День полон Разочарований

Ветрено. Сквозняк плелся по полу, задевал соринки. Тонкая синяя нить забилась под плинтус, застряла в щели меж ним и полом и уже не трепыхалась, под толстым слоем мела. Белые кусочки отчаянно растирали здоровые ноги, топчась у доски, случайно задевали костылями наконечниками тростей, и колесами. Две пары больших, две немного меньше. На пористой резине потертости, липкие рыхлые жвачки, сухая трава и шуршащий, пропахший кошачьей мочой песок. Его принесли с крыльца не то Летуны, не то Логи. Ключ в замочной скважине. Цыган накрутил на палец и без того кудрявый локон. Волосы легли толстым слоем, укутали две фаланги, не давая просветов. Рука дрогнула, а они нехотя раскрутились, ослабляя хватку. -Посмотри, что я нашёл. Как фокусник из-за уха, он выудил трефового туза. Колода старая, с потертостями, вышедшая из обихода, как только все поняли, что она меченая. Обманывать так, больший моветон, чем смех на похоронах. Трубочист присмотрелся к рубашке. Ваза с произрастающей из нее золотой лозой. В благородных тонах, с цветочным узором поверх охровой точки. Точки на картах; точки на искалеченном солнцем и ядовитыми испарениями из вёдер спатифиллума, хрупком и нежном женском счастье; точка потекшими чернилами на линованной бумаге. -Его жизнь унесла неизвестная, настигшая его в одном из походов болезнь. Таким образом, и кончилась жизнь Александра Македонского, полная военных походов…Я больше по бубновым. Красные выглядят благородней,- он оказался нос к носу, с иллюзионистом. Глаза в глаза. Масть действительно изменилась, и карта легла рисунком вверх. Смешной человечек в жабо подмигнул, поправил седой парик и застыл. Игра началась. -Ты больше жулик, чем «по бубновым». Увидь Ферзь твои махинации, он бы из тебя все дерьмо выбил. Влажный воздух выдоха. Губы сорвались и разомкнулись. Сладкие и разнородные, как виноградные шкурки. Космос часто снимал их, когда те были слишком плотными. Они врезались друг в друга как два метеора, больше нажима и результатом бы стали ноющие десна. -Продолжай, продолжай, Пылесбор. - будто брызгая водой, Цыган наклонился и оскалился. Торчащие хищные клыки, и межзубная щель, в полтора звена тонко сбитой цепочки. Если перебрать все камни и амулеты на шее, можно забить ими витрину ювелирного. Одно, самое яркое из плотной бельевой веревки с валяными бусинами. Кошачий пух смешали с гусиным. Держать их в руках-верно исколоть все пальцы о запрятанные внутри, по легенде - булавки.. Противокражная система на высоте, и во многом лучше, чем выстрелы из пистолетов и дезодорантов с запахом сосновых боров. -Продолжаю. Продолжаю. Под кожей, переплетались голые, липкие нервы, проворными лапками втаптывая ощущения чуть глубже. Трубочист огладил выгнутый, как панцирь у улитки - хрящ уха. Все капилляры в нем на просвет. Оттянул проколотую мочку. Серьга звякнула и ударилась о челюсть. Копошение в пестрых тканях. Хрупкие дуги ключиц. И родинка близкая к центру ложбинки меж ними. Будь она идеально посреди, то делала бы тело излишне симметричным. Симметрия пусть и признана эталоном, в человеке недостижима. Носом он ударился о грудину. Провёл по ней под тканью и был оттянут назад. Цыган боднул его в щеку. Древние люди натягивали сухожилия на доисторические смычки, он потянул майку вверх, а та, топорщась с трудом, выскользнула из-под толстого ремня. На столе образовалась стопка из квадратных коробок, размером не больше половины ладони. Трубочист выгнул бровь, и даже не успел понять, как перед его носом развернулись три ленты, чуть ли не лучшей идеи человечества. -Смотри, есть с ментолом, на той же фабрике, что и папироски растягивают, но ты же нежен и не любишь экстрим,- поцелуй куда-то в висок,- с малиной и даже экзотика - банановый! Но то миловаться с вольными жителями Расчесок... обычные, но они резиной воняют, я очень не рекомендую, - от уха до уха растянулась - вообще, тебя бы ими обеспечить неплохо бы было, но то уж не в моих полномочиях. -Профдеформация у тебя конечно. Бабочки вспорхнули, налипая на стенки. Склеили белые крылышки и распухли. Бегунок скрипнул, но без усилия заскользил по замку, оставляя за собой два конца. -Любуешься? - меж ребер сжало как тисками. Цыган громко охнул. Латексное колечко прокатилась по всей длине, и осталось тонкой защитной пленочкой. Склизкий край притягивала земля. Кривые ямочки, одна выше другой, словно кто-то мокрым пальцем нажал на сахарную вату и она подтаяла. Цыган шутливо задел каждую из них и щекоча, сжал пальцы у рёбер. -Примеряюсь. -Думаешь, не попадешь? -Как же мне. Даже прибор на столе измерительный, видишь? - Резинки не рвутся, хоть плети с ними косы, да только неприлично получится, - Обязательно померяемся письками, после того как -Замётано. Обнять и растечься лужей по партам. Запятнать его всего детской гуашью, за безобразно искреннюю реакцию. Палец за пальцем, ладонь к ладони, как при крепком рукопожатии. Кольца впились в кожу меж сочленений. Он смел ухмылку, смял ее как тетрадный лист. Губы