, они любили играть в ученых, пытавшихся построить из мусора: телепортатор, машину времени, настоящую бомбу (это строго прерогатива девочки) или ещё что-то совсем бесполезное, но причудливое. Обычно они встречались в полдень около старого завода с выбитыми стеклами и вымокшими грязно-коричневыми кирпичными стенами. На его крыше дети разместили красный флажок, сделанный из какой-то тряпки, найденной там же, и прозвали это их собственной лабораторией. Вандер с уверенностью заявил, что там безопасно и ничего не обвалится, поэтому никто не беспокоился за них, да и не искал. Вай всегда знала, что если сестрёнка исчезла днем, то она болтается где-то с беловолосым чудиком. И так, мальчик сидел на потёртом деревянном ящике, уже начиная чувствовать, как спина затекает и грозит отпасть к чертям собачьим, потому что гад её совсем не жалеет. (Разминка для тебя шутка что-ли, человек?) Потёртые наручные часы с щелчком пробили три. Он не без грусти отметил, что Паудер до сих пор не пришла. Когда она задержалась на час, Экко не удивился: она иногда приходит чуть позже, принося с собой железки, которые подобрала по пути. Но теперь она опаздывает уже на три, и становится тревожно. Правая нога сама собой начинает дергаться в нервном тике, отбивая четкий ритм по земле; проскакивает мысль, что плохое могло случиться с девочкой, пока она совсем одна, засмотревшись на какую-то ерунду, совсем не смотрела по сторонам. Когда ребята ходили вместе, в такие моменты кареглазый осторожно придерживал увлеченную чем-то подругу за предплечье, ведя дальше, чтобы она ни во что не врезалась и не разбила голову, как это уже случалось при нём несколько раз. После этого Экко считал своим долгом защищать Паудер от: всяких железных столбов, которые зачем-то стояли тут и лезли под хлипкий девичий лоб; неожиданно появившихся земляных кочек, которые так и наровили уронить недотепу на пыльную землю, запачкав только что выстиранную одежду, а так же от любых других опасностей на её пути. Вспоминая это, мальчик почувствовал, как затягивается неприятный тугой узел в груди: ему стоило зайти прямо за ней, встречая у порога. Это же Паудер, как он мог пренебречь своими обязанностями защитника? Да, может, он и не умеет драться, будет бесполезен, если кто-то нападет; ну и пусть, зато он хорошо справляется с фонарными столбами и кочками, и не хочет оставлять девочку одну в этом опасном городе. «Умирать, так вместе!» — посмеялся бы Вандер над его героизмом, но Бензо сказал бы — «Настоящий мужчина всегда защищает своих близких…», — поэтому… — Мяяу — что-то маленькое подкралось грозовой тучкой, отвлекая от мыслей, и толкнуло его в голень. — …? — Мяяяяу — прищурив голубые, словно две маленькие незабудки, глазки, чёрный котенок, перепачканный в песке, слегка баднул его дёргающуюся ногу. Но, не получив ответной реакции и сюсюкания, решил отомстить, кусая за подкатанную штанину и оттягивая на себя. Уж извольте, вообще не вовремя, подумал мальчик, нахмурился и попытался было освободить одежду от надоеды, но маленькие белоснежные клычки сверкнули, прокусывая ткань насквозь. Экко покачнулся в сторону, в которую упорно тянуло животное, всё ещё не отпуская, и встретил этот осуждающий взгляд. В ту же секунду внутри всё сжалось с неимоверной силой. Глубокие проницательные глаза сверлили его, будто кошка видела ситуацию, самого Экко насквозь и всё понимала. «Ты облажался», упрекала она и была абсолютно права. Кто бы мог подумать, что его будет осуждать животное... Резко встрепенувшись, Экко подхватил котёнка под рёбра и, прижав к себе, рванул к дому Вандера.       Защищать Паудер везде и всегда. Это единственное, что он твердо пообещал себе, четко зная, что будет исполнять до самой смерти. Мрачные серые облака скрыли светлое солнце, снова стало жутко и холодно. Экко бежал изо всех сил, заглядывая в те углы, куда могла бы зайти девочка, и всматривался в каждую тень, и прислушивался к любому шороху, замечая лишь мерзких крыс. Девочки нигде нет, не видно даже следов. Кровь прилила к голове, бешено пульсируя в висках, а сердце колотилось всё быстрее. Что могло произойти с маленьким ребенком, слабой девочкой, в одиночку шастающей по преступному Зауну? Да что угодно. Даже если она знает здесь каждый закоулок и ориентируется лучше большинства в городе. Даже если на дворе день, и в этом районе обычно нет посторонних, иначе бы предусмотрительная Вай никуда не отпускала. Менее страшно не становится, а вскоре охватывает чувство безысходности от того, что найти подругу в самом деле не получается. Обычно коротышка всегда находил её, потому что знал, как облупленную, но в этот раз всё было по-другому. Руки мелко дрожали. Дышать ровно не получалось. Экко спотыкался. Падал, разбивая колени в кровь и прикусывая щёки изнутри, но тут же вставал и продолжал бежать. Потому что мозг рисовал ужасные картины, с каждым мгновением добавляя в них новые краски. Вариант, что Паудер случайно ударилась обо что-нибудь головой и ушла домой — по умолчанию становится самым лучшим. Экко хочет позвать её, закричать во весь голос имя, но в горле образовался машающий колючий ком. Страшно. Экко остановился только тогда, когда понял, что уже дважды пробежал туда и обратно, даже проверил в доме, но так и не нашел её. Слева. Справа. Даже сверху. Замирает и в панике бегает глазами по кругу, не зная, куда теперь бежать и что вообще делать. Внутри никого не оказалось: Вай и ребята ушли на задание, по его же совету, а Вандер, видимо, тоже умотал на какие-то взрослые разборки. Воздуха вдруг стало катастрофически мало. Настолько, что горло саднило. Где она? В безопасности? Что делать?