***
Ванька и Тихон — соседи по квартире, случайные любовники, но не парни. В смысле, они не встречаются, просто ебутся, потому что это логично, удобно и логистично. Тихон — эксперт по логистике, он работает в сортировочном центре в Шушарах, там вечно всё через жопу. Чеботарёв, когда Тихон в очередной раз ему эту простую сентенцию вываливает, Тихона осуждает. Во-первых, потому что он снова матерится при Иванне, а во-вторых, потому что три года уже прошло, Тиша, возьми уже себя в руки и поимей совесть. Тихон сам себя осуждает, но так сложилось, что уже поделаешь, ДмитрийЮрич, се ля ви. — Сейлор мун! — экспертно поправляет его Иванна. Ей два года и три месяца, но она точно знает, что говорит. К семейству Чеботарёвых они обращаются через пару недель, когда оказывается, что не так-то легко отращивать бороду, если ты не дед в лесу и не хочешь, чтобы знакомые при одном взгляде на тебя переходили на другую сторону улицы. Дима как мастер бородатых искусств советует им барбершоп где-то на Севкабеле. Тихон гуглит цены и морщится, выбирая раз и навсегда для себя статус шушарского деда, но Ванька устал пугаться собственного отражения в зеркале и полон энтузиазма. Они выбирают день, когда Дима дежурит дома с Иванной, пока их мама горит в геенне офисной, и отправляются всей дружной компанией организовывать моральную поддержку. Ваньку сразу усаживают в большое парикмахерское кресло, и какой-то мужик с бицепсом охватом в полтора раза толще Тихонова, накручивает вокруг него круги и загадочно-восхищённо цокает. По Ваньке видно — ему страшно немножко, но и интерес налицо. Он стреляет в мужика опасливыми взглядами из-под бледных ресниц, но так держит морду кирпичом. У Тихона в желудке вдруг что-то неприятно скручивается: то ли вчерашнее пиво, то ли просроченный на два дня клубничный йогурт с завтрака. К счастью, именно в этот момент Иванна требует отправить её на ноготочки, и во избежание лишних трат вся не требующая немедленного ухода за волосами на лице часть их компании улепётывает ждать Ваньку на уличном морозе. — Играть! — Иванна, чудеснейшая из детей, переключается на новое развлечение моментально. Дима с Тихоном послушно лепят ей снеговика из снега, льда и грязи, которые заменяют Питеру сугробы. Тихон вяло поддерживает беседу и нет-нет да поглядывает на дверь, и вот Дима и напоминает ему про три года, про совесть и «я тебе язык нахуй оторву и в жопу засуну, если ещё раз при мой дочери матюгнёшься». Несмотря на очень внимательный взгляд, которым Тихон его смеривает, Димка непоследовательности в собственных словах не замечает. — Да нормально всё было, Дим, — оправдывается он. — Честно. Здорово всё было. Ваня классный. — Ванна классный, — вторит ему Иванна. Непонятно, имеет ли она в виду дядю Ваню или себя, но суть остаётся неизменной. — А что изменилось? Реально же три года прошло, ты вполне имеешь право… Тихон привык, что его в привязанностях, любовях и неприязнях насквозь видно. Только Ваня это его свойство успешно игнорировал, но ждать, что Чеботарёв не проявит своей фирменной эмпатии и проницательности, не приходилось. Не хватало ещё, чтобы он виноватым себя чувствовал, ведь именно после его свадьбы Тихону и пришлось искать нового соседа. — Ну ты помнишь, я на праздники к матери мотался? Вот вернулся — и сердце не на месте. У Димки во взгляде «мужика б тебе нормального, Тихон, или девушку», но Тихон мотает головой. — Да херня какая-то, не бывает такого, — отмахивается Тихон. — Нормально ж жили. А теперь смотрю на него… Ваня как раз выходит наружу, и Тихон чувствует, как сердце пропускает удар. Иванна, кажется, унаследовала сердобольность от папочки, поэтому мигом бросает ледяное чудовище, потихоньку рождающееся благодаря их совместным усилиям, и лезет обниматься к Тихону, переживая за его отчаянно заколотившееся сердце, как за родное. Тихон подхватывает её на руки чисто на автомате, но сам головой далеко. Ванька очень красивый, непонятно в чём разница за потраченные деньги и есть ли она вообще, — но действительно, всего