Почти два месяца спустя
Коннор Дойл осознал себя у ворот тихого кладбища на окраине Чикаго. Так вот где его похоронили… Точнее, не похоронили, а создали памятный мемориал, ведь его тело так и не нашли. И, видимо, решили организовать место, куда могут прийти близкие ему люди и помянуть погибшего. Забавно. Раньше, будучи живым, он не понимал этой традиции. Считал, что помнить ушедших нужно внутри, душой или сердцем, а привязываться к определённому месту — глупо, особенно если там нет тела. Поэтому своих исчезнувших друзей и подчинённых вспоминал и поминал в одиночестве, никогда не посещая общие сборища родственников на годовщину. И только сейчас понял, что место нужно и живым, и мёртвым. Живым — чтоб было, куда прийти и отдать дань памяти. Мёртвым — чтоб было, куда стремиться хотя бы один день в году, чтобы увидеть близких, постоять рядом, послушать разговоры. Живой не может увидеть умершего. А мёртвые, хоть и теряют множество чувств и ощущений, всё же способны испытывать тоску по тем, кого любили. И проще прийти туда, где коллективная скорбь создала сильный якорь, чем метаться по миру, разыскивая всех дорогих сердцу людей. О нём же почти некому было скорбеть. Родители давно умерли, с другими родственниками он общался нечасто. Немногочисленные друзья были семейными людьми и долго не горевали. Лучше всего его помнили коллеги. Для своей команды он старался быть самым лучшим руководителем, и именно они ещё держали его на земле. И Она. Да, конечно, Она одна… Погибнув при взрыве завода во время одного из расследований, Коннор Дойл попал «на тот свет» — так живые называли параллельный мир, куда уходили человеческие души после смерти физических тел. Он смирился со своей участью достаточно быстро, даже нашёл некоторые плюсы в непривычном существовании. И с сожалением наблюдал за теми, кто не мог принять своё новое состояние, вспоминал жизнь, строил планы, как не забыть себя после реинкарнации и завершить недоделанные дела. Он искренне считал, что эти души устраивают себе персональный ад, вместо того, чтобы смириться и исследовать возможности следующей жизни. Сам же он принял энергетическую форму существования спокойно, но не смог избавиться лишь от одной привязанности. Умерев, Коннор Дойл убедился, что для живого человека есть только один самый страшный смертельный грех — не успеть. Постоянно отодвигать, оставлять «на потом» саму суть жизни. Решать какие-то мелкие, повседневные, рутинные дела, мечтая о том, что когда-нибудь позже улыбнётся ребёнку, обнимет любимую, позвонит друзьям. Это был и его личный грех. Не успел. Не успел обнять. Не успел сказать. Не успел жить. Будучи живым, он считал, что нужно сначала сделать карьеру, купить дом, завершить противостояние с начальником. И только потом сказать о любви той, кто занимала все его мысли. Он считал, что впереди у них целая жизнь. Жизнь только вдвоём. Но, как утверждал великий русский писатель, «человек внезапно смертен». Вот и он не успел. Не успел хотя бы сказать ей о том, что именно она стала для него дороже всех. Что именно её он видит во снах. И хочет быть рядом только с ней. Как странно, что сегодня, в день влюблённых, он оказался здесь, а не рядом с той, с которой хотел провести жизнь. Сейчас ему недоступно даже понятие «время лечит». Как может лечить то, чего нет? Они, души, по привычке измеряют время понятиями живых, но и час, и год длятся одинаково быстро и одинаково долго. Для него времени больше нет. Оно есть для неё. Рано или поздно её горе утихнет. А он… Он будет приходить раз в её год и запасаться воспоминаниями, которые дадут ему силы если не жить, то хотя бы существовать. Вот и сейчас нужно не стоять на пороге, а попробовать отыскать её, где бы она ни была. Хорошо, что в этот раз он может вернуться дважды. Обычно мёртвые могли возвращаться в мир живых в собственную годовщину, но для тех, кто принял "правила игры", была дополнительная привилегия — один праздничный день в год, кроме даты смерти. Вот он и выбрал День влюблённых. Символично, да? Не провести с ней и часа при жизни, но в первый же праздник для двоих после смерти быть рядом, наблюдая, возможно, как она счастлива с другим... Внезапно к воротам кладбища подъехала знакомая машина, и из неё вышла высокая красивая женщина с букетом цветов. Коннор было дёрнулся, но тут же вспомнил, что живой человек не может увидеть не желающего этого мёртвого. Сейчас он представлял собой серебристый сгусток, слегка напоминающий человека, и разглядеть его пусть пасмурным, но днём, она не сможет. Считалось, что увидеть ушедшего может только тот, чья душа настроена в унисон с его. Если человек умер и смирился с этим, то он может сам управлять собой, не показываясь любимым, в отличие от призраков, пытающихся продемонстрировать себя как можно большему количеству живых. Коннор двинулся следом за вошедшей в ворота кладбища женщиной. Было заметно, что она часто бывает в этом скорбном месте. Шла уверенно, не задумываясь, хотя за дорогой явно не следила. Она немного изменилась, но стала ещё прекраснее, чем он помнил. Чуть удлинившиеся волосы щекотали кончиками шею, возле губ и на лбу залегли трагические морщинки, пальцы, держащие букет, побелели от напряжения. Она остановилась возле плиты, на которой было выбито: Коннор Эндрю Дойл 07.12.1960 — 17.02.1997 Призрачный Коннор даже издалека заметил блестящие слезинки, поползшие по её щекам. Невероятно сильно хотелось услышать любимый голос, но сопровождающих не было, а сама она не станет разговаривать с его могилой. Хотя какая могила, ведь там нет тела, разорванного взрывом практически на молекулы… Впрочем, был ещё один способ. Если стать достаточно близко, он может услышать её мысли о нём. Слабая замена голосу, но всё же… Коннор медленно приблизился к смотрящей на могильную плиту женщине. Он был уверен, что не задел ни одного листика, не примял ни одной травинки — показываться на глаза не входило в его планы. Но она, чуть вздрогнув, повернула голову и посмотрела прямо туда, где он осознавал себя в пространстве. — Коннор? Ты здесь?***
Мужчина вздрогнул и резко сел на кровати, шумно выдохнув. Он ещё чувствовал себя бесплотным и нематериальным. Жуткое ощущение… — Коннор? Что случилось? Дойл посмотрел на открывшую глаза жену. В её взгляде была безоговорочная любовь и полное принятие. Душа, настроенная в унисон с его… — Ничего, Линдси. Всё в порядке. Просто дурной сон. Он протянул руку и провёл подушечкой пальца по её щеке, там, где во сне видел дорожку из слёз. Это она спасла его, ради неё он выжил, не дав телу разлететься на молекулы, а душе — уйти в мир мёртвых. И теперь они вместе. Как прекрасно осознавать, что в этом мире он всё же успел. Успел жить.