ЧТО ДЕЛАТЬ?! Метающийся из стороны в сторону взгляд случайно упал на пушистого котенка, Экко ни разу его не задел во время беготни: прижимал к себе, как самое ценное в мире сокровище, не позволяя удариться или свалиться. Тот, судя по всему, был вполне доволен ситуацией: спокойно сидел на руках, довольно прижавшись к мальчику, слабо фырча, и не пытаясь спрыгнуть, к слову, даже когда мальчик валился вперед, рискуя придавить собой. Он будто прилип к нему, и, наверное, Экко был благодарен, ведь это единственное, что удерживало от того, чтобы в попыхах, самому не влететь во что-то головой, повторяя вредную привычку подруги. Ещё и убившись насмерть. Было бы феерично. — Мрр…— ласкается ещё раз, смотря игриво и довольно своими огромными глазами, от чего тело немного расслабляется, удаётся заставить себя через силу сделать медленный глубокий вдох. Затем зверёк грациозно спрыгивает, чудом минуя радужную лужу разлитого бензина, в котором мальчик замечает отражение своей перекошенной физиономии, и, легко перебирая лапками, скачет в сторону заброшенного магазинчика сладостей, оборачивается, взглядом словно манит следом. И Экко идет. Чувствует, что прямо сейчас нужно быть именно там. Быстрее. Прямо сейчас. Там. Ещё раз бегло взглянув на котенка, обгоняет его и со всех ног срывается вперед под одобрительное мяуканье, оставшееся уже далеко позади. До сих пор совсем не обращая внимание на боль в коленях, будто сопровождаемый попутным ветром, проносится через ржавое ограждение, вбегает в ветхое здание, распахивая скрипящие двери, одна из которых сразу слетает с петель и заваливается вниз, сползая по разукрашенному яркими граффити переломанному шкафу. А в следующий миг — красочные рисунки тускнеют, весь мир теряет свои краски и рассыпается в порошок, мелкой крошкой проходя сквозь пальцы. Живот скручивает от режущей боли, когда он видит её. Нашёл, и это, казалось, должно было принести облегчение. Девочка цела, в гордом одиночестве, значит, можно отпустить страх, что кто-то мог её обидеть. Но становится только хуже. Намного хуже. Как же так вышло... Он видит, как Паудер сидит в темноте, на полу, среди разбитой выцвевшей плитки, упавшей со стен здания; прямо над ней с потолка свисает жирнющий мохнатый паук, о существовании которого девочка видимо ещё не знает, иначе визгу было бы много. Да уж, жить в таких условиях и бояться насекомых, вот же ирония. Она обнимает собственные колени. Знакомый жест. Пытается спрятаться от всего и всех. Почему? На свету, пробивающемся сквозь заколоченное гнилыми досками окно, летает пыль, медленно оседая, будто снег. Холодный сквозняк, пуская мурашки по спине мальчика, колышет васильково-голубые запутанные волосы, заставляет их обладательницу сжаться ещё сильнее и вцепься в них руками, почти вырывая. Сеюсекундное сомнение, что именно это она и пытается сделать, возвращает в реальность, заставляет потихоньку начать подходить ближе. И это безумно страшно. Приблизиться к человеку в таком ранимом и слабом состоянии, когда даже не знаешь, что нужно делать, чтобы помочь. Ещё страшнее дотронуться и случайно разбить, как фарфоровую вазу, рискуя никогда не склеить осколки назад. Слыша треск керамики под своими ногами, мальчик напрягается, боясь напугать столь неожиданным появлением. К сожалению или к счастью, Паудер не слышит ничего. Сердце подсказывает, что это не к добру. Насколько всё плохо? Экко прекрасно осознает своё бессилие в этой ситуации, но все-таки решает попробовать сделать хоть что-нибудь, потому что смотреть на неё такую, понимает, больше не может. И нельзя. Стараясь не совершить лишнее движение, да что уж там, иной раз не дышать, коротышка аккуратно опускается на колени в нескольких сантиметрах от девочки, пока только наблюдая за её реакцией. (Он не умеет вести себя правильно с людьми вроде Паудер. Совсем.) Старается: зовет, сначала полушёпотом, мягко, насколько только способен, затем, не получая ответ, чуть громче, слегка притрагиваясь к чужому запястью. Чувствует дрожь под пальцами, осторожно и невесомо гладит тонкую бледную кожу, которая, как он всегда замечал, так сильно контрастирует с его смуглой, и отнимает другую её руку от волос, вынуждая разжать мертвую хватку. Голубая макушка немного поднимается, стрелой в самое сердце пронзают синие заплаканные глаза. Словно черепашка в свой панцирь, она мгновенно снова зарывается в колени. Прячет слезы, понимает Экко, всё ещё поддерживая тонкие запястья. Она не выносит показывать кому-то кроме Вай свою слабость — даже старшая сестра редко застаёт врасплох. Грустной, злой, обиженной— да, но только не в истерике. Тихонечко сдвигая девочку в сторону, подальше от восьминогого монстра наверху, он пробует заговорить. — Всё хорошо, Паудер… — шепчет мальчик, подползая вплотную, и, освободив одну руку, касается подрагивающей спины. — Я здесь… — уже успевает испугаться, что совершил ошибку, когда хилое тельце съёживается сильнее. С облегчением понимает, что зря, когда в следующую секунду у него отнимают дыхание, нападая, сгрибая в охапку крепко-крепко, и прижимаясь к груди, прямо как котенок недавно. Девочка сдавленно всхлипывает, сцепляя руки в замок за его спиной. Всеми силами, которые остались. И шепчет куда-то в шею, чтобы не уходил, не бросал и что-то ещё, но разобрать у Экко не получается. Настолько беспомощным он себя не чувствовал никогда. И думает, что вряд-ли ещё раз почувствует. — Я тебя не оставлю. — утешает, продолжая бережно