одного взгляда хватает, и Тихон обмирает изнутри. Эффект вообще непонятный, у Чеботарёва вон бородища, густая, тёмная, нечёсанная. Любому мужику с бицухой на зависть. У Тихона самого, если один день не бриться, — на щеках появляются рыжие заросли, колючие и колкие. Они оставляют после себя злые розовые следы, если прикасаешься к Ваниной коже в особо нежных местах: на животе, между бёдер, на щеках — особенно раньше, когда они слишком увлекались, и утром тому приходилось мазаться от раздражения либо прятать лицо под маской. Теперь Ваня и сам бородат, и это, конечно, не так заметно. Но Тихон замечает его по-другому. — Совсем пропащий, — резюмирует Димка. Ваня щурится оценивающе и поджимает губы. А потом всё-таки улыбается. — Ну нет, он ещё ничего. Они перекусывают трдельниками и расстаются с Чеботарёвыми. Иванна тянет Димыча на каток, но Тихон шутит, что ему слишком высоко падать и, вообще, свои ноги дороже. Дома они с Ваней трахаются прямо в ванной у зеркала. Тихон крепко опирается локтями на раковину и то и дело поднимает голову, чтобы полюбоваться на них двоих в зеркало. Он сам взмокший, сразу какой-то мятый, с красной рожей, хмурит брови забавным домиком и встречается взглядом со своим отражением в зеркале, будто спрашивая у него: ну и как мы до такого докатились, мужик? Ванино отражение возвышается над ним, у него глаза закрыты в удовольствии, тени длинные от ресниц на покрытых румянцем щеках дрожат в такт тяжёлому дыханию. Он держит Тихона за поясницу и резко двигает бёдрами, вбивая в него удовольствие сильными, глубокими толчками. Завтра Тихонова поясница не скажет ему спасибо, но сейчас он смотрит на них во все глаза. Ваня откидывает голову назад, демонстрирует зеркалу и Тихону мышцы на голых руках и груди, обнажённое горло, свою свежеподстриженую бороду, отросшие волосы у шеи — Тихон только сейчас замечает, что прошёл месяц и Ване пора бы стричься, — сам на себя не похожий. Тихон плывёт, зажимается, пальцы рук соскальзывают по гладкой керамике, чувствует, как под ним начинают дрожать ноги и поджимаются пальцы. Ваня грубовато удерживает его и лишь ускоряет темп, на секунду превращаясь в зеркале в кого-то чужого, сурового, незнакомого. Он кончает первым, толкаясь последний раз, и маска растворяется, являя Тихону и зеркалу родное лицо, улыбку, глаза внимательные, любимые. Он запускает руку Тихону под живот, сжимая его член в кулаке, и Тихону хватает первого же прикосновения, хватает этого узнавания. Он захлёбывается криком, дёргает головой, чудом избежав столкновения со стеклянной полочкой под зубные щётки, и наконец-то окончательно теряет связь с реальностью.***
Где-то в мире существует, наверное, любовь с первого взгляда. Тихон не знает, не встречал, но любовь с первого взгляда, когда вы уже три года вместе живёте и почти столько же трахаетесь, — бывает, он живой тому свидетель. Оказывается, по условиям конкурса стричься Ване тоже противопоказано, поэтому он ходит дома сперва слегка обросший, а затем откровенно лохматый и игнорирует призывы Тихона и косые взгляды, которые бросает на него Оксана Олеговна. Дело ли в его природной упёртости — раз заставили участвовать, то он обязательно выиграет, или же он просто раскусил Тихона и его маленькую слабость и теперь вовсю собирается её эксплуатировать? Ответ Тихону неизвестен, но пострадать и истомиться за это время он успевает знатно. Дома Ванька завязывает светлые ломкие волосы в неаккуратный пучок на затылке и снуёт туда-сюда по квартире в одной майке и серых спортивках низко на бёдрах. У Вани в ухе — наушник, и оттуда бубнят что-то мерзкое, угадывает Тихон по складке между бровей, про Украину и НАТО. И Тихон чудовищно устал, его смена длилась четырнадцать часов, а потом ещё три — просто потому что его работодатель — говно, а в период праздничных скидок (то есть с октября по март) — говно акционное. Но Ваня ждал его дома, и впереди выходные, и Тихону плевать на весь мир. Его простреливает такой любовью, такой нежностью, что сложно продолжать просто