***
Пахнет грязью, кровью, потом и конями. Юнги с трудом передвигает ноги. Но он идёт и не может остановиться, идущие сзади подталкивают его. Если он упадёт, они пройдут по нему, и он останется лежать на земле, умирая, пока войско будет уходить вперёд, оставляя его, как они оставили уже многих. Они все изнурённые, они умрут в битве, на которую идут. Они знают это, но всё равно выбирают идти на смерть, потому что смерть в бою кажется милосерднее, чем быть оставленным и затоптанным. Юнги не собирается умирать так, поэтому он идёт. Он не помнит, чьё это сражение. Он знал это, когда их собирали, когда император благословлял их, когда всю ночь перед отправлением он молился в храме, когда его мать плакала, провожая его. Но спустя недели, пока они шли и шли, пока их настигала непогода, пока товарищи умирали, пока им не хватало еды, а их ноги распухли так, что пришлось распускать швы на сапогах по бокам, Юнги забыл, за что предстоит сражаться. Люди, начавшие эту войну, остались во дворцах ждать известий. А они — здесь, продолжают идти. Они пересекают реку, поднимаются на холмы, пробираются через лес, идут по растёкшейся после дождей земле, вязнут в грязи, идут под палящим солнцем и под холодным ветром, идут днём и идут ночью, и когда они останавливаются в пяти километрах от своих противников, Юнги, видя вдалеке такое же войско, колесницы и дым от костров, не находит в себе сил испугаться. Они останавливаются и разбивают лагерь. Скудно едят, дают ногам отдых, мало разговаривают, начищают оружие. Ложатся спать прямо на сырую холодную землю, а спустя четыре часа их будит сигнал. Продирая глаза, дрожа от холода, поднимаясь на опухших ногах, Юнги смотрит вперед и видит, как ещё не растворившихся утренних сумерках сквозь туман на них надвигаются. Те, кто пережил эту ночь, хватают оружие, встают за командующими и тоже идут вперед, навстречу. Начало битвы — облегчение. Обещание скорого конца. Всё быстро превращается в хаос. Повсюду звенят мечи и льётся кровь. В тумане, в ужасе битвы Юнги не различает, кто где. Он не понимает, жив ли он сам, или его уже пронзили мечом, а он не почувствовал. Он нападает, он свирепо кричит, он ранит кого-то и кто-то падает у его ног. Он уворачивается, он падает в грязь и встаёт, как бешеный зверь он оборачивается, вертится на месте, не зная, откуда ждать атаки, его толкают, он падает снова, его бьют по голове, он вскакивает, готовясь ударить, он ищет, кто это был, вокруг кричат, кричат, кричат, ему жарко, ему холодно, он заносит меч, он собирается вонзить его — он замирает. Юнги видит его. Он стоит недалеко, такой же грязный, разъяренный, задыхающийся, как и все здесь. Этот… этот незнакомец. Всё вокруг исчезает, когда Юнги смотрит на него. Сердце, которое, как он думал, перестало биться на пятую неделю похода, бьётся в его груди как бешеное, будто желая вырваться и упасть к ногам этого человека, которого Юнги не знает, которого он никогда не видел, который стоит в трех метрах от него и тоже смотрит. Они оба, замершие, словно замороженные, не двигаются, только смотрят друг на друга, пока вокруг них свирепствует война. Вокруг шторм, а они вросшие в землю не поддаются ему, прикованные, придавленные взглядом глаз напротив. Этот незнакомец — Юнги чувствует такую боль в груди. Он будто знал всю свою жизнь. Юнги шёл сюда, чтобы увидеть это лицо. Он не замечает ничего, не замечает вонзившегося в спину меча. Он истекает кровью, он падает на землю, не отрывая взгляда от этого человека до тех пор, пока может держать глаза открытыми. Он умирает с мыслью кто ты? Откуда я тебя знаю?***
Юнги отбывает своё наказание, отмывая пятна масла с обеденных столов в обеденной комнате, когда в пансионат прибывает новый мальчик. Любопытство — грех, как любят напоминать ему монахини, но Юнги не может удержаться и не выглянуть в коридор, ему очень интересно. Незнакомый мальчик стоит в коридоре, крепко сжимая в руке свой чемоданчик, пока две монахини переговариваются с женщиной в сером костюме, которая стоит рядом с мальчиком. У неё подмышкой папка с документами, а мальчик на неё совсем не смотрит, поэтому Юнги делает вывод, что это социальная работница, а не его мама. Если его сюда привезла социальная работница, а не родители, значит, новенький тоже из сирот, как и сам Юнги. Их в пансионате таких много. Пока взрослые говорят, мальчик смотрит в пол, не поднимая головы так, будто говорят не о нём. Юнги так внимательно за ним наблюдает, что пропускает момент, когда оказывается замечен. Монахиня бросает грозный взгляд, и Юнги исчезает, бросаясь к тряпке с мылом