гладить по спине, устраивая голову удобнее на её макушке, скользит губами по её мягким волосам. Оставляя невесомый поцелуй. — Честно? — срывающимся хрипом спрашивает девочка, стискивая его ребра так, что, наверное, им следовало бы хрустнуть для приличия. Хочется дать клятву на крови, лишь бы доказать свою серьезность, мальчик собирается использовать для этого осколок с пола, но вовремя соображает, что это не лучший момент, чтобы пугать её видом своей порезанной руки. — Честно, Паудер, никогда, — хрипя, заверяет коротышка и улавливает звезды перед глазами, но отпусть не просит и сам не отстраняется. — Мы ведь друзья, верно? — произносит сквозь улыбку, куда тише, чем собирался, а в голове ни с того ни с сего пролетает мысль, будто он назвал что-то неправильно. Абсолютно не так. Но отгоняет мысли прочь. Плевать, сейчас важна только Паудер. *** После того дня Экко не оставлял подругу одну, прямо как и обещал. Они ходили, крепко держась за руки и сердечно обнимаясь. Практически всегда. Вай этого не понимала, но никогда не вмешивалась. В глубине души она была рада, ведь это удобно. Сестра наконец отлипла, что позволяло чаще выходить на миссии, не беспокоясь, что та поплетётся следом. Ребята шутили с новой силой про влюбленных, высмеивали поведение мальчика, который никогда не отталкивал липучку, как они её прозвали, и не отходил от неё ни на шаг, как рыцарь от принцессы. Экко это не волновало: они просто не знали. А он знал. *** Много воды утекло с тех пор, дети стали взрослыми, их кривые дорожки разошлись, а глубокая и нежная старая дружба теперь больше напоминала заклятую вражду. На самом деле, Экко ожидал, что у девушки поедет крыша: не предполагать такое было бы глупо, особенно после стольких приступов истерик и панических атак, когда он самолично успокаивал и приводил в себя, насколько это было возможно. Всё это было до злополучного взрыва, и юношу пробивал озноб, когда он задумывался, какого же ей было после: совсем одной, своими же руками убив старшую сестру, приёмного отца и друзей, навеки оставшись один на один с этим чудовищным клеймом. Да ещё и жить с тем, из-за кого это случилось. Всё это слишком. Когда-то давно Экко клялся себе, что будет защищать Паудер, даже пообещал ей всегда быть рядом, не смотря ни на что. Однако, дела минувших дней больше не имеют значения. Наверное, он корил бы себя за невыполнение и жестокий обман, если бы не одно «но». Это была больше не его Паудер, теперь — это Джинкс. Своими глазами увидел, что его девочка не просто сошла с ума, она мертва. Исчезла: сгорела в огне того взрыва и превратилась в пепел, развеянный по ветру. Не смогла бы она, маленький беззащитный котенок, стрелять в людей так безжалостно, подрывать разноцветными блестящими бомбами всё, что под руку попадётся с таким хохотом и страстью, что аж глаза сверкать начинают безумным блеском. И ни за что не полюбила бы, как настоящего отца, монстра, короля Зауна, коим его именует запуганный народ, по вине которого умерло столько людей. Из-за кого умерли и ребята. Бред. Дикость. Раздражает. В первое время он думал, что девочку держат там силой, по непонятной причине видев в ней пользу, но всё оказалось куда прозаичнее. Поэтому его Паудер теперь красуется на стене памяти, рядом с погибшим, лично нарисованная Экко. Яркие краски тускнеют, с каждым годом трескаются и осыпаются, а он продолжает подкрашивать, рисовать заново детали, которые стираются совсем. Считает своим долгом — защищать светлую память о малышке. Теперь пред ним Джинкс, совсем другой, новый и незнакомый человек, который, признаться честно, вызывает животный страх и, может быть, отвращение. Не может. К сожалению. Должен бы. Экко хочется вырвать из груди свою застарелую любовь, ведь она тут совсем не к месту: одинокая звёздочка во всепоглощающей тьме, которая вот-вот должна погаснуть, гаснет, но почему-то разгорается снова. Ещё сильнее, сжигая всё и заполняя ослепляющим светом пустоту вокруг. Как же сильно он хотел бы, чтобы она просто погасла, не причиняла боль вечной борьбой со злейшей ненавистью, а просто уступила. Потому что жизнь с ней — сплошные страдания, и он знает, они ни к чему не приведут. Потому что та, которую он любит — мертва. Любить и ненавидеть одного человека одновременно, как трагично. Это рвет изнутри. Раздирает. Уничтожает. И в глубине души он презирает себя за то, что бросил свою любимую, оставил в худшем кошмаре, который только можно было придумать. Оставил совсем одну… Да что уж там, ведь именно он дал Вай наводку на место, где хранился этот проклятый хекстек, гори он синим пламенем вместе со всеми, кто желает его заполучить. Над последним Экко регулярно думает ночами: предполагает, что же было бы, не сообщи он девушке об этом месте. Тогда у Паудер не было бы необходимости ничего взрывать. Даже если, то бомбочка бы по обыкновению не сработала. Винит себя. Мысли каждый раз заносит в сторону, название которой «Паудер», это уже не смущает, там на небе всегда горят яркие звезды, которые заставляют сердце биться с неестественным ритмом. Что было бы, найди он её сразу после взрыва? Если бы забрал? Осталась бы она прежней? Отвечая себе самостоятельно, он жмурится до давящей боли, смаргивая соль с глаз, и засыпает, как убитый. Во сне продолжает грызть себя, смотря на чокнутую Джинкс, которую обрамляет ареол безумия, когда вдруг всё перекручивается в другую сторону, и ему снится, что, да, прошлое не изменить, но у него есть настоящее. Он видит длинные голубые косы, стройную фигуру, прижимающуюся к нему, как в