Усталость и тошнота.
Тошнота от бесчисленных перетягиваний себя сквозь пространство из одного в очередное укрытие. Усталость от боязни краха, которого Эмили за 15 лет со смерти матери постепенно научилась избегать и заменила ощущением готовности к любым передрягам. Было ли это самодурство?
Месяц узурпации трона утомил её мыслями о том, что можно было сделать за все эти годы, что можно было предвидеть и предотвратить. Было бы.
Такая всемогущая и такая беспомощная, она смутно винила того, кто одарил её потусторонней силой уже после того, как всё случилось. Сидела бы сейчас Далила на её троне, не будь у той метки Чужого? Была бы жива Джессамина? Зачем в детстве Эмили бог столько раз дразнил своим безучастным присутствием? Почему играет её судьбой, что именно ему нужно? Пора бы, наконец, потребовать ответов, да только черноокий не является по зову и давно перестал заглядывать в сны.
Ночи на борту «Падшего дома» не приносили бодрости просто потому, что корабль был наполнен людьми, которые хоть и казалось были преданы Эмили, всё же едва ощутимо упрекали в чем-то. Впрочем, может быть, она проецировала на них укор самой себе. Как бы хотелось укрыться там, где никто не найдёт, забиться в нору и погрызть немного собственную душу. Вместо этого, ядовитые жала скорби преследуют обесчещенную императрицу по крышам и водостокам Серконоса, в скребущихся тенях подворотен, в одной из которых механическое сердце манит к лону заколоченной пещеры — там алтарь.
Убежище принадлежало, судя по найденной там записке, резчику амулетов, который так и не смог получить то, чего хотели многие, кто колотил эти неприглядные сооружения из просоленных досок древних деревянных кораблей доворванной эпохи — встречу с Чужим. Страждущие верны в своих действиях, ошибаются они лишь в том, кто кому эту встречу назначает.
Алтарь рассыпается на мелкие щепки, дух захватывает, тянет куда-то вверх, вниз и в стороны одновременно, ноздри заполняет запах сырости, а взору открывается мутное скалистое пространство, где светит если и солнце, то будто сквозь тонну ледяной воды.
Бездна, снова.
Холодный голос её хозяина струится внутрь черепа, перед глазами — глаза цвета бездонной тьмы.
Бог как всегда заводит душный монолог о судьбах, которые придется вершить на пути к цели, сыпет колкостями на счёт неприглядностей власти и суховато ехидничает, комфортно ли величеству среди высокородных отребьев.
— В любом случае, я знаю, чего ты хочешь… — не успевает продолжить свою нравоучительную тираду Чужой, Эмили перебивает.
— Тебя, — сообщает она буднично, чуть удивленная, как нечто подобное всё же сорвалось с языка.
На лице бога ни одной эмоции, и он замолчал, отведя взгляд в сторону. Это словно вырезанное бритвой лицо с самого детства казалось Эмили странно-красивым, но теперь она взрослая и смотрит на него иначе. Влить чуть больше крови и Чужой станет выглядеть моложе неё самой. Всего лишь юноша, которым он, судя по всему, был когда-то, а девушка знает, как вести себя с юношами. Усталость, обиды и претензии растворились в любопытстве: Эмили вряд ли сможет потерять больше, если пойдёт до конца.
— Я разочарован, — произносит наконец бог, поворачиваясь и отблеск презрения мелькнул в непроглядной глубине его глаз. Он застыл, не порхал с места на место вихрем осколков и даже окутывавшая его чернильная дымка словно замерла. — Миллионы людей желают меня и это невозможно скучно. Я дал тебе безграничные возможности, а ты желаешь всего лишь забавы плоти?
— Мы похожи. Кем или чем бы ты ни был, ты выглядишь как человек, как мужчина, — медленно произносит Эмили, ухмыляясь. — Я императрица и множество мужчин грезят обо мне в ночной тиши, мечтают хотя бы постоять рядом, вздохнуть одним воздухом. Я знаю, каково это, быть желанной, особенно теми, о ком и подумать противно. Это скучно. Мне не нужна просто плоть, мне нужно, чтобы ты желал меня. Именно ты.
— Значит, я ошибся, — в уголках губ бога скользнула прозрачная тень ледяной улыбки. — Ты хочешь слишком много.
— Не больше, чем ты можешь ещё мне дать или взять у меня, — стягивая шарф с шеи, отстегивая заклёпки своего жилета говорит Эмили.
— Бойся своих желаний, — бросает бог, делает незримый шаг навстречу собеседнице и смотрит ей прямо в душу. От этого почему-то больно.