и грязным столам. Ему удаётся взглянуть на нового мальчика мельком ещё один раз, когда его проводят мимо обеденной комнаты в сторону спален. Мальчик сутулится, цепляется за свой чемодан и всё так же не поднимает головы. Позже этим вечером перед ужином Юнги узнает, что мальчика зовут Намджун. Когда ему говорят это имя, Юнги почему-то кажется, что он и так его знал. Он смотрит на сгорбившуюся спину новенького перед собой во время вечерней молитвы и думает, что видит это не первый раз. На самом деле ему кажется, что эту спину он знает лучше, чем лица своих давних друзей. Юнги хотел бы подойти и говорить, но решает отложить эту идею. Весь ужин Намджун смотрит в тарелку, ест мало, уходит из столовой быстро, а когда Юнги заходит в общую спальню, Намджун уже раньше всех подготовился ко сну и спрятался под одеялом, не показавшись оттуда ни на секунду, пока толпа галдящих шумных мальчишек ещё тридцать минут носилась вокруг, используя оставшееся перед отбоем время настолько, насколько могли. Юнги держится в стороне ещё несколько дней. Но когда замечает, как в субботу после обеда, когда все идут в спальню, Намджун, проскользнув мимо монахинь, убегает через заднюю дверь в сад, Юнги следует за ним. Любопытство — грех, всегда говорили ему, но любопытство родилось вперед него, а ещё он никогда не мог отказаться от хорошей шалости, сколько бы столов ни пришлось ему потом оттирать от масла. Ему просто кажется, что этому новенькому нужна помощь. Кто-то должен рассказать ему правила жизни в пансионате. Как воровать булочки во время завтраков, чтобы перекусить потом ночью, спрятавшись под одеялом, в дни, когда ужин особенно дрянной и не съедобный. От кого из старшеклассников нужно держаться подальше, потому что, как говорит монахиня Мария: «подростки в этом возрасте злые как стадо диких собак». Как прогуливать уроки, притворяясь, что болит живот, и не получать потом плетью за ложь. Юнги просто хочет помочь ему освоиться. Поэтому ждёт, когда монахини отвлекутся, и тоже бежит в сад. Намджун не слишком удачно прячется под яблоней, так что Юнги его быстро находит. Бесцеремонно падает рядом, находит на земле спелое не червивое яблоко, вытирает от земли о свой пиджак и протягивает Намджуну. — Вот, держи, — говорит он. Намджун очень обеспокоенно смотрит то на него, то на яблоко. Долго решает что-то про себя и всё же берет яблоко, но не ест его. — Привет, — снова пытается Юнги. — Ты же новенький, да? Меня зовут Юнги. Намджун сильно хмурится, но отвечает: — Я Намджун. Юнги слышит его голос и сразу же думает, что уже знает его, как знал имя. Если бы девять из десяти лет своей жизни Юнги не провел в этом пансионате, он бы точно решил, что они встречались раньше. Намджун кажется ему роднее этих стен, поэтому Юнги быстро решает: — Будем друзьями. Намджун смотрит на него удивленно, но Юнги уверен: — Всё будет хорошо. Так и случается. Они становятся друзьями, и всем остаётся только удивляться, как тихий робкий Намджун связался с шебутным неспокойным Юнги, который втягивает Намджуна во все свои авантюры. Вместе они перекидываются глупыми записками на утренних молитвах, тайком убегают в сад в перерывах между уроками, чтобы наесться переспелых яблок с земли, а потом мучаться с животами и пропускать уроки. Вместе же потом отбывают наказания, но даже мыть полы в гостиной, часами повторять «Отче наш» под присмотром монахинь и оставаться без сладкого на ужин им весело. Всё превращается в шутку и становится неважно, когда они рядом. Намджун всегда выглядит так, будто не одобряет ни одну из идей, что предлагает Юнги, но никогда ему не отказывает. Он уверен в Юнги больше, чем уверен в чем-либо ещё в этом мире, поэтому с ним ему никогда не страшно. И даже когда Юнги говорит, что им стоит поцеловаться так, как они видели это в фильмах, Намджун соглашается, не сомневаясь. В фильмах, которые смотрели в его доме до того, как родители погибли, любящие друг друга люди целовались в губы, и ему кажется очень логичным поцеловать Юнги, потому что он любит его и знает, что Юнги любит его тоже. Они целуются, крепко прижимаясь губами. В этом нет ничего особенного, но приятно только от мысли, что они делают это друг с другом. Что они нашли ещё один способ выражать свою любовь. Они целуются тайком перед сном, когда свет в общей комнате гаснет и темнота скрывает их, целуются, прячась в туалете, пока за дверью гудит толпа, целуются под яблоней, когда сбегают в сад. Юнги первый из них, кто обнаруживает, что целоваться можно не только в губы. Можно целовать в щеки, в разбитые на футбольном поле колени, можно