У реки на пути

— …Возвращались мы втроём. Нет, разумеется, нас сопровождала охрана, это были люди Карваля, но… Альдо ещё на въезде в Гальтару приказал им ждать и не приближаться. Когда мы ехали обратно… — Робер запинается, пытаясь решить, каким именем назвать столицу, и в итоге не называет её вовсе, — они по-прежнему держались на расстоянии. Мне кажется, они что-то чувствовали, — он сглатывает пересохшим горлом, — если не люди, то лошади. Рокэ Алва слегка пожимает плечами, подливая себе вина из кувшина. — Лошади, как правило, хорошо чуют опасность. Другое дело, что людям порой свойственно выдумывать её там, где угрожать им может разве что собственное воображение. Что же, Эпинэ, вы в самом деле полагаете, что ваш приятель разбудил в Гальтаре некие древние силы? — Он пытался вызвать Зверя. Там была площадка — сплошной камень, и по склону струилась вода, ветер почти сбивал с ног, и, кажется, я видел молнию… — Робер передёргивает плечами. Хочется подняться и пройтись по комнате, разминая немеющие ступни, хочется закутаться в плащ — хотя у камина тепло. — Я пытался отговорить Альдо. Мне казалось, эта затея не может кончиться добром… но он меня не слушал. Герцог Придд не высказывал своё мнение, а Дикон… Робер беззвучно вздыхает, вспоминая румянец нетерпения на бледном заострившемся лице, горящие серые глаза и синеватые круги под ними. Дикон рвался пробудить Силу Раканов не меньше, чем Альдо. Что ж, он хотя бы остался жив. Робер толком не знает, кого за это благодарить — Четверых, Леворукого или всё-таки Создателя. — У вас голос садится, герцог, вам стоит смочить горло, — Рокэ невозмутимо указывает взглядом на кувшин с «Чёрной кровью». — Иначе в скором времени вы не сможете поддерживать беседу, а я рассчитываю подробнее узнать об этом гальтарском приключении из ваших уст. Герцог Придд был верен себе — как всегда, немногословен, и герцог Окделл оказался лишь немногим разговорчивее его. — Герцог, вы допрашивали Дикона? — Робер инстинктивно выпрямляется в кресле, подаваясь вперёд. — Он ещё очень слаб, он не оправился… не до конца оправился от того, что ему пришлось увидеть. Когда мы возвращались из Гальтары, нам с герцогом Приддом приходилось опасаться за его рассудок. — Вот как? — синие глаза слегка прищуриваются. Рокэ берёт бокал, слегка наклоняет кувшин, переливая вино. В свете свечей на дне бокала вспыхивают красные огни — и тут же гаснут, оставляя после себя вязкую густую темноту. — Что же вызвало подобные опасения? Робер отвечает не сразу. Бокал вина приходится кстати — можно неспешно поднести ко рту, сделать глоток. Отстраниться, отгородиться от того тяжкого, сжимающего в груди, за рёбрами, давящего на плечи ощущения, всякий раз возвращающегося при воспоминании о безвольно клонящейся голове Дикона, о сузившихся в точку, ничего не видящих зрачках. — Когда Альдо, — Робер сглатывает, — исчез, меня как будто ударило в грудь. Я отшатнулся на несколько шагов, еле устоял на ногах. Герцога Придда задело меньше, он едва качнулся. А Дикон упал навзничь, спиной, его отбросило к краю площадки. Ещё чуть-чуть — и он просто сорвался бы вниз, и тогда… — И тогда, очевидно, ни вам, ни Его Величеству Фердинанду не пришлось бы заботиться о его дальнейшей судьбе, — Рокэ пожимает плечами. — Эорий отправился бы в Лабиринт следом за своим анаксом. Что было дальше? — Я подбежал к нему. Мы пытались привести его в чувство, напоить водой, но он нас не слышал. И не видел ничего, смотрел куда-то сквозь нас, даже не моргал. Мы осмотрели его — телесно он почти не пострадал, мы нашли только пару ссадин. Я опасался, что он мог удариться головой, но на голове вообще не было никаких следов. — Занятно, — Рокэ отпивает из своего бокала, смакуя старое вино. — И вы решили везти его назад, в Олларию? — Будь он в порядке, я бы посоветовал ему укрыться в Надоре. Отправил бы с ним своих