Метель из прошлого

Чем ближе к зиме, тем более злыми и колючими становятся ветра, бьющие в стены их небольшого дома. Они тоскливо завывают в щелях под крышей, и спрятаться от этого звука невозможно. Словно вой воргов, он преследует днем и ночью, и даже во сне, в бесконечных, повторяющихся кошмарах. Чем холоднее становится, тем громче ночами шумит море, разбиваясь о камни берега. Беспокойные волны, укрытые белыми пенными шапками, вздымаются все выше, будто хотят поглотить остатки некогда высокого холма, ныне превратившегося в остров. Чем короче становятся дни, и чернее - ночи, тем тревожнее смотрит Маглор, когда думает, что брат его не видит. Приносит теплый плащ, укутывает, чтобы пронзительные ветра не пробирали до костей стоящего на крыльце и смотрящего на море Маэдроса, и уже давно не пытается завести в дом. Слишком хорошо знает, насколько это бесполезно. Брат зайдет сам, когда из-за горизонта покажется край луны, и будет как обычно смеяться и разговаривать, будто ничего не происходит. Будто время не приближается к декабрю. Маэдрос знает, что болен. И поэтому в эти хмурые осенние дни становится особенно нежным и предупредительным к брату. Прикасается по поводу и без, много и ласково улыбается любимым серым глазам, помогает, или скорее мешает с готовкой. А ночами обнимает так крепко, что Маглор смеётся и просит пощады. Только вот в смехе этом, в отчаянных поцелуях и пронзительных взглядах - полынная горечь. Потому что младший брат знает, что скоро зима. А зимой становится совсем плохо. Да, Маэдрос болен. Часть его осталась там, тысячелетия назад во времени, прикованная к скале, залитая кровью жителей Дориата и Гаваней, обожженная ненавистным сильмариллом в ладони. Боль, гнев, беспомощность, отчаяние и Клятва, пронзившая разум раскаленной иглой, не прошли даром, несмотря на исцеление в Чертогах Мандоса. И когда приходят метели… Маэдрос перестает различать прошлое и настоящее. Воспоминания затапливают подобно жестоким зимним волнам, и для старшего брата, погруженного в искаженную память, Маглор превращается в иллюзию воспаленного разума и попытки Врага свести его с ума. Они научились жить с этим. На окнах давно повешены плотные ставни, и когда ветер начинает завывать особенно тоскливо, предзнаменуя подступающую метель, братья запираются в спальне, и Маглор играет на арфе, пока на улице не становится тихо. Иногда это занимает часы. Иногда - дни, в которые менестрель позволяет себе лишь короткие перерывы на еду и отдых рукам. Ведь чем дольше Маэдрос вслушивается в шумящую снаружи метель, тем более беспокойным и больным становится его взгляд, тем отчаяннее он начинает смотреть на брата, будто теряет его навеки. И лишь переливы мелодий, льющихся из-под пальцев Маглора, не позволяют болезни полностью завладеть разумом Маэдроса. Возможно, если бы менестрель все еще слышал Музыку Мира, было бы проще. Но Истинный Аман скрыт от мира слишком давно. Чудо утеряно, и сплести чары не удается, как бы Маглор ни пытался. Ныне все, что отличает их от вездесущих адан - слишком долгая жизнь, которой рано или поздно тоже придет конец, и тогда братьям придется выйти на Прямой Путь. Так или иначе. Оба знают - в Амане было бы лучше. Там нет боли и страданий. Там свет наполняет фэа, и все вокруг тонет в безмятежности. Но еще - там невозможно прикоснуться друг к другу. Невозможно творить. Невозможно уплыть прочь. Все, что останется там - жить воспоминаниями и мечтами. И ждать. Бесконечно ждать, когда прозвучит, наконец, Вторая Музыка. И они оттягивают. И будут оттягивать столько, сколько им будет позволено временем и самой Ардой. И кто знает, быть может, им даже удастся дождаться Последней битвы?