детстве, и чувствует её тепло, такое родное и согревающее самой морозной зимой. Он ощущает, как длинные пальчики с разноцветным облупившимся маникюром обхватывают его лицо, ласкают, слегка загрубевшими подушечками пальцев проходятся по белой краске на носу, лбу и щеках, принося в израненное сердце покой и умиротворение. Мягкая искренняя улыбка навсегда останется в его памяти. Выжжена болезненным шрамом на сетчатке глаз. Только во снах Экко мог вспомнить «запах дома» и снова почувствовать себя счастливым. *** Вздрагивает. Просыпается от оглушающего грохота и смотрит сквозь отёкшие веки на мужчину в дверях. Товарищ бросает какую-то фразу о том, что нужно идти: Джинкс перебила большую часть отряда, который был направлен на ночную вылазку. Дальше Экко не слушает, измученно прикрывает глаза и падает обратно на перьевую подушку, пытаясь хоть чуточку продлить сладкие грезы, успокоить боль. Но страдания всегда возвращаются с восходом солнца, а покой уходит вместе со звездами, которые, насмехаясь, оставляли после себя маленькие теплые искорки надежды. Только вот, и те вскоре потухнут, когда парень снова увидит её, Джинкс, на поле боя, безжалостно сметающую всё. Всех. Привычный сценарий. *** Привычным для Экко было поймать короткий беглый взгляд Джинкс, понимая, что за маской его вряд-ли узнали, увернуться от нескольких выстрелов, а затем сбежать или метнуться спасать раненых товарищей, но это в тех редких случаях, когда девушка вынуждена была отступить первой. В этот раз судьба, видимо, решила «послать к чёрту, и будь что будет». Иначе как объяснить столь резкий поворот... Всего? Они ещё никогда не заходили так далеко. Точнее сказать, с давних пор никогда не подходили так близко. Всё вокруг усыпано кислотно-яркими блестками, жутко сверкающими кроваво-красным в тех местах, где на них попадают проглядывающие лучи солнца; друзья-поджигатели валяются недалеко в отключке, она подрывала не слишком сильные бомбы всё это время, поэтому, хочется верить, что они живы. Это, конечно, ещё предстоит выяснить. Экко ненавидит после боя подходить к остывшим телам, смотреть на их перекошенные лица, тащить домой, хоронить, без особых почестей, пусть и со слезами на глазах, но совсем простенько, лишь бы поскорее закопать и не видеть месиво, в которое они превратились. Мысли о возможности повторения этого ужаснейшего ритуала сбивают, когда, не верно просчитав траекторию очередного выстрела Джинкс, Экко с трудом удаётся маневрировать в воздухе. Обходя голодную пулю, приземляется на землю целым, случайно споткнувшись о чью-то, кажется, голову. Жутко. С глухим стуком свинец вошёл в отброшенную маску, которая явно не была готова к подобному с собой обращению и раскололась надвое, упав на землю. Внезапный раскат грома перекрыл стук металла о камень, сердце затрепетало, гоняя кровь быстрее по венам. Оно билось настолько быстро, до шума в ушах и тёмных пятен перед глазами. Адреналин подскочил до небес, которое к этому моменту уже заполонили знакомые черные тучи. Инстинкт самосохранения приказал вновь занять боевую стойку, приготовившись к драке. Лицо невольно исказила неприятная гримаса: было мерзко от самого себя, когда думал о том, как бы посильнее ударить, чтобы полностью обезвредить Джинкс. Обезвредить...нет, он явно думает о том, как её убить. Но что ему ещё оставалось? Они остались наедине среди тел с одним на двоих разряженным пистолетом, который во что бы то ни стало, Экко решил, не позволит перезарядить, потому что иначе — это конец. Для него. Она выстрелит. Это ведь Джинкс. Накаляя атмосферу до предела, холодный ветер со свистом пронесся в ушах, к этому моменту на небе уже не осталось пробелов. Только тьма. Грядёт буря. Как только маска была сброшена, что-то в ней изменилось, но, в любом случае, он был уверен, что долго это не продлится. Вот, рука с оружием дрогнула, опуская дуло вниз — пора действовать. Её покрасневшие напряженные глаза блеснули ясностью, а до этого плотно сжатые губы раскрылись, немного дёргаясь, будто пытаясь произнести что-то, без согласия и ведома их хозяйки. Серебристая изломанная молния с треском ударила в нескольких метрах и заставила Джинкс зажмурится от ослепляющего света. Поджигатель через силу оставил глаза открытыми, лишь слегка щурясь. Пользуясь замешательством противника, он подскочил близко-близко, схватил за тонкое, по прежнему, запястье, что весьма некстати навевало воспоминания, режущие тупым ножом. Нельзя сейчас им поддаваться. Дёрнул девушку в бок и развернул к себе спиной, заставляя выронить пушку. Есть. Судорожно опомнившись, она предприняла попытку рвануть вперед и попробовала освободиться из захвата. Вместо этого тут же попятилась назад, ещё ближе: что-то за кожу головы потянуло вверх. Больно. Джинкс замерла так, что между её лопатками и его тяжело вздымающейся грудью остались считанные сантиметры. Встала на носочки, стараясь остановить натяжение и отойти, но косички дёрнули вверх ещё сильнее, и девушка, не удержав равновесие, завалилась на Экко. Кап. Звук дождя был подобен щелчкам, которые издают старые сломанные часы. Кап. С каждой секундой всё быстрее, нарастая. Кап. Но сейчас время потеряло своё значение, остались только холодные капли, стекающие по коже. Мысли, планы, логика, действительность — всё смешалось. Будто действительно ничего не видно и не слышно среди ливня. Словно он скрыл всё: прошлое, лица, воспоминания — оставил только чувства в звенящей пустоте. Возможности пятиться дальше, то есть пройти буквально сквозь Экко, у неё не было, а парень всё не