людей. Дикон не виноват, поймите, герцог! Он верил в то, что Альдо — истинный правитель Талигойи… и был с ним до конца. — Как и вы, Эпинэ, — задумчиво роняет Рокэ, — но вы отчего-то не причисляете себя к тем, кто безоговорочно поддерживал Альдо… Впрочем, всё это, как говорится, дела вчерашнего дня. Вам нет нужды убеждать меня в наивности и прекраснодушии вашего друга. Вы ведь видели королевский приказ о помиловании. — И я понимаю, что именно вы убедили государя проявить милосердие, — Робер наклоняет голову. — Благодарю вас, герцог. И от своего имени, и от имени Дикона. — Пустое, — Рокэ слегка морщится. — Близится Излом, Талиг и без того лихорадит, чтобы в придачу ворошить тлеющие угли, казня Повелителей. Вы, верно, устали, Эпинэ? Мы можем продолжить разговор в другой день. Мне бы не хотелось, чтобы ваша лихорадка вернулась. — Нет, всё в порядке, герцог. Эта лихорадка, она ведь тоже оттуда, из Гальтары, я уверен. Пока мы скакали в столицу, я не чувствовал усталости вовсе. Нужно было довезти Дикона, найти для него лекаря, освободить Фер… Его Величество, позаботиться о королеве… А потом я уже просто ждал вас. — Меня? — Да, я как будто чувствовал, что вы скоро появитесь. И вот, когда я наконец выполнил всё, что наметил себе, меня свалила лихорадка. Гальтара давала мне отсрочку — и она истекла. — Весьма поэтичное объяснение, — Рокэ усмехается, — вам стоит непременно поделиться этой идеей с герцогом Окделлом, она его вдохновит на какую-нибудь скверно зарифмованную балладу. К слову, вы уже виделись? — Лишь мельком, во дворце, — Робер невольно улыбается. Нескладный, исхудавший после болезни, Дикон казался ещё больше мальчишкой, чем всегда, но каким же облегчением было снова видеть в его глазах живой блеск. — Я предлагал ему перебраться ко мне, но он сказал, что устроился благополучно. — Прекрасно, — Рокэ вновь придвигает к себе кувшин, вопросительно смотрит на Робера. — Герцог? — Да, пожалуй, — Робер нерешительно кивает. — Герцог Алва, видите ли, как сложились обстоятельства… Лекарь, который посещал Дикона, сразу сказал, что больному лучше находиться в знакомом месте, там, где он жил какое-то время. Так было больше вероятности, что разум и память очнутся. Поэтому я решил оставить его в вашем особняке. — Разумное решение, — Рокэ пожимает плечами. — Вам не нужно пускаться в объяснения, к вам я не имею никаких претензий. — Да, но… Дикон не желал вам зла, уверяю вас. Альдо знал, что Окделлы лишились своего дома в Олларии, и пожелал наградить его за службу. Дикон не мог отказаться. — Не мог? — чёрные брови насмешливо приподнимаются. Робер чувствует, как к щекам приливает жар. — Наверное, мне следовало бы сформулировать иначе… Он восхищался Альдо, был глубоко привязан к нему. Ему не хотелось расстраивать Альдо отказом от подарка. Разрубленный Змей, какая же глупость! Робер сжимает ладонь, ногти врезаются в кожу. Все слова, все попытки защитить Дикона — невнятные, несуразные, как и сам Дикон, поселившийся в доме своего эра, демонстративно приглашавший туда друзей, пытавшийся отделывать его на свой вкус… — Герцог Алва, — Робер поднимает голову. — Вы упомянули, что я не считал себя верным ставленником Альдо. Вы правы. В Альдо было много светлого, искреннего, смелого — он смог бы стать хорошим королём, я уверен, если бы он учился этому с детства. Но всё сложилось так, как сложилось, и править он не умел. Он витал в облаках, грезил древними силами, а я по мере сил пытался вернуть его к текущим делам, помочь разобраться с тем, что происходит в королевстве. Беда в том, что я и сам в политике не искушён… Я пытался не соглашаться с Альдо, переубеждать, а в какие-то моменты — да простит меня его душа, где бы она сейчас ни была! — действовать за его спиной. Дикону такое даже в голову бы ни пришло. Он верил Альдо и был готов отдать свою жизнь по первому его слову. — Верность — похвальное качество, — лениво усмехается Рокэ. — Без сомнения, оно вполне свойственно юному Окделлу. Робер вдыхает медленно, беззвучно, глубоко, стараясь успокоиться. Ему кажется: от того, сумеет ли он сейчас донести до Рокэ Алвы свою мысль, зависит очень многое. — Дикон вовсе не глуп, — он с усилием прочищает горло. — То есть он бывает легковерным, порывистым… если он чем-то увлечётся, его очень трудно охолонуть и привести в себя. Но я долго не понимал, отчего он так влюбился в Альдо. Общность взглядов, вкусов, схожие судьбы… Альдо ведь рос в бедности, как и Дикон, и они почти ровесники… но в том-то и дело, что смотрел на него Дикон не как на ровесника, не как на принца, которому только предстоит отвоевать престол. Я видел их за фехтованием — Дикон владеет шпагой несравнимо лучше, и всё же он следил за Альдо таким обожающим взглядом, как будто перед ним мастер клинка. Альдо — посредственный наездник, но, когда Дикон хвалил его выездку, он ничуть не лгал, он весь искрился восторгом. — И вы полагаете это удивительным? Герцог Окделл не первый, кто находит удовольствие в самообмане. — Но для чего ему было обманываться? — Робер подаётся вперёд, приподнимаясь в кресле. Рокэ пожимает плечами: — Понятия не имею. Желаете поделиться со мной своими предположениями? — Ему просто нужно было верить кому-то, — Робер упрямо не отводит глаз от спокойного, невозмутимого лица, озаряемого отсветами камина. — Любить кого-то. Но мне кажется, изначально эта любовь была рождена совсем для другого человека. Знаете, как камни перегораживают русло — и воде некуда деваться, ей приходится искать себе другой путь, доступный. У Дикона было право любить Альдо, наследника Раканов. Более того, этого от него ждали. Он и полюбил. И наделял Альдо в своём воображении теми качествами, которые привлекали его в другом. — Занятно, — Рокэ качает головой, откидываясь на высокую обтянутую бархатом спинку кресла. — Не то что бы меня интересовало то, что творится в голове у Окделла, но вы нарисовали весьма примечательную картину вывертов человеческого сознания. — Я начинал говорить о доме, — Робер проводит ладонью по ноющему лбу. — Я уверен, Дикон не мог не согласиться его занять. Ведь это означало быть ближе к вам — так или иначе. — И воспользоваться тем, что мне принадлежит, — синие глаза искрятся весельем. — Весьма эффектный способ показать своё превосходство — для оруженосца. — Рокэ, — Робер неожиданно сам для себя зовёт Первого маршала по имени. — Вы ведь не освобождали Дикона от клятвы? — Как-то к слову не пришлось. Но беспокоиться вам не о чем, судить я его не собираюсь, раз уж Его Величество даровал ему прощение, а освободить его от клятвы я могу в любой момент. — Не делайте этого, прошу вас. Рокэ вопросительно приподнимает брови, и Робер поспешно поясняет: — Дикону сейчас очень тяжело, у него не осталось никакой опоры. Альдо больше нет, дело, которому служили поколения Окделлов, погибло. Я, конечно, пытаюсь поддержать Дикона, но я сам, по сути, обломок кораблекрушения, чудом выплывший. Дикон очень нуждается в вашей доброте, Рокэ. Поговорите с ним. Помогите ему. — Хотел бы я знать, где это вы у меня отыскали доброту, — тонкие губы насмешливо кривятся. — По-моему, последние её запасы иссякли лет десять назад. Вам не кажется, что матушка и сёстры герцога Окделла, равно как и прочая родня, годятся на роль его утешителей намного лучше? Да и Её Величество, насколько мне известно, всегда одаривала герцога своей благосклонностью. — Насколько я знаю, Дикону пришлось порвать со своей семьёй, — щёки Робера вновь заливает жар. Перед глазами возникает смятое письмо с печатью-вепрем, подрагивающие пальцы, комкающие бумагу. — Вернее, эрэа Мирабелла прислала письмо, в котором отреклась от него. А эрэа Айрис… они с братом не разговаривают с того дня, как она узнала, что он служит