дышать. На затылке волосы мягче, тоненькие короткие пряди выбиваются из причёски и чуть-чуть прикрывают заднюю сторону шеи и трогательный позвонок, выступающий из ворота майки. Пальцы сами тянутся дёрнуть за резинку, как в школе, и разлохматить злосчастный хвостик до неузнаваемости. Волосы светлые, светлее, чем в бороде или когда он обычно стрижётся, они пушатся, бьются током. Ваня хмурится и сперва всем своим видом огрызается, но даёт себя гладить на свой страх и риск. И Тихон зарывается широкой пятернёй в волосы, чешет кожу на затылке, где чувствительней всего, и за ушами и, сжав пальцы, небольно, просто чтобы почувствовалось, тянет его назад. В кои-то веки послушный, Ваня запрокидывает голову, но смотрит на Тихона искоса, словно видит насквозь, просчитывает, как шахматист в партии. А потом он окончательно закрывает глаза, расслабляет лицо и манит своей кажущейся уязвимостью, будто сирена. — Сложно расчёсывать, помоги мне, Тихон, — вместо того, чтобы откусить ему руку по самые яйца, ноет он. — Тяжело мыть, помоги мне, Тихон. Тихон стоит на коленях на жёстком кафельном полу, вокруг накапало уже на целую лужу, а сам он мокрый до трусов. Притащить сегодня с собой бутылку дорогущего шампуня было его идеей: девчата на работе посоветовали. Устроить сегодня спа-день — идея Ванькина, а Тихон открыл в себе второе дыхание и теперь послушно моет ему голову, попутно массируя скальп. И как ему это только удаётся: Ваня млеет от прикосновений, будто растворяется в горячей воде и в пышном слое мыльной пены, — а Тихон уже вроде и не устал, и убивать людей больше не хочет. Наоборот — он Ванечке за своё положение даже благодарен. Он расчёсывает пальцами мокрые пряди, намыливает аккуратно, как написано в инструкции. Шампунь хорошо пенится и пахнет чем-то модным: слива, хвоя, нотки соли — Ваня расшифровывает запахи, даже не моргнув. Он разглагольствует про натуральные масла и бессульфатные шампуни с очень серьёзным выражением лица, а потом сбивается на ржач, объясняя, что всё, что он об этом знает, он знает исключительно благодаря сестре и уж точно против своей воли. Но вот же, пригодилось. Тихон слушает его болтовню лишь краем уха, а сам придвигается ближе, упирается носом в намыленный затылок, практически целует жаркую распаренную кожу и пытается вычленить Ванин запах от химических ароматов хвои, мыла и горячей воды. Кажется, получается. Он складывает руки лодочками, наполняет водой и смывает шампунь и пену, проводит по волосам снова и снова, пока Ваня не замолкает вдруг, отфыркиваясь — видимо, попало в рот, а потом приваливается к нему и счастливо вздыхает, чистый и довольный. Тихон молчит тоже, подставляет ладонь под Ванин затылок и смотрит, как навстречу им по пенистым волнам плывёт маленькая резиновая уточка, купленная в каком-то сувенирном магазине в их первом и единственном пока отпуске, ещё до пандемии. Они первый раз переспали в том отпуске, планировали — возить по одной такой из каждого следующего, как напоминание. Тогда их отношения казались такими новыми и такими простыми. — На ручки, — томным голосом просит Ваня и притворно-тяжело вздыхает. Всё-таки умение успешно переключаться между ролями у него от отца. Тихон заворачивает его в пушистое полотенце, огромное, размером почти с одеяло, и несёт в спальню. Он радуется этому мгновению, их вечеру на двоих, готов нежить и любить Ваню, будто тот фарфоровый, пока тот ему это позволяет — но всегда держится настороже на случай, если Ване придёт в голову сменить тактику. Его опасения верны, потому что эта кажущаяся расслабленность и вседозволенность длится ровно до того, пока они не оказываются на кровати. Там уже она совершенно не мешает этому страшному человеку забраться на Тихона сверху и прижать того к покрывалу, жёстко фиксируя запястья в своей хватке. — Жопа тощая, сам маленький, — едко комментирует Тихон то, как тот елозит на нём и как потихоньку сползает, накрывая теперь их обоих, мокрое полотенце. Ваня кусает его в отместку. В этот раз страдают ключица и место у