отпускал; до сих пор сжатое сильной рукой запястье ломило, кости, кажется, вот-вот начнут хрустеть. — Мхх… — болезненный стон вырвался, хоть и глухо, сквозь шум воды, но достаточно громко, чтобы Экко мог его услышать. Да пошло оно всё к черту, только не сейчас. Нельзя, Джинкс. Соберись. Она жмурилась, спасаясь от подступающих слез, надеясь, что если что дождь поможет скрыть и их тоже. Прикусывала себе язык до крови, чтобы прийти в себя, но это не помогало. На самом деле вырваться было бы не так уж сложно, если бы она не расклеилась, как сопливый ребенок, то непременно смогла бы. Но не судьба, наверное? По смуглой коже пробежал озноб: одежда почти успела вымокнуть насквозь, и свежий ветер неприятно облепил всё тело. Краска с лица капала на оранжевый шарф, пачкая его белёсыми разводами. Экко, в отличие от Джинкс, проходил сейчас через больший спектр эмоций. Определить хоть одну правильно было бы чудом. Адская смесь. Его следующая реплика, которая вырвалась сама собой, ситуацию ни для кого из них ничуть не улучшила. — Я сейчас отпущу тебя, но не двигайся... — натянуто приказным тоном раздалось над ухом непозволительно близко. Где-то вдалеке опять послышался истошный рёв небес, порыв ветра откинул прилипшую мокрую челку от лица. Ей точно нужно собраться, потому что дальше так продолжаться не может. Невыносимо слышать и чувствовать его рядом. Кошмар во плоти. — Попробуешь что-нибудь сделать, и тогда я тебя убью. — Немного погодя, добавил Экко уже не так сурово. Последнее слово далось чересчур тяжко, застряв рыбной костью в горле. Шум капель об асфальт оглушал, но Экко слышал прерывистое дыхание Джинкс, которое она напрасно пыталась скрыть. Ответа он так и не получил, но счёл молчание за согласие, тянуть резину дальше смысла нет. Хватка значительно ослабла, и у девушки появился шанс опуститься на всю подошву. Но не отойти. Коснувшись пятками земли, она поняла, что поджигатель до сих пор сжимает её руку, видимо, не планируя разбегаться спокойно в разные стороны. Вообще-то, мог тогда не расслаблять пальцы, в чём же дело? Это как открыть клетку дикого зверя, при этом зная, что захлопнешь прямо у него перед носом, если тот попытается вырваться. Стало ясно — проверяет. Как Джинкс поступит, получив немного свободы? Неужели он надеется, что она будет покорно стоять там, изображая статую? Сейчас абсолютно все инстинкты командовали удрать, скрыться. Глубоко в глотке образовался острый ком, который мешал дышать, и раздражающая соленая вода в глазах размывала пейзаж даже сильнее, чем непроглядный ливень, а удары собственного сердца не позволяли слышать его голос чётко, только сквозь какую-то толщу. Те его слова врезались сильнее, чем она могла ожидать. Намного. «БЕГИ» вырвиглазной красной табличкой горело в голове всё настойчивее, сопровождаясь навязчивыми голосами, слова которых она уже не могла разобрать. Ноги постепенно начинают неметь. Останется — точно проиграет, упадет прямо перед ним на колени и расплачется в мольбах простить, остаться, обнять… За столько лет так и не удалось смириться с тем, что он теперь чужой. Разум разрывало пополам. Растягивало, как на дыбе. В разные стороны, выламывая суставы и разрывая. Невыносимо. Хочется уйти, но хочется остаться. Еле-еле ей удалось нащупать зерно здравомыслия и общее кратное в этом хаосе — нужно освободиться, отойти хотя бы на метр, чтобы вздохнуть, пусть не полной грудью, просто, мать его, вздохнуть. Если он до сих пор не раздробил её черепушку об асфальт, только угрожал, значит, что-то его сдерживает. И если это жалость, у Паудер получится на неё надавить. Да, это подло, гадко, мерзко, но сработает. Методы сейчас не важны. Главное — сбежать. И спрятаться дома на всю оставшуюся жизнь, чтобы не встретить его больше никогда. Потому что с ним невыносимо. Вначале Экко действительно схватил крепко, даже слишком, потому что был серьезно настроен покончить с ней: хотел придушить или избить до смерти, раз уж никакого оружия не осталось. Тогда желание отомстить за смерти стольких людей заставило рассудок помутнеть, а карие глаза налиться кровью. А потом он услышал этот стон, невольно сорвавшийся с её побледневших губ, и понял, что все его планы идут в задницу, потому что он не сможет. Никак. Не-а. И понеслась... Он снова тает от одного только её вздоха: готов отпустить, всё простить, упасть в этот дьявольский омут с головой, пойти ко дну и утонуть. Этого он и боялся. Что пойдет на всё, лишь бы не слышать, что он делает ей больно: от этого хочется биться головой о стену, пока не вытекут мозги. Кажется, только тогда тело перестанет сводить, и только тогда он освободится от удушающей тяжести в груди. Когда Экко опустил руку, в которой сжимал длинные волосы, здравый смысл буквально орал что есть мочи не расцеплять кулак. Все-таки поджигатель его слушает, волосы продолжает поддерживать, но запястье освобождает, чтобы не сломать его к чертям, потому что сдерживать себя сейчас довольно сложно. Он правда расчитывает, что успеет сжать волосы сильнее, если она решит удрать? М-да, зачем нам здравый смысл, верно, Экко? Что делать? Что говорить? Долгое время парень был уверен, что справится со своими чувствами к ней. Ведь не так уж и сильна эта детская влюбленность, всё теперь иначе. Они изменились, измениться должна и любовь, превратясь в ненависть и презрение. Ага, конечно. Находясь теперь в полной растерянности и окончательно запутавшись в своих убеждениях, он пытается зацепиться взглядом за что-то, в надежде получить ответы. В итоге делает только хуже, забывает