Legends Never Die

      Пик ворчаливо вздыхала и цокала раздражённо порой, когда Елена доставала ей что-либо с верхних полок в какой-нибудь лавке. А если марлийка снисходительно хихикала при этом, то могла получить удар в живот, заставляющий согнуться: так Фингер получала возможность забрать нужную вещь и победно усмехнуться, а затем, гордо задрав нос, уходила прочь. Она не знала, что в такие моменты тёмные глаза провожают её с нескрываемой нежностью, а их обладательнице не было известно о полуулыбке и лёгком румянце на щеках бывшего шифтера.       Так продолжалось почти год со дня смерти Эрена Йегера — элдийца, врага человечества и героя, что освободил мир от титанов.       Пик очаровательно дулась и тихонько пыхтела, когда Елена доставала ей что-либо с верхних полок на кухне или в маленькой гостиной. А если марлийка дразняще хихикала при этом, то могла получить неизменный удар в живот, а за ним — по-детски мягкий поцелуй, после которого Фингер также неизменно забирала нужную вещь и спешила удалиться с небрежным, но искренним «спасибо». Обе теперь знали и о нежных взглядах, и о полноценных улыбках с едва заметным порозовением щёк.       Так продолжается и по сей день, спустя почти два года со смерти Эрена Йегера — друга и товарища, несчастного возлюбленного и выпускника сто четвёртого класса кадетского училища, солдата разведкорпуса.       И Пик, и Елена, и каждый в их окружении — все упустили момент, когда первая поселилась в доме у второй. Наверное, потому что это произошло постепенно: по какой-то причине Фингер частенько гостила у марлийки, и однажды просто перестала уходить от неё в выделенную государством комнатушку. Она была одной из тех, кто спас мир, а ей дали жалкие девять квадратов с обшарпанными стенами в районе бывшего гетто. Какого чёрта, спрашивается?       — Доброе утро, Елена, — приветствует только-только проснувшаяся Пик блондинку, которая заходит в тесную, неряшливо прибранную гостиную и едва заметно вздрагивает, слыша хрипотцу в негромком голосе, — Не шугайся ты так, давно пора привыкнуть.       — Привыкнуть к тому, что ты сбегаешь из нашей постели? — фыркает Елена с намёком на усмешку, подходя к низкому ветхому столику.       Стоит столик этот почти вплотную к выцветшему дивану (который давно следует сменить на новый), где на животе лежит элдийка и совершенно бесстыдно разглядывает подтянутую и в меру мускулистую женскую фигуру, скрытую под тоненькой тканью спальных футболки да шорт, хотя видела её уже огромное количество раз и успела изучить чуть ли не до мельчайших деталей.       — И забираешь с собой всю воду вдобавок, — более серьёзно отмечает Елена, с толикой недовольства даже, и берёт крупный стеклянный кувшин, наполовину наполненный прозрачной жидкостью, чтобы прямо с горла отпить и остатки сна отогнать, освежить голову.       — То есть теперь это наша постель? — ухмыляется Фингер, но вскоре вскакивает с беспокойным выражением лица — высокая женщина давится водой от её реплики и начинает кашлять.       Она тут же протягивает Пик хрупкую ёмкость, прикрывая рот крупной ладонью, и когда руки обеих освобождаются, та хлопает её по спине, тарахча:       — Ох, прости, прости, прости...       А марлийка постепенно приходит в себя под спасительным постукиваем и думает, что раньше бы Фингер выкинула бы какую-нибудь тупую шутку-насмешку в своём стиле вместо оказания даже такой элементарной помощи.       «Всё так изменилось... Зик».       — Ты как? — спрашивает по-прежнему взволнованная Пик, когда чужой кашель стихает окончательно, а после добавляет уже более бодро:       — Так покраснела... Правда в горле першит?       Хихикает она тихонько и прикрыв глаза, жестикулируя лениво — кистью левой вверх-вниз помахивая. А Елене ослабленная бдительность собеседницы только на руку приходится: она сгребает её в охапку и с лёгкостью отрывает от пола, да так внезапно, что та слабо вскрикивает над ухом.       — Ты что делаешь?! — изумлённо восклицает элдийка, хватаясь за мятую футболку, за широкие плечи.       Елена заваливает её на диван с необычайной аккуратностью, сверху нависает и только тогда, склонившись ближе к растерянному лицу, отвечает томным полутоном:       — Ставлю тебя на место, малышка Пик.       Фингер пуще прежнего теряется, слыша своё старое милое прозвище, а её сердце ёкает от резкого прилива любви и печальной, несколько болезненной тоски. Она собирается что-то сказать, но слова застревают в горле, а дыхание перехватывает, когда марлийка принимается щекотать её.       На публике Елена никогда не показывается шутливой или ласковой, и Пик дорожит тем, что ей одной открыта эта сторона этой сильной, холодной и неприступной женщины. А бывший солдат не менее дорожит особой близостью бывшего шифтера.       Длинные пальцы костлявы, но по рёбрам пробегаются с осторожной игривостью и старательной нежностью, а обладательница их с тенью многозначительной улыбки смотрит тем самым взглядом на миниатюрную женщину под собой, которая извивается под ней скорее более демонстративно, показательно, нежели искренне-невольно, пихается, хохочет всё так же негромко, прерываясь на рваные выдохи-вдохи, растягивает футболку и без того растянутую. Елена со стойкой терпеливостью ждёт, пока Пик за ворот её схватится и к себе притянет для требовательного поцелуя.       Она воистину наслаждается их ребячеством ещё с пару-тройку минут, а затем чувствует прикосновение желанных губ к своим собственным, и в этот миг ей становится так невообразимо жарко, что уши её краснеют до самых кончиков. Пик знает об этом прекрасно, как знает и о том, что Елене тоже известно о жаре на её щеках, что вспыхивает ярко, когда их влажные языки тёплой мягкостью соприкасаются, а дыхание становится слышимо рваным, хотя они ещё даже не раздеты.       За два года после войны, за четыре года до победы — они успели изучить друг друга вдоль и поперёк. Не только снаружи, но и изнутри. Во всех возможных смыслах. Они выжили и действительно полюбили друг друга, и любить не переставали до сих пор, не упуская шанса показать это тем или иным способом.       Фингер обнимает за шею с непоколебимым согласием и абсолютным доверием, притянуть к себе поближе крепкое тело пытается, что выходит у неё быстро и, бесспорно, удачно — марлийка охотно жмётся к ней и без какого-либо намёка на сопротивление или препятствие проталкивает колено меж округлых бёдер сразу, понимая, что им следует поторопиться, чтобы успеть на обед со старыми друзьями-товарищами-врагами, в ресторанчик Николо, что расположен неподалёку от недавно выстроенного южного порта, для обсуждения предстоящего визита на остров Парадиз. Кажется, от послевоенных дел никто из них не избавится до наступления тихой мирной старости. А от воспоминаний о тех страшных и жестоких днях — никогда.       Ржавенькие петли приоткрытой форточки в гостиной поскрипывают почти в такт доисторическим часам на противоположной от окна стене, и майский ветерок несёт в помещение сладкий аромат распустившихся белых цветов, название которых Пик запомнить никак не может. Она, как всегда, надела сорочку на голое тело, и Елена довольствуется этому обычному, но любимому ею явлению, когда ладонью прохладной под белую ткань забирается и отмечает, что обе немного вспотели — на улице сегодня особенно жарко, даже в такое раннее утро.       Целуя в шею и упиваясь прелестными звуками-наградой, марлийка на мгновение-другое вспоминает об Эрене Йегере, и в груди у неё бухает от чувства чистейшей благодарности ему за то, что Пик рядом с ней, живая и здоровая, освобожденная от проклятия Имир и дарованной ею силы. Она верит: память о нём не умрёт.

Легенды никогда не умирают.