Альдо. — Обстоятельства переменились, — роняет Рокэ, — возможно, переменится и госпожа Айрис. А чем же герцог Окделл провинился перед своей матушкой? Я полагал, она будет довольна возвращением Раканов на престол. — Как вам известно, эрэа Мирабелла всецело предана заповедям эсператизма, — с усилием произносит Робер. — Альдо увлекался легендами о Четверых, искал древние реликвии — слухи об этом разносились по всему королевству. Я не думаю, что эрэа Мирабелла приняла бы языческие увлечения Альдо так близко к сердцу, если бы не так называемые гальтарские мистерии… в которые он втянул Дикона. Синие глаза прищуриваются, смотрят цепко, остро. Наверняка Рокэ уже сам слышал немало, но на его невысказанный вопрос Робер не может не ответить. — В какой-то хронике Альдо вычитал, что древних эориев связывали узы не только дружбы, но и любви… телесной. Никто так и не выяснил, насколько этот свиток подлинный, но Альдо загорелся желанием, чтобы кто-то из Повелителей служил ему и в постели. Разумеется, он выбрал Дикона, а Дикон даже не попытался ему отказать. — Разумеется, выбрал, — с расстановкой повторяет Рокэ. Тонкие длинные пальцы легонько постукивают по подлокотнику кресла. — Стало быть, свою прихоть Альдо не скрывал? — Какое там! Он Дикона не отпускал от себя. Он… я пытался сказать, что не подобает государю так вести себя с подданным прилюдно, но Дикон сам одёрнул меня. Он считал, что так надо, что воле государя следует повиноваться безоговорочно. Но я видел, что ему плохо, больно, стыдно, и… это моя вина. Я допустил. — Допустил это сам герцог Окделл, — замечает Рокэ. — Распоряжаться собой по своему усмотрению — его право. Робер мотает головой. Сколько раз он видел Дикона, выходящего из спальни Альдо, идущим медленно, степенно, будто на парадном выходе государя. Наверняка каждый шаг давался ему через боль — и эту боль приходилось прятать, выпрямляя спину, растягивая губы в улыбке. Альдо не был жесток — Робер мог бы в том поклясться. Альдо не получал удовольствия от чужой боли, ему просто не было до неё дела. Он получал своё, и приказывал подать вина, и сгонял с кровати тёплое податливое тело, отпуская любовника до новой ночи, когда в нём возникнет надобность. Так было с Мэллит, не выдержавшей и сбежавшей. Так было и с Диконом. — Значит, эрэа Мирабелла узнала, — задумчиво произносит Рокэ. — И отреклась от своего сына. — Я не вижу иной причины. — Ну что ж, это ничего не меняет. Ричард остаётся герцогом Окделлом, и никто не вправе помешать ему приезжать в родовой замок или общаться с младшими сёстрами. Робер молчит. Рокэ, конечно, прав: у герцога Окделла, в сущности, всё благополучно. Он почти здоров, свободен, он остался хозяином своих земель. И всё же ему, истерзанному душой и телом, так нужен кто-то, кто поддержит хотя бы в эти первые, самые тяжёлые дни, не даст оступиться, утонуть в тоске и отчаянии, которые Роберу так знакомы. Сможет ли он, Робер, стать для Дикона такой опорой? — Вы изнурены, герцог, и совсем побледнели, — роняет Рокэ. — Давайте простимся и продолжим наш разговор в следующий раз. Я хотел бы побольше узнать от вас о том, как вёл себя герцог Придд и его люди. — Буду рад помочь вам, герцог Алва, — Робер встаёт, кланяется. — Останетесь на ночь в особняке? Дорога может сильнее утомить вас. — Нет, благодарю, — ему нужно проветрить голову, подумать о Диконе, о том, что можно сделать для него — и не слишком ли много узнал Рокэ из этого разговора. Конечно, Ворон не станет мстить оруженосцу, используя против него чужую откровенность — да и всё, о чём говорил Робер, наверняка болтают в каждом трактире Олларии. Но всё же… — Ехать недалеко, и прогулка поможет мне восстановить силы. — Как угодно, — Рокэ тянется к витому шнуру на стене, и слуга-кэналлиец появляется почти мгновенно. — Хуан, проводите гостя. Дайте ему меховой плащ: уже наверняка похолодало.