напрочь о чем вообще себя спрашивал, когда останавливает блуждающие глаза на открытом участке бледной кожи, покрытой размашистой татуировкой. Пышные голубые облака, почему именно они? Он видит их далеко не впервые, но задается этим вопром только сейчас, возможно, лишь бы оттянуть момент, когда придется нарушить молчание. Тем временем обладательница татуировки приступает к выполнению плана, который уже, ну… почти придумала? Там думать нечего, вызвать сочувствие, да и дело с концом. — Мм… — Имитирует жалкий писк, вцепившись свободной от захвата рукой в корни своих волос, когда вдруг, вопреки плану, назойливый запах пыли в носу становится слишком острым и вынуждает девушку незапланированно согнуться в три погибели и резко чихнуть, чуть не выплёвывая свои легкие. — Пхчхх!! — Облегчение настигает моментально, она даже не успевает понять, что произошло. Через секунду понимает и тут же замирает в страхе разогнуться, потому что какого черта..? Так просто, серьезно? Экко в тот же момент рефлекторно отпустил косы, потому что он знает идиотскую привычку Паудер чихать, сгибаясь пополам и дёргаясь слишком резко. В детстве она даже несколько раз ударялась лбом о свои колени так сильно, что оставался смешной синяк. Мальчик помогал мазать его кремом и пытался не засмеяться, чтобы не обидеть. Что ж, немного не по плану, но… Она свободна. Остается только как-то сбить его с толку, чтобы выиграть немного времени. И она принимает решение сделать первое, что пришло в голову. План принимает какое-то абсурдное развитие, но что остаётся? Она разгибается, осторожно разворачивается к нему, неспешно качнув бедрами, и смотрит самым жалобным взглядом, на который только способна. Взгляд беззащитного котёнка всегда выручает, когда нужно сбить кого-то с толку. Непривычно, странно. Спустя столько лет смотреть на кого-то, на него, так открыто и искренне... Будто показаться на поверхности, глядя сквозь дремучие беспросветные заросли терновых оград из навязчивых мыслей и страхов. Изначально она хотела сыграть это, чтобы не становится уязвимой, но, к стыду, притворяться не пришлось. Осознание, что она просто показала искренность пришло слишком поздно. Желание безудержно и надрывно скулить накатило ещё когда он впервые дотронулся. Кто бы знал, что через годы его прикосновения будут подобны куску хлеба в голодную войну: за них хочется хвататься, можно отдать всё, лишь бы получить. При этом, когда все-таки удостаиваешься чести, становится совестно, ведь не заслуживаешь даже этих ничтожных крошек. Экко от такого действительно теряется, он не был готов увидеть свою милую Паудер в глазах Джинкс, которые ещё совсем недавно сверкали убийственным безумием. — Я… — Обескураженный парень не успевает закончить, когда под рёбра прилетает смачный удар, откуда в ней взялось столько силы, выбивая из легких все слова судорожным выдохом куда-то в ноги. Новый раскат грома добивает, парень вынужден опереться на колено, чтобы не рухнуть. Паника. Всё пошло слишком не так. Он не должен был увидеть, она не должна была показать. Джинкс бьёт и ретируется подальше, сбегает, спотыкаясь о заплетающиеся ноги и путаясь в собственных ботинках. Не только в ботинках, голова выдаёт такие кульбиты, что заплетающимся ногам и не снилось.       Нужно бежать, только вот зачем? Куда я бегу? Паудер должна была исчезнуть, как же так? Он видел, что он хотел сказать? Он сам отпустил меня? Почему? Ладно, для чего и куда — понятно. Забраться домой и спрятаться под одеялом от этого разговора, потому что она его не выдержит. Джинкс до дрожи боится столкнуться со своим прошлым лицом к лицу. Её стараниями для всех Паудер больше нет — мертва. И только одна Джинкс знает, что это не до конца правда. Она пошла на убийство Паудер, чтобы стало легче, чтобы не страдать, ничего не чувствовать, не винить себя каждый день за произошедшее, чтобы ублажить грёзы Силко о его маленькой безумной девочке, в которой он видел себя... Правда в том, что эта девочка выть готова, когда вспоминает прошлое. И плевать ей на миротворцев. И на хекстэк. Девочка ранена в самое сердце ядовитой стрелой. Настолько глубоко, что если вытащить, подавится собственной кровью. И даже так не умрет. Убить самого себя полностью, без остатка — невозможно. Да, ей было легче, когда она заставляла себя верить в существование Джинкс, которая не способна чувствовать вину, не способна страдать, не способна любить никого, кроме Силко… Работало это до того, как она почувствовала жёсткую хватку Экко. Тогда все маски пошли треском. Он прекрасно помнит Паудер, и он только что увидел её внутри, а теперь захочет достать. И он достанет легко и просто. Паудер для него — жива. Всегда. Но он не должен был узнать об этом, а она не должна была это вспомнить. (Самообман вещь хрупкая.) Нельзя позволить этим глазам снова смотреть с такой заботой и нежностью на чудовище. На убийцу. Так нельзя. На свободе можно гулять только Джинкс, разрушая всё кругом без капли сожаления и сочувствия. Той, кого он будет ненавидеть. Никак иначе. По-другому невозможно. Страшно, но как же хочется повернуть назад и прижаться к нему, поверить в призрачный шанс пережить наконец поступки прошлого, оставив их позади. И простить себя за это, отпустить Джинкс прочь. Но нельзя. Пелена слез теперь не позволяет увидеть абсолютно ничего, и она спотыкается, подворачивая лодыжку. Падает на колени, держась из последних сил, чтобы не моргнуть: всё рухнет вниз, вместе со слезами, как если случайно задеть одну малюсенькую шестерёночку в механизме. Невидимая нить