разомкнулись и он, чуть поглядывая, опустился к Цыганьему паху. Тело тряслось, а от калеченой спины к мышцам сходились искры. Искры как на трамвайных линиях, прямо над железными усами. Гибкая линия языка пришлась поверху. Он потер им головку вместо щеточки. Прошелся по кругу и взял в рот. Дети изучают мир подобно влюбленным. Тянут в рот, что не попадя, пробуют на вкус и текстуру. Трубочист втянул щеки. Чуть глубже, чем в начале уже и не так страшно. Цыган простонал и усмехаясь дернулся. Спазм. Целоваться по-французски нельзя, откусят язык. Вминать тело в матрасы при массаже, проходиться по каждой мышце и клеточке. Осторожно стирать грязь в горячей ванне. Покачиваться в колясках в классе. Лишь бы ему не было больно. Он взял глубже. Упор в бедра, торчащие мослы, под группой перенапряженных мышц. Ниже и ниже. Если б колясочника так не косило, было бы вообще просто замечательно, но реальность сослагательное наклонение не приемлет даже больше истории. Кадык опустился. Цыган проглотил лишнюю слюну и поморщился: - Нет уж, кто еще так будет меня нежить. Отутюженный халат и запах ацетона. Едкий, разъедающий слизистые, под жёстким леденящим душу взглядом. Вместо теплого тела - тонкий фарфор . Вместо поглаживаний от лопаток до шеи, холодные надменные глаза и щипцы, вызывающие позвонки один за другим. -Кх... я чуть твоим... не подавился. -Вместо меня Тутового увидал что ли? Вместо подгоревшей на солнце, как корка хлеба, кожи, привидеться белоснежная могла с трудом. Такая как с яичная шелуха ссыпалась с Цыгана еще при рождении, вместе с небесполезным умением сверлить взглядом стену. -Извращенец. -Не хочешь, не продолжай. "А кто сказал, что не хочу» - немые пишут на бумажках, а влюбленные стонут. Вместо нежностей, Трубочист ускорился. Он спрятал зубки с кремовыми точками пломб. Оголенные запястья со съехавшими браслетами и полуспущенные носки. Параллельные вздохи и тихая похвала. Цыган мог похвалить иронично, любил, когда хвалят его и не стеснялся одарить теплым словцом того кто принес хоть ничтожную каплю пользы: -Добротно. Мх. И нежнее, нежней. -Ага.- Халцедон всплыл из-за дальней парты и, всмотревшись в действо отвернулся. Под потолком заморгала лампа, в сетчатой обёртке. Проводку ободрали три года назад и для того, чтоб починить, не было времени. Всем было все равно на то, что каждый вечер кабинет остается островком света. Своеобразным маяком. Всем должно было быть все равно, плевать на закрытый кабинет, тихие вздохи и детородный орган в глотке. Сердце поднялось стремительно куда-то на уровень гортани и Трубочиста, был готов выблевать его по кусочку. Фрагменты потолка прямо на полу. Ферзь оперся о живописную стену, ворча. На развернутых плечах ни намека на ветровку с белыми полосами вдоль рукава, ни единого пледа. Его телогрейка обдавала доисторического охотника перегаром. Пестрая шевелюра коснулась надписи, прокатилась с телом и легла под руку Шахматной Королеве. Он поморщился, но прижался. Всем телом ложно сопротивляясь. Канарейки в клетках притворяются лучше. Они аккуратно бьются о прутья золотых клеток, не давая клюва или голове сильно повредиться, но умирают лишь от одного духа крыс. Крыса у шеи. Попугай задел трость. Она упала и покатилась по полу. Ферзь скривился. Игра для несуществующей публики, которой даже пугающая фигура брата боксера в красных перчатках позавидовала бы. Звон в ушах. Звуки стали громче, будто кто-то дернул рубильник и решительно направил колонки на Халцедона. Он сжался, мозг грецким орехом упорно боролся с дробилкой. Проворот ручки, шестерни сдвинулись с места. -Убери. – Все поплыло. Попугай эффектно подражал внутреннему голосу, твердившему, чтобы создатель удалил мир. Чавкнула лужица вина на полу. Захлюпало за стенкой.Стеклянное горлышко поскреблось об пол. Джины запертые в ней устали пить. Халцедон вскрикнул, хрипло, очень низко, как в последний раз. Перед глазами поплыли картины. Близнецы кувыркались у белых простыней. Они пачкали их, в безумной игре лезли на чужие кровати и брали глотки в поисках внимания друг-друга. Неподалёку священное писание листал невидимый гость, пока послушники, не закрыв Библии стягивали непроницаемый заслон. Его муз этого не потерпел бы. Оно выплыло из-за угла и встряхнуло каменную оболочку почти выпустившую дух. В четвёртой, как мыслей в пустой голове не бывает неразумного. Рогатого, только и приходящего, чтоб обнять , пригреть красный от мороза нос, о спящее тело. Тело склонившее голову, чтоб отсосать. Он ударился носком о перекладину, переступил и чуть не вылетел в пролет, позабыв о том, что помимо матовой темноты, хоть что-то существует. Крепкая рука все тянула его вверх. К родному чердаку, где в коробке тихо урчала Шарлотта, вместе с четырьмя котятами, пока пятый катал по полу каштан. Пол чистый, и совсем не замелован как в классе, не заплёван как в коридоре. Ничего лишний раз не скрипит, хотя здание и дышит. Из окна повеяло дымной сладостью. -Открывай глаза, Халц,- божество поставило куртку, - это был тяжёлый день.