***

Распрощавшись с гостем, Рокэ дописывает письмо управляющему в Алвасете и передаёт Хуану. Нужно ещё отдать несколько распоряжений по столице, но они подождут завтрашнего утра. В купальне уже готова вода для вечернего омовения. Рокэ опускается в мягкое обволакивающее тепло, садится на ступеньках, опираясь локтями, запрокидывая подбородок. Вода тихонько покачивается, отступая и возвращаясь вновь, массируя шею и лопатки. Сегодня ни цветочных масел, ни душистых трав — только морская соль. Хочется освежить голову, подумать — запахи не должны отвлекать, достаточно и того, что перед глазами то и дело мелькают тревожные, будоражащие образы. Дикон — высокий, статный, неуклюже склоняющийся перед самоуверенным, нахальным молодым человеком в бело-золотом. Холёные руки притягивают Дикона ближе, ладонь давит на лопатки, заставляя нырнуть в поклоне ещё глубже, опуститься на колени, нерешительно сцепить крепкие пальцы в замок, прежде чем потянуться к расшитой золотом королевской перевязи. Ещё понять бы, где от этого сильнее припекает — в паху или за грудиной. Ричарда хочется ухватить за волосы, оттащить, запрокинуть ему голову, надёжно фиксируя пальцами под подбородком, и впиться в припухшие раскрытые губы. Хочется накинуть ему на плечи длинный, в пол, меховой плащ, укутать, обнимая со спины, чувствуя грудью напряжение замерших лопаток, укрывая собой от любопытствующих, враждебных, насмешливых взглядов. Хочется, наоборот, рвануть застёжки колета, потянуть ворот рубашки так, чтобы ткань затрещала, расцветить гладкую белую шею следами губ, зубов, ногтей. Сгрести мальчишку к себе на колени, усадить так, чтобы шире развёл ноги, чтобы хватал губами воздух, чувствуя, как пальцы Рокэ легонько поглаживают внутреннюю сторону бедра. Заласкать, измучить, чтобы забыл про скромность и про стыд, чтобы всхлипывал, извиваясь у Рокэ на коленях, прося о большем — сперва лишь отчаянными взглядами, потом — вслух, хрипло, невнятно… Рокэ прикрывает глаза, проводит кончиками пальцев от висков к переносице. Тешить себя фантазиями можно сколько угодно — ясно одно: если Альдо и впрямь обходился с герцогом Окделлом так, как об этом говорят — тому сейчас точно не до любовных игр. Рокэ не раз замечал, как Дикон цепенеет, сжимается, когда к нему подходят слишком близко. В особняке Алва слугам не требуется повторять дважды — от Дикона они держатся на почтительном расстоянии, и сам Рокэ старается вести себя с ним невозмутимо, любезно-отстранённо, чтобы, чем Леворукий не шутит, не напугать хлёсткой фразой, жадным блеском глаз. Вода понемногу остывает, разморенное тело приподнимается неохотно, кое-как выбирается наружу и спешно тянется за полотенцем: холодно. Поёживаясь, Рокэ тщательно утирается, надевает мягкие штаны и просторную рубашку из тонкого морисского шёлка. Можно пойти в спальню, где уже разожжён камин и разостлана постель. Однако Рокэ проходит мимо двери, направляется дальше, в библиотеку. Свечи, как он и ожидал, зажжены, окно приоткрыто, чтобы прогнать духоту, а в широком кресле дремлет Ричард с толстенным томом на коленях, неловко согнувшись, подложив руку под щёку. От звука шагов он спешно вскидывает голову, сонно моргает, проводит пятернёй по волосам. Книга едва не съезжает на пол — он поспешно ловит её, зажав между колен. — Эр Рокэ… — Я смотрю, юноша, вы по-прежнему принадлежите к почтенному племени сов, — Рокэ усмехается, рассматривая розовый отпечаток на щеке. — Что за пыльная древность вам тут понадобилась? — Простите, монсеньор, — Ричард наклоняет голову. Рокэ морщится: чем просить прощения без толку и без смысла, позаботился бы лучше о