тянет назад, к краю пропасти, откуда путь только один — камнем в бездну. Но глубоко в бездне, светлячком в ночи, горит Экко... И она сдаётся. Оборачивается назад, ожидая встретить его пронзительный взгляд, полный ненависти и злости. Тешит себя мыслью, что вот тогда она наконец возьмет и сбежит, выбросив по пути чемоданчик с красиво выведенной блестками надписью «Экко» из темной коморки в дальнем углу израненного сердца. Тогда у Паудер больше не будет причин быть. Она избавится от последней своей привязанности и убьёт себя до конца. Увы и ах, шаблоны в голове расходятся по швам, когда сквозь пелену она видит его. Немой вопрос в её влажных глазах читается, пожалуй, чересчур хорошо, потому что он его явно замечает. Медленно подходит. Каждый тяжёлый шаг растягивается в вечность. Придерживает болящий бок и не разрывает зрительный контакт. В глазах плавает, но даже сквозь слезы Джинкс видит этот взгляд. Тот самый, как в детстве, который в этот момент пронзает насквозь тысячами острых лезвий. Не выйдет спрятаться на этот раз, уже слишком поздно. Прямо сейчас умрёт Джинкс или Паудер. Время растягивается в вечность. Дождевая вода стекает тонкой холодной струйкой от пульсирующего виска к точёной ключице, неторопясь проходя по щеке, шее, и наконец скатываясь по контуру топа куда-то за спину. Джинс не шелохнется, лишь мелко дрожит от холода. Замерла на коленях и ждет чего-то, не в состоянии вымолвить ни слова. Да и что говорить? Всё вполне очевидно, только как им двоим с этим дальше топать — непонятно. И как объяснить друг другу всё, что вновь разгорелось, стоило им встретиться глаза в глаза. А он уже слишком близко, настолько, что Джинс чувствует тепло его запалённого дыхания на своем замерзшем носу. Экко плавно опустился рядом и… Бум. Его лоб слегка стукается о её, а нежные карие глаза, напоследок слабо щурясь в подобии улыбки, закрываются. Как простодушно, Джинкс могла бы его убить. Откуда столько доверия? Нельзя… Глазницы горят, но Джинс упорно отказывается моргать, потому что если это ведение исчезнет, то она не переживет. Сердце стучит с бешеной скоростью, норовит выпрыгнуть наружу и начать танцевать польку, валяясь в сырой грязи, лужах и ржавых гильзах. Холодно, жарко, холодно… Кровь кипит жарким пламенем, наперекор ледяному дождю. Мир перестает существовать, когда она чувствует родные объятия и невольно позволяет себе расслабиться в его руках, словно под действием чар. Ощущает, как жадно, одним долгим порывом, он вдыхает её запах, зарываясь лицом в растрепанную прическу. Наверное, стоило бы смутиться, ведь ничем приятным после драки явно пахнуть не будешь, но, кажется, всем плевать. Это не имеет значения, не важно так же и то, что, наверное, они сейчас походят на стрёмных обнимающихся панд. Больше, конечно, Джинкс, с её потёкшими тенями, но его смазанный грим не сильно уступает. Её прижимают крепко, будто не желая вовсе отпускать. Он постепенно исследует прикосновениями плечи и спину, осторожно проверяя границы дозволенного. Значит, можно? Паудер опускает опухшие веки, которые уже свело от напряжения, выпуская наружу всё, что копилось так долго вместе с этими жгучими слезами, которые помогут добить макияж. Плевать. «Только не уходи, умоляю», возможно, вопреки стараниям, выходит вслух, потому что в ответ Экко быстро целует её васильково-синюю макушку и переносит тёплые руки на влажные щёки, чуть-чуть отстраняя, чтобы посмотреть в глаза. Они словно прячут в себе бушующие волны океана, запечатав их в завораживающем рисунке на радужке. Вдруг, мимолетно вспомнил, как упрекал себя давно, что эти глаза когда-нибудь сведут его с ума… Похоже, не зря смирился с этим ещё тогда, послав к чёрту. Экко стирает слёзы, гладя большими пальцами её щёки, от чего на них появляется рисунок, похожий на боевой раскрас. Неохотно прикрывает глаза из-за яркого солнечного света, лучи проходят сквозь серые тучи, вместе с ветром разгоняя их прочь, будто говоря, «наш черед править бал»… Столько наболевшего, невысказанного на один квадратный метр, что, наверное, придется говорить-говорить-говорить, пока языки не отсохнут и не отпадут, превратясь в подобие детских желейных конфет, которые Паудер тырила с рынка, под звонкий смех коротышки… Поэтому, как гениальный учёный, Паудер придумала, что их лучше использовать иначе и, поймав момент, когда он ещё не успел разлепить глаза, быстро двинулась вперед. В этот момент Экко перестал дышать, его сердце пропустило удар. В животе вихрем вскружились ожившие бабочки. О Господи, на мгновение он поверил, что всё ещё спит, зашел в своих фантазиях слишком далеко, если бы не возникшие градом холодные мурашки на спине и чёткое ощущение боли от раскрывшихся навстречу солнцу глаз, Экко бы ни за что не поверил в реальность происходящего. Но всё наяву, он знал это. Горячие и до сих пор мокрые от дождя губы бьются в уголок его рта, всего на мгновение, неуклюже. И она тут же отстраняется, кажется, испугавшись собственной решительности. — Прос-ти? — смущённо бормочет, смотря исподлобья и от волнения со скрежетом царапая ногтями сквозь лужицу грязный асфальт. — Экко? — съёживается и прячет взгляд, спрашивая с отчаянной надеждой в каждом слове, которую нельзя было бы разглядеть, не надейся он сам каждый день, каждое мгновение столь же самозабвенно. И этого достаточно. То есть ему всё это время можно было так? О Боги, как же хорошо, ведь у Экко никогда не получалось выражаться словами с достаточной краткостью и ясностью, а теперь она открыла для него этот путь и… С трудом справляясь с собой и