одиночество твое, могучий мужчина

— ведьмаки ничего не чувствуют, — шептали из каждого угла несколько дюжин приглушенных голосов, когда геральт проезжал мимо верхом на своей кобыле, надвинув на глаза капюшон в тщетной попытке защититься от безжалостного дождя. он постучал пятками по бокам плотвы, побуждая ее скакать быстрее, в то время как грязные жители деревни уставились на его пару мечей и почти тут же с отвращением сплюнули на землю. ведьмак ехал уже несколько часов, от деревни к деревне, и каждый раз его ждал один и тот же прием. геральт, признаться честно, к этому моменту до смерти устал. ему ничего так не хотелось, как зайти в ближайшую корчму, выпить несколько кружек разбавленной мочи, которую корчмарь подавал под видом пива, а затем вырубиться на вызывающей настойчивый зуд соломенной кровати, которая стоила слишком много крон. однако он должен был продолжать ехать, если хотел добраться до места назначения до того, как солнце опустится за линию горизонта и сильный зимний мороз начнет подкрадываться. геральт на мгновение отпустил поводья, чтобы убрать пряди волос, прилипшие к лицу от дождя, затем ободряюще похлопал плотву по шее. он знал, что скоро должен дать ей отдохнуть, но ему нужно было, чтобы она прошла еще немного. когда они встретят торговца, он обязательно потратит часть своих оставшихся денег от контракта с риггером, который он взял на окраине аэдирна, на пучок свежей моркови, чтобы утешить ее. геральт ехал все дальше и дальше, не слыша ничего, кроме свиста ветра в ушах и фырканья и ржания плотвы. на извилистых пыльных дорогах, пересекающих бесконечное море полей и лесов, было почти тревожно тихо. призрак попытки вторжения нильфгаарда и боевые кличи обреченных скоя’таэлей витали в воздухе, давая геральту еще одну причину без оглядки двигаться вперед. дождь уже закончился. солнце висело низко и тяжело, освещая отступающие серые облака темно-рыжим ореолом. «не может быть больше четырех часов дня», — подумал про себя геральт. хорошо, по правде говоря, он начал беспокоиться, что не успеет до наступления вечера. он соскочил с седла и с хлюпаньем приземлился на влажную взрыхленную почву. плотва нетерпеливо тряхнула гривой. геральт изобразил полуулыбку, полез в сумку, достал три маленьких кубика и скормил их ей. — хорошая девочка, — прохрипел он голосом, непривычным к разговорам после стольких дней одиночества в дороге. последнюю часть своего путешествия он должен пройти сам. он оставил плотву и продолжил путь пешком, карабкаясь по отвесной скале, такой крутой, что она казалась практически вертикальной. как раз в тот момент, когда начали гаснуть мягкие фиолетовые сумерки, уступая место россыпи одиноких звезд, геральт достиг вершины. зрелище, представшее перед ним, скрутило его внутренности пополам, глубокое неприятное чувство тяжело засело в глубине живота. тем не менее он заставил свои пудовые ноги двигаться вперед, пока не остановился, затем встав на колени перед ней. перед кучей гравия с торчащим одиноким деревянным колом. она почти насмехалась над геральтом своей неподвижностью, отсутствием жизни. в горле встал ком, и он коротко прокашлялся. его голова болела под тяжестью всех этих чувств. геральт стряхнул с себя сентиментальные мысли и заставил слова, которые он так отчаянно хотел сказать, вырваться из пересохшего рта. язык ощущался как нечто инородное, как фантомная конечность, но тем не менее он начал: — старый друг, прошло три зимы с тех пор, как я похоронил тебя. так странно думать, что солнце продолжает вставать и опускаться, в то время как ты уже никогда не проснешься. мне показалось, что я видел тебя несколько недель назад, танцующим в толпе людей, торговавших на берегу понтара. если я закрою глаза, я вижу, как ты улыбаешься, смеешься, когда покупаешь какие-нибудь редкие травы и прячешь их в карман пальто, как будто это какой-то секрет, который нужно забрать… забрать с собой в могилу. — геральт сделал паузу, чтобы перевести дух, и выдох вышел настолько рваным и неровным, как будто он только что сражался с несколькими архигрифонами. и тем не менее он продолжил: — да, мой драгоценный друг, прошло три года с тех событий в замке стигга. прошло три года, — отвращение в голосе выдало его с головой, — как вильгефорц… как он… как… я не могу это сказать, так что, пожалуйста, я тебя умоляю, не заставляй меня говорить это. я не знаю, готов ли я простить тебя за это. я обязан тебе всем за этот момент и я этого не забуду. они сказали, что смерть следует за мной по пятам, следует в темной ночи и разрушает все на моем пути, но почему она забрала тебя? почему ты ушел? я ожидал смерти всех, но твоей? никогда. — геральт не плакал. он не мог плакать. его старые легкие пылали. — так что нет, я не прощу тебя. но более того, я не прощу самого себя. ты мог бы быть здесь, творя добро, принося ценность и мудрость в мир, если бы не я. уже стемнело. геральт достал несколько сальных свечей из сумки, поставил их на могилу и поджег игни. он сидел и пил в тишине наступающей ночи, опьяняющий напиток для его усталой души. он наблюдал, как дрожало пламя и как оно танцевало под легким ветерком. от его дыхания образовывались клубы тумана, вспышка тепла во всепоглощающем холоде. костяшки онемели и стали пергаментно-белыми, когда он вцепился в кожу штанов в тщетной попытке зацепиться хоть за что-нибудь, да за что угодно. затем, так тихо, что его едва можно было расслышать, геральт прошептал: — почему ты ко мне не вернешься? «ведьмаки ничего не чувствуют», — подумал про себя геральт. и, совершенно один в глубокой ночи, он рассмеялся.