Он берет ее лицо в свои огромные ладони, поцелуем глубоко проникает в рот, чтобы спустя мгновения исчезнуть и возникнуть вновь уже позади. Взять за шею, перетечь губами по позвонкам, обнажить плечо, просочиться руками под остатки одежды. Чужой пахнет морем, он прохладный как вода и не дышит по-человечески. Это сон, потусторонний мир или извращенная реальность? Какая разница, если тело отзывается? Кого ещё, кроме бога, могла бы теперь пожелать императрица? Оседлать саму Вечность только.
Божество вновь является спереди, оставляя без опоры, однако ослабшая Эмили не падает, а будто плывёт в толще воздуха, как это делает сам хозяин Бездны. Китель Чужого распахнут, но целиком тело его не удаётся охватить взглядом. Он изворотлив и слишком близок, прильнул стылой восковой кожей к судорожно вздымающейся пылающей груди, губами к жаркому горлу. Ничего не оставляет взгляду, всё — оголённым нервам, голодным пальцам, что ловят движения божественных мускулов.
«Горбатый хер Чужого» непрошено проносится через сознание расхожее ругательство. Он и правда слегка кривоват, чувствует Эмили: несильной дугой изгибается влево. Забавную мысль прерывает невыносимое наслаждение, пронзающее тело. Вот истинная метка Чужого, его дар, собранный за четыре тысячи лет блужданий по людским снам. Сквозь пелену сладострастия Эмили видит почему-то сосредоточенное лицо. Они не лежат, не стоят, но накрепко слившись друг с другом плывут по воздуху, овеянные чернильным маревом.
— Я хочу, чтобы ты был со мной до самого конца, — задыхаясь шепчет Эмили в ухо бога.
___________________________________________________________________________
Эмили очнулась на земле, ощущая острую головную боль и не остывшие следы прикосновений. Чужой оставил её наедине с мыслями, как делал это всегда. Дав что-то, он наблюдал за тем, как люди распорядятся даром.
— Кого ещё, кроме бога, могла бы теперь пожелать императрица? — насмешливо спрашивает она пустоту полумрака. Кто сможет быть лучше? С кем захочется разделить постель когда-либо? Простолюдин, побывавший с императрицей не захочет простолюдинку. Императрица, побывавшая с богом, не захочет императора. «Бойся своих желаний», — сказал черноокий и был прав.
Он некстати явится ещё один единственный раз, вновь читать абстрактные нотации, с каплей восторга говорить о судьбе императорской тётки и не вспоминать произошедшее при прошлой встрече, а Эмили слишком устала, чтобы задавать вопросы. Она вернулась отвоевать трон и восстановить повергнутый в руины родной город, только это и важно.
Когда Далила оказывается внутри собственной картины, Эмили размышляет, насколько реален этот мир красок, есть ли там свой Чужой или кто-то лучше. Настало время начать жить заново и ей хочется узнать как можно больше способов это сделать.
Дни стали шагать своим чередом, пока однажды перед рассветом императрица не чувствует, как вздрагивает
всё пространство, будто мир находится в брюхе огромного кита, которого пронзает копье китобоя. По левой руке внезапно ползёт холод и метка исчезает. Эмили судорожно вскакивает с постели, шепчет костяным амулетам, зовёт Чужого, но Бездна не отвечает. А потом Корво говорит, что его метки тоже больше нет.
Пришлось учиться подслушивать Обывателей без магии, но те либо были ни при чём, либо тщательно скрывали то, что натворили. Не дали результатов и вылазки в логова известных фанатиков, лишь тихие разговоры простых людей стали как-то опасливей. Старые книги оказались бесполезны. Никто ничего не знал до тех пор, пока ошарашенный Корво не приводит во дворец сероглазого парня, как две капли воды похожего на того, об участи которого Эмили тщилась узнать последнее время.
— Кто ты, юноша? — недоверчиво, но с надеждой спрашивает она.
— Кого ещё, кроме бога могла бы пожелать императрица? — в зеленовато-сером взгляде плеснуло знакомое коварство. Он живой, полнокровный и дышит по-человечески.
— Только бывшего бога, — тихо улыбается императрица.
— Я пришёл остаться с тобой до конца.
___________________________________________________________________________
Утопая в дорогом шёлке императорской постели, он сбивчиво шепчет: «Я живой».
«Я живой», прижимая к своему ныне горячему телу ту, что стонет в унисон.
«Живой», пребирая её волосы, пока она слушает биение его сердца.