своими отнявшимися пару секунд назад руками, Экко снова касается её горящих щек, хочется стереть грязные пятна и очистить белоснежную бархатную кожу, но этим он займется позже. Его прикосновения теплые и ласковые, хочется просто поддаться и довериться, что бы он ни сделал. И она доверяется: прикрывает глаза, затаённо подглядывая сквозь дрожащие ресницы. Уголки губ Экко сами собой ползут вверх, а внутри всё наполняется таким жаром, который колеблется рябью, задевая самые сокровенные ниточки внутри, что впору бы сгореть, но это вовсе не обжигает, только бережно согревает, принося с собой покой и по-детски наивную радость. Можно. Вихрем проносится запах какой-то цветочной пыльцы, переплетаясь с ароматом прошедшей грозы, укутывает, приятно будоража новой волной мурашек… Экко целует сначала неспешно, едва касаясь: в самый уголок, как и Паудер, словно дразнит за неловкую попытку девушки. А затем, когда, вопреки ожиданиям, Паудер не продолжает смущаться, а хватает его за шею, раскрывая горячие пересохшие губы в немом приглашении, Экко сдаётся, и отдается в её распоряжение полностью. Неуклюже, страстно и ломано. Они пытаются растянуть поцелуй сильнее, но то и дело срываются, поддаваясь порыву эмоций. Хочется: взять и зацеловать досмерти, закусать, забраться прямо под кожу — слишком уж долго этого хотелось. Они потеряли так много времени… Больше. Ещё. Экко сплетает их языки в упоительном вальсе, растворяясь и млея, чувствует, как её пальчики зарываются в дреды, теребя и играя с ними. У него воздух закончился уже давно, но остановиться не получается. Наверное, он скорее шлёпнется в обморок, чем оторвётся от её сладких губ. Они сейчас нужнее кислорода. Правая рука Экко перемещается на тонкую талию, и он чувствует влажную кожу под пальцами, поднимается выше, обводит по контуру её острую лопатку, вырисовывает поверх облаков свой незамысловатый рисунок, когда вдруг ощущает, как ладони Джинкс с волос постепенно спускаются на его грудь и не останавливаются, медленно проходя вниз по прессу, очерчивая каждую вмятинку с таким вниманием и любопытством, будто шанса сделать это больше не выпадет. Он понимает почему, чувствует тоже самое. Подсознательный страх, что всё резко закончится и никогда больше не повторится... Это больно. Она замирает предельно низко, останавливая руки по бокам на тазовых косточках. Немного отстраняется, чтобы сделать прерывистый вдох, опаляя горячим дыханием пульсирующие пухлые губы, которые только что одаряла вниманием. Мягко улыбнувшись, она стирает слюну с его подбородка. Пустота, будто забрали то, что отсоединяться не должно проносится неприятным разочарованием, но лишь второй мыслью. Первой он благодарит её за передышку, потому что Экко готов поклясться, он набросился бы на неё прямо здесь, на грязной улице, повалил бы в лужи, срывая ненужную одежду и задыхаясь собственным желанием, если бы она не остановилась восстановить дыхание. Забавно, что из них двоих мозг сработал именно у неё. — Мяфр… — да, может у него бурлит кровь, и в глазах рябит от желания, но он уверен, что его подруга девушка таких странных звуков не издаёт и издать вряд-ли сможет. Поэтому, с неохотой отрывает взгляд от не менее шокированных распахнутых глаз, опуская его к их коленям. — Ох? — Джинкс следует его примеру, и удивленно выдыхает. — Фррр... — Об её ботинок с наслаждением трется чёрная фырчащая тучка, и Экко собирается в серьез провериться в больничке. Неужели у него настолько снесло крышу от недавнего поцелуя? Или это глюки от недостатка воздуха? Но он не успевает окончательно похоронить своё здравомыслие, когда девушка резко отскакивает со звонким визгом. — Это же она! — Восторженно выкрикивает девушка, подпрыгивая, а затем приседая на корточки перед непонятным существом. Она поднимает маленькое чудище на руки, переворачивая, предположительно, животом вверх, и тут он начинает понимать… — Это шутка? — Только и успевает пробормотать перед тем, как ловит этот пронзительный взгляд голубых глаз-незабудок, которые он никогда не забудет. — Мрр... — Теперь уже взрослая кошечка удобнее устраивается в руках девушки и прикусывает край кожаного ремешка на её плече. — Да-да-да, Экко, смотри! — Полна детской радости и восхищения, её улыбка сияет ярко, словно пробивающиеся солнце среди мрачных туч Зауна. К слову о редком солнце, оно, как никогда, ярко сверкает на синих волосах, заставляя выбившиеся волоски светится неоново-голубым. Красиво, что с ума сойти. Глупо улыбаясь в ответ, наверное, со стороны походя на деревенского дурачка, он не в состоянии перестать неотрывно глазеть на них, подходит ближе. Одной рукой приобнимает Паудер сзади за плечи, возвращая её на законное место у сердца, а другой гладит их маленькое чудо по голове и чешет за ушками. Их маленькое чудо, которое когда-то появилось очень вовремя и преследовало день за днём до взрыва. Конечно, Экко пытался найти животное после, но это было бесполезно. Будто исчезло вместе с их детством в руинах бара. Тоненькое мяукание, счастливый сладкий смех, запах дождя и пыльцы, которая издевательски чешет нос, яркое теплое солнце... В этот момент Экко понимает, что он дома. И он будет бороться за это. До последнего вздоха и последней капельки крови. Пока смерть не разлучит их, он больше не оставит Паудер. Никогда. Слишком драматично? Ха-ха, возможно. Но кого это волнует? Расстройств и травм у Джинкс полно. Там целая тележка с горкой, разрисованная цветными мелками, и ещё один шелестящий пакетик в придачу. Но, пожалуй, вдвоем втроем он знает, они справятся.