шеи, где помясистее. Борода колется, но Тихон уже привык, крутит головой, пытаясь поймать его губы и завлечь в поцелуй. — А тебе бородатые мужики нравятся? Вань, а, нравятся? — Тихон распалён и подначивает его, потому что он не знает, когда вовремя остановиться. — Язык откушу, — рычит Ванька и проводит губами вверх по шее — нежно, до дрожи — а затем цапает его, на этот раз выбрав место повыше, за край челюсти, и ощутимо так, синяк останется. И вот странное дело — Тихон больше, выше, сбросить может легко, а руки сами расслабляются и даже мысли не приходит вывернуться. А яйца от агрессивных ноток Ваниного голоса поджимаются, и член встаёт, будто по команде. Иногда Тихону кажется, что у Вани совсем нет тормозов. Никаких. Даже старых, оставшихся от дедова жигулёнка. Наконец Ваня его целует, полностью захватив инициативу, и Тихон размыкает губы и стонет ему в рот, ловит свою волну от того, как им туда-сюда воротят. Ваня сползает по его телу ниже, притирается членом к члену и двигает бёдрами плавно, глубоко, будто снова трахает. Тихона хватает на пару толчков, он разрывает поцелуй и глотает ртом воздух, пытаясь поймать себя во внезапно завертевшемся вокруг них мирке. Ваня лишь смеётся над его потугами, привстаёт на коленях и переворачивает его на живот, сначала дёрнув за плечо грубо, а затем, когда Тихон путается в домашней майке — её нужно срочно снять, снять, снять — нежно помогая выкрутиться из сплетения рук, одежды и покрывала. Ваня теперь у него за спиной, и Тихон угадывает его дальнейшие действия по прикосновениям, по звукам. Ваня снова берёт ладони Тихона в свои, нежно, ласково, хочется доверчиво растопырить пальцы и сплести их руки вместе, как в фильмах. Он заводит сначала одну руку ему за спину, потом вторую, скрещивая их на пояснице, и Тихон наконец улавливает его мысль, расслабляет плечи, разводит ноги шире и покорно подставляет всё ещё одетую в пижамные штаны задницу. Ваня снова кладёт ладонь ему на запястья, удерживает, наваливается на него всем весом, и Тихон думает ещё, что сверху видок у него небось потрясающий — мышцы плеч, скованные руки, покорно подставленный загривок. Упираясь лбом в матрас, он широко лыбится тому, как с Ваней это выходит легко, ни с кем раньше так не бывало. А дальше их не хватает даже на то, чтобы снять наконец эти долбанные штаны. Тихон помнит только, как толкается задницей вверх — к Ваньке, и вниз — потираясь возбуждённым членом о мягкое одеяло. И что Ваня ему в спину шепчет, щекоча колючими усами за ухом, — тоже помнит. Только делиться этими словами он ни за что не станет.***
Постепенно закрадывается подозрение, что это не у Вани отсутствуют тормоза, просто до него, Тихона, в каких-то местах медленнее доходит. Они вообще дюже разные. Вот Тихон бреется везде, а Ванька нет. И поначалу это странно было, а теперь по-другому и представить нельзя, а борода эта вообще возбуждает. Тихону нравится, когда Ваня разрешает ему быть с ним мягким. Нравится, когда тот в ответ ведёт себя жёстче, хохмит, огрызается, оставляет свои метки по всему телу, и их Тихон может носить с особой гордостью. Нравится, когда Ваня позволяет им играть совсем по-другому. Тихон ставит его на колени. Дело идёт к вечеру, до конца долгожданных выходных меньше четырёх часов, до рабочего корпоратива — три дня. Вместо просмотра очередного фильма из топа Кинопоиска они целуются на диване. Тихон снова усталый, его всё раздражает, дёргает, и нетерпение грозится выплеснуться через край в каждом слишком резком жесте, каждом грубом нажатии. У Вани губы красные от его поцелуев и мокрые от их слюны. Тихон толкает его вниз, на ковёр между своих ног, а Ваня не колеблется ни секунды, блестит хитрыми глазами и плавно стекает под его ладонью на пол. Тихон вытаскивает член из штанов и на секунду чувствует себя таким заманавшимся, что с готовностью дрочит просто вот так: глядя на сидящего перед ним Ваню и выжимая себя досуха под его мнимую покорность. Ваня облизывается, подаётся ближе, проводит губами по головке, и Тихон перестаёт