себе. Кажется, даже сразу после Лаик он не был таким худым. Огромные серые глаза блестят, щеки расцвечены румянцем — а ведь здесь не так уж жарко. Что это, последствия гальтарского припадка? Или Окделла гложет вовсе не телесный недуг, а то, что прячется в мыслях, в воспоминаниях? Гложет, очевидно, уже давно, с момента, как он пришёл в себя — пока Рокэ разбирает бумаги, каждый день мотается ко двору и не находит времени для разговора с собственным оруженосцем. Вот только как с ним говорить? О чём? — Вы нездоровы? — роняет Рокэ, чтобы не затягивать молчание. — Позвать лекаря? — Всё в порядке, монсеньор, — мальчишка мотает головой, уголок рта дёргается в попытке сдержать зевок. Рокэ раздражённо цедит: — В таком случае, будьте любезны не пропускать завтрак, обед и ужин и не просиживать над книгами до рассвета вместо того, чтобы спать! В конце месяца мы выезжаем в Торку, драться с гаунау. Хотелось бы, чтобы при мне был оруженосец, способный исполнять приказы, а не сонный недотёпа, спотыкающийся о собственную тень. В бледном лице что-то вздрагивает, серые глаза потрясённо распахиваются: — Эр Рокэ, вы берёте меня в Торку? — Беру, разумеется, — Рокэ пожимает плечами. — Я думал… вам ведь рассказывали во дворце… про меня и… и Его Величество, — над воротом рубахи вздрагивает кадык. — Я думал, вы захотите меня отослать. — С чего бы? О моих похождениях, если помните, ходили не менее пикантные слухи. И что же, из-за этого я должен был шарахаться от собственного отражения в зеркале? Сухие, потрескавшиеся губы слабо улыбаются. — И вот ещё что, Окделл: не советую вам именовать Альдо «Его Величеством» — что при дворе, что в Торке. Вы можете столкнуться с непониманием. Ричард кивает. — Только, эр Рокэ, — голос тихий, но очень чёткий, — насчёт слухов… я не знаю, что именно наговорили, они наверняка выдумывали всякое… но вообще это правда, — Ричард тяжело сглатывает. — Я же сам смеялся над Спрутом — из-за Джастина… представить не мог, что когда-нибудь… я понять не могу — зачем? — серые глаза смотрят прямо в лицо — с отчаянием. — Зачем я согласился? Альдо так веселился, и мне казалось, что будет весело, но это… а он сказал, что ему п-понравилось, — Ричард запинается, шумно втягивает воздух ртом, — и мы всегда так будем: анакс и его верный Повелитель Скал. Я думал, так и надо… а матушка говорит, что я опозорил род и что мой отец проклял бы… я не знаю, не знаю… Рокэ выдыхает медленно, беззвучно. Протягивает руку — плавно, так, чтобы Ричард видел. Леворукий знает, что с ним делала эта белокурая тварь, возомнившая себя королём, чем успела напугать. Рука ложится на руку Ричарда выше локтя, поверх тонкой ткани рубашки. В ладонь отдаётся бешеный стук пульса. Помедлив, Рокэ слегка сжимает пальцы. Ричард так и стоит молча, моргает, и судорожное биение понемногу успокаивается, дыхание становится ровнее, глубже. Приступа не будет — уже хорошо. Выговорился? Или не хватило дыхания? Или ждёт каких-то слов в ответ? Ричард всё смотрит, не отводя глаз, а потом приподнимает свободную руку, неуверенно тянет к плечу, и подрагивающие холодные пальцы накрывают ладонь Рокэ, сжимают. Они так и стоят, пока не начинают затекать локти. Приходится отстраниться друг от друга, и нужно что-то сказать, чтобы перебить дурацкую, досадную неловкость. Впрочем, разве Рокэ впервой? — Окделл, — Рокэ прохаживается вдоль стены, роняя слова с привычной насмешкой. — Предлагаю вам всё-таки отправиться спать, если вы не хотите к утру стать похожим на Валтазара из Нохи. Или, раз уж вас не оставляет бессонница — вы можете составить мне компанию в моём кабинете. Спеть вам песню о ветрах далёких?