Livin’ in a world without you

Ярослав. Смышлёный непосредственный ребёнок, фанатеющий по гик-культуре, мечтающий совершить революцию в мире РМТ и всё ещё смущённо называющий его на «вы». — Хватит мне «выкать», — не выдержал в какой-то момент Ожогин, но Баярунас лишь сильнее вжал в голову в плечи и промямлил что-то неразборчивое. При мысли о Ярике сразу возникали ассоциации с чем-то солнечным и по-детски наивным. Эти детскость и наивность и были причинами боли и страданий их обоих: слишком девственно-чист был Ярослав, чтобы так грубо ранить его неокрепшую душу, слишком эгоистичен и сладострастен Иван, чтобы надеяться на что-то хорошее с ним. Ожогин не понимал одного: если этот милый юный мальчик так страстно желает его, почему робеет лишь при одном его виде и тщетно пытается удержать дистанцию? Четвёртая стена давно пробита, половина театров шепчется о его мании. И Иван, имея лишь лёгкий интерес к наблюдению за сим трогательным до веселья чувством, продолжал оставлять всё как есть. Понимание того, что Ярик никуда от него не денется, давало много спокойствия и сил. Всему своё время. До того момента, пока по просьбе Ярослава не исполнил на концерте ту-самую-песню. — Что это ты слушаешь? — с напущенным равнодушием спросил он, заходя как-то раз в гримёрку. Ярослав, сидевший в наушниках с закрытыми глазами, раскрывал рот в такт столь увлечённо, что вошедшего коллегу даже не заметил. А поняв оплошность, чуть не свалился со стула. — Это… «Ну?» — мысленно поторопил завившего парня Ожогин, ожидая какое-нибудь «Последнее испытание» или «Гамильтона». — «Livin’ in a world without you», — пробормотал Ярик. — Она вам подойдёт, можете спеть как-нибудь… — Скинь ссылку. Трек оказался столь под стать Ярославу, что Иван уже хотел выбросить из головы идею взять его в оборот, дабы не давать надежд и намёков, а потом… понял, как он легко ложится на слух и органично вписывается в концепт. А если Баярунасу что-то покажется, пусть крестится. Парень ожидаемо ворвался в гримёрку сразу после поклонов. — Я знаю! — запально воскликнул он, тяжело дыша. И, смело глядя ему в глаза, продолжил тише. — Я вас знаю. Я всё про вас знаю. Я готов. — Не знаешь, — ровно ответит Иван, мотая головой. — Не готов. Все говорили, что у Ожогина дьявольски-манящий взгляд, что ему под стать играть нечисть, но Ярослав видел в нём лишь обратное: нежный взор добрых ярко-голубых глаз. Тяжёлую, никем не понятую душу. Попытки забыться и вечный поиск себя. Мучительное желание спасения. Ярик, подойдя к нему на опасно близкое расстояние, стыдливо потупил взор, понимания, что переступил черту дозволенного и остался отвергнутым. Секунды казались часами, а тихое плавное дыхание Ожогина — шумной бурей на Неве. И когда он уже собирался развернуться и на ватных ногах уйти, Иван схватил его за острый подбородок и поднял голову, соприкасая две пары глаз: что ж, если Яр всё решил и берёт на себя ответственность… Поцелуй был недолгим, непривычным, оставившим о себе очень противоречивые чувства, которые парень списал на волнение и шок. Ещё менее осмысленным оказался первый секс — прямо здесь, на красном диване гримёрки. Ожогин навис на него всем весом, многократно превосходя что в длину, что в ширину; и для Ярослава всё было как в вязком тумане. Уши заложило, картинка была размытой. Никакой боли или оргазма, лишь попытка свыкнуться с реальностью, в которой он теперь с Ожогиным. С Иваном, мать его, Ожогиным. У них не было толком отношений. Иван, казалось, даже забывал о его существовании, кратко оправдывая это загруженным графиком. Только Ярослав, тонущий, задыхающийся в работе, находил несколько часов в день на истерики и накручивания себя по поводу его чувств. Почему не пишет, не звонит, не целует при встрече, не соглашается на дуэт… и далее по списку. Пока, придя чуть не ранее на репетицию, чтобы урвать крохи внимания любовника, не столкнулся с яркими стонами, доносившимися из гримёрной. Один голос однозначно принадлежал Ожогину. Это была его фатальная ошибка: он наивно надеялся, что с ним всё будет по-другому. Великая любовь разразится и спасёт всех; Иван будет ему верен, несмотря на предупреждения о наклонностях и многочисленных слухах. И понимание обратного делало Ярику в разы больнее, чем сам факт измены. Когда он с щемящим чувством боли, как минимум раздосадованный поступком, а попросту же убитый горем, пристал к Кириллу с просьбой пояснить, что значит происходящее, Гордеев лишь весело усмехнулся: — Это ж Ожож. Он всех поёбывает. — Даже тебя?! Кир нелепо улыбнулся и промолчал. На пальце многозначительно блеснуло обручальное кольцо. Тогда Яр решил покончить со всем; и с собой, в том числе. Закрылся в квартире, бросил телефон в дальний угол, чтобы не сорваться, набрал полную ванную и… В самый момент, когда он хотел уже провалиться под водную гладь, у соседей за стенкой заорало «Livin’ in a world without you». И Ярик заплакал: неистово, мучительно, обнимая колени — от боли, жалости и ненависти к себе. Слабый сорвавшийся дурак. Слова песни сбывались до одури точно. Голубые глаза — яд. Дверь распахнулась так же неслышно, как и в тот самый день в гримёрке. Ожогин смотрел на него свысока, с неким оценивающим сожалением и напряжённо сжатыми губами. — Что ж ты хотел наделать? — Ты… — впервые сократил барьер Ярослав. — Ты. — Я, — кивнул Иван. — Вылезай, поговорим. Мелкие капли скатывались по его телу, пока он тщетно пытался высушить волосы бордовым полотенцем, беглый взгляд в зеркало выявил под глазами тёмные круги от потёкшей подводки. Вместо разговора Ожогин попросту уложил его в постель: уже который по счёту раз, избегая разговора. А потом начал изливать душу прямо в процессе, сводя всё к одному тезису: «такой я человек». Да, ему тоже больно от того, что он такой и разбивает сердца всем вокруг, а особенно жаль его, милого мальчишку, но что делать с этим, он не знает. — И как же нам найти… — запнулся Яр, не понимая, чего он в самом деле хочет: любви? Счастья? — Выходит, никак. Слова, бывшие до жестокости нужными и честными, вышибли почву из-под ног. Баярунас в первые секунды не мог думать ни о чём другом, кроме как о возлюбленном: если он, человек закрытый и немногословный, говорит таким тоном… что скрывается за маской безразличия? Что там, в потёмках ожогинской души? Иван неожиданно встал. Вышел на балкон. Ярик молился, чтобы он закурил — многим его друзьям этот ритуал помогал привести мысли в порядок, расслабиться и перезагрузиться. Но Ожогин лишь молча смотрел в иссиня-чёрную даль, оставляя за собой мощный шлейф неопределенности: высокий, статный, гордый. И Ярослав позволил себе взглянуть в глаза правде. А была ли любовь?