двигать кулаком, боясь попасть ему по лицу. Ваня смотрит призывно, раскрывает рот и показывает мокрый розовый язык, и Тихон тут же меняет своё решение — тянется головкой к нему, касается нижней губы, вставляет внутрь, неглубоко, и снова высовывает наружу, обводя раскрытый рот по кругу. Ваня его будто околдовывает. С ним Тихон забывает об усталости, раздражении, даже о желании кончить, которое ломало тело буквально с минуту назад. Тихон кладёт другую руку ему на щёку, поворачивает голову вбок, гладит против щетины и внимательно следит за реакциями, коих на Ванином лице целый калейдоскоп: похоть, раздражение, такая же фоновая усталость, деланная покорность, гнев, когда Тихон, заигравшись, удерживает его теперь за волосы и мешает двигаться. Желание. Тихон испытывает такое же и верит, что это его чувство отражается сейчас в Ваниных глазах. — Тиш? — Мм? Он что-то говорил до этого, но Тихон прослушал. — Давай ты меня отпустишь и дашь уже себе отсосать по нормальному? — А если я не хочу? — Тихон ослабляет хватку и нежно проводит по его волосам. — Мой Ванько. А если не хочу тебя отпускать? — Тогда давай заведём наручники? Я не против, — продолжает шутить Ванька. — Нет… К Тихону снова возвращается раздражительность и усталость, и он в отчаянии опускает руки и откидывается обратно на спинку дивана. Ваня смотрит на него непонимающе, поджимает на секунду губы и встаёт с колен. Он кладёт Тихону руку на затылок, тянет к себе, сгибая в неудобную позу, но Тихон подаётся навстречу охотно, даже не думает, что можно воспротивиться. Они целуются глубоко, раз, второй, у Вани горячий рот и на вкус он — как что-то сладкое и немного как сам Тихон. Ваня разрывает поцелуй, проводит носом по носу Тихона, возвращая на его лицо улыбку, и спрашивает: — Так ты хочешь, чтобы я заткнулся или раскрыл рот пошире? Это ж какая-то гибкость ума нужна! Тихон в очередной раз путается в своих переживаниях. Ваня опускается ртом на его член, и пару минут назад это он был ведомым, послушным, а теперь ведёт за собой безропотного Тихона, играет на его чувствах и на его теле так умело, будто у него есть та самая бесценная инструкция, которую вечно все с таким усердием ищут. — Ну Ванько ты мой… я типа люблю тебя. Оргазм выбивает из Тихона последние остатки мозга. Он лежит поперёк дивана, пустой и будто заново родившийся, измазанный в собственном поту, смазке и счастье, и пытается восстановить дыхание. — Ты типа дурак совсем? — Ванька, до этого забравшийся к нему под тёплый плед и прикорнувший было на его плече, аж отодвигается, чтобы лучше его рассмотреть. Тихон абсолютно серьёзен. Пять минут назад они обсуждали наручники, а весь последний месяц Тихон в своей голове практически надевал ему на палец кольцо. Ваня недоверчиво щурится. — А если побреюсь? — Что? — Что-что, плакать будешь? Любить меньше будешь? Он ведь только в каких-то вещах жёсткий, неприступный, а с Тихоном всегда пластичный, отзывчивый. Лепишь из него, что хочешь, только Тихон его нынче поранить боится. Раньше другое было, совсем не задумывался, радовался, что так хорошо они совпадают, без чувств, без обязательств, всё-таки друзья — это лучшее. А теперь не знает, как правильно слова подобрать, но и молчать больше не может. — Да при чём тут это… хоть лысого любить буду, — признаётся он. — Хочешь, сам побрею? А в конкурсе пусть Леонид твой выигрывает. — Он не мой, он сам по себе, — Ваня его поправляет, но сам смеётся. — И в конкурсе пылесос дают, не надо меня налысо. Тихон тянет на себя плед, захватывая вместе с ним в объятия и Ваньку. Шепчет на ухо: — Я ж не потому… Ну что ты, как глупый. Любишь меня в ответ? Ваня старательно держит лицо, но сам телом жмётся, и у Тихона в груди что-то сладко ухает. — Я с тобой три года уже в одной кровати сплю и ужин тебе готовлю. Тихону всегда казалось, что будет сложнее. — Как настоящий мужик. — Как любящий тебя мужик, — поправляет он. А пылесос они потом всё равно покупают. И называют его Леонидом, в честь обладателя самых шикарных усов в Ванином офисе.