Sunset

Люмин. Она была прекрасна, словно глазурная лилия в разгар своего цветения. Длинные чёрные ресницы, обрамляющие глаза цвета смеси дикого мёда и цветочной пыльцы, в которых отражались все лучшие закаты Тейвата. Шелковистые волосы, украшенные неизвестными бутонами из другого мира. И хрупкое, но настолько закаленное боями тело, что его не смог сломать даже он. Люмин. Это имя отчеканивало свой собственный след на нёбе, не давало забыть о своей владелице ни на секунду. «Лю» - словно песня на ветру, которую поёт пастух ранним утром, выгоняя любимое пушистое стадо овец в поле. «Мин» - губы касаются друг друга, как при поцелуе, щёлкая конечной «н», словно ставя точку. Люмин. Ее фигура металась из стороны в сторону в Золотой палате, а из почти что детских ладошек вылетали анемо сферы, больно раня и без того испещрённые шрамами руки. Собственное тело все с большим и большим трудом поддавалось контролю, но стоило только допустить мысль о его потере, то мгновенно появлялась ещё небольшая частичка сил удержать самого себя на цепи. Чтобы не навредить, чтобы не убить, чтобы не сжить с белого света, оставив лишь горстку пепла вместо хрупкого, но такого прекрасного создания. Она уходила с гордо поднятой головой. Каждый чертов раз. Не проявляя ни толики слабости или сожаления, которые испытывал он в эти моменты. Уходила и хлопала массивной дверью, оставляла его в одиночестве зализывать новые и старые раны, будто сыпала на них солью, заставляла ещё больше мучиться. Он лежал без сил, а в ушах все ещё эхом отзывался писклявый голос летающей консервы. Перед глазами стояла тьма. Сквозь которую медленно пробивались детали битвы. Вздохи, редкие вскрики и стоны от боли. И глаза. В которых не было ни единой мысли об отступлении. Люмин. Ее спутавшиеся волосы прилипали к щекам и вискам, по которым градом катился пот. Грязь с кровью перемешивались с солеными струйками и пачкали уставшее лицо. Губы потрескались, а плечи дрожали от испытанного напряжения. Коленки подкосились, девушка осела на чужие ноги, скрывавшие под одеждой множество следов, которые заставляли радоваться, плакать или сожалеть о содеянном. Золотые глаза смотрели в насыщенно голубые. Рука в перчатке потянулась к чужому белобрысому затылку и запуталась в пшеничных волосах, притягивая ближе. Мягкая грудь соприкоснулась с мужскими мускулами, скрытыми традиционной северной одеждой. Тонкие пальцы оттянули шерстяной шарф, такой ненужный и неудобный в этот момент. Два взмокших лба встретились, дыхание участилось, синхронизировавшись с другим, таким же горячим и уставшим. Мышцы плеч, рук и коленей держались из последних сил, чтоб не обмякнуть и не расползтись по полу. А губы… Губы закружились в вихре. То горячем, то холодном, то страстном, то нежном. Они шелестели, словно ветер, они шуршали, словно галька, омываемая морем, они дрожали, словно рыхлая почва под ногами, они мокли, словно листья при дожде, они высыхали, будто лишённый воды оазис в пустыне. Касались, отдалялись, покусывали, зализывали, будто извинялись за все принесённые ранее страдания и боль. Сладость первого прикосновения сменилась солью сожаления, покатившегося из глаз. Но ни один и не думал отстраниться. Кое-как сбросив перчатку, мужские пальцы еле-еле дотронулись до мягких щёк с россыпью веснушек и вытерли мокрые дорожки, которые подобно водопаду лились из медовых зеркал души. Два Океана встретились с двумя Светилами и молчаливо, нежно извинились за все, что натворил их хозяин. А Солнце тихо, так же мягко прошептало: — Я больше не буду оставлять на тебе раны. Сердца стучали в унисон, а где-то далеко, за горой, садилась за горизонт звезда, являя тихой каменной гавани самый прекрасный закат из всех, которые только видел Тейват.