на молитвах сесть сзади и, пока у всех закрыты глаза, прижаться поцелуем к затылку, можно всё, что угодно, пока это нравится им обоим. Пока монахини не находят их целующимися под яблоней. Намджун не помнит почти ничего из того, что было после. Он помнит крики и помнит обжигающую боль в ухе, когда их схватили, оттаскивая друг от друга. Помнит перепуганное лицо Юнги, которое он видел в последний раз. Их развели по разным комнатам и заставили молиться, не поднимаясь с колен, три дня. А после Намджуну выдали его чемодан, с которым он приехал, и велели собирать вещи. Он плакал, укладывая свои рубашки и брюки, и очень хотел спросить, где Юнги, но под свирепым взглядом монахинь так и не набрался смелости. Он не решился спросить, даже когда социальная работница приехала за ним, чтобы отвезти в другой штат в другой детский пансионат. Он только не прекращал реветь и ревел до тех пор, пока здание пансионата не скрылось за поворотами. Намджун не помнит, что было потом. Воспоминания, в которых не было Юнги, не сохранялись. Он не знает, как он прожил всю свою жизнь, может быть, он и не жил совсем.***
Намджун не знает точно, где он, в чьём он доме, кто все эти люди вокруг, что в его стакане и какую таблетку он съел двадцать минут назад, но он уверен в одном: парень, который смотрит прямо на него с другой стороны комнаты, самое прекрасное, что он когда либо видел. Он ясно осознаёт, что дело не в алкоголе и не в наркотиках. Он уже десятки раз был угашен в ничто и многое казалось ему удивительным в таком состоянии. Однажды он накурился на парковке с друзьями и выпил рыбий жир, приняв его за водку, и ему понравилось. Мир в целом кажется лучше, когда Намджун под чем-то, но не этот парень. Намджун зацепился бы за него даже трезвым, даже мертвым. Он делает единственное правильное в этой ситуации — он идёт к нему. Пробирается сквозь толпу и туман от бонгов, идёт прямо на взгляд, который незнакомец не отрывает от него. Будто он тоже увидел Намджуна, и ему показалось, что им нужно оказаться рядом. Намджун не знает, что сказать. Намджун смотрит на это лицо вблизи и ему кажется, что это лицо он знает лучше чем то, которое видит каждый день в зеркале. Он смеется сам над собой — наверное он принял сильную дрянь. Наверное, в этой таблетке было что-то серьезное, потому что нельзя влюбиться в кого-то с расстояния пяти метров за тридцать секунд. Не бывает так, чтобы узнавать кого-то по морщинкам в уголках глаз и прищуру, но вот он — смотрит на незнакомца с ощущением, что вернулся домой. Намджун глупо улыбается и выдыхает: — Я Намджун. Из-за музыки он сам не слышит себя, но парень, наверное, читает по губам. Он тоже улыбается, его маленькая забавная улыбка остаётся отпечатком на веках Намджуна. Он говорит, и Намджун тоже читает по губам: — Я Юнги. А может дело в том, что он уже давно знает это имя. Может, вся эта чушь о прошлых жизнях правда, и ему надо было прислушаться к своей сестре, когда она предлагала сделать для него расклад таро. Может, судьба долбаная сука, и она существует. Может, ему нужно поцеловать незнакомца прямо сейчас. Поцелуй ощущается так, будто его сбивает автобус. Намджун умирает и сразу же воскресает под этими губами. Незнакомец — Юнги — не отталкивает. Он кладёт свои маленькие теплые руки на плечи Намджуна и вцепляется в него как хищное животное. Намджун подхватывает его под бедра, чтобы потом прижать к стене и целоваться примерно вечность, не отпуская друг друга. Боже, он так пьян. Так обдолбан, он чувствует себя лучше, чем когда либо. Посреди никчемной вечеринки с плохим алкоголем и дрянной хиппушной музыкой он нашёл золото, и ему повезло схватиться за него раньше других. Этот Юнги такой замечательный, такой мягкий и податливый под его руками, любой бы захотел его себе, но Намджун оказался первым. Его руки будто сами знают, что делать, чтобы Юнги стонал и выгибался и просил забрать его с собой, найти им комнату, найти постель. Намджун держит его так хорошо и так правильно, будто делал это уже сотни раз, будто их души уже трахались где-то на небесах до того, как тела встретились в этом мире. Юнги так хорошо смотрится под ним, словно там ему самое место. Им не нужно дышать, когда они целуются, им не нужно запирать дверь — к черту, пусть приходят и видят, как идеально они подходят друг другу, как хорошо сочетаются. Как кожа Юнги горит там, где Намджун его касается, как на каждое прикосновение он отзывается стоном. Намджун бы брал с них деньги за такое зрелище. У них получается подстроиться друг под друга — каждый раз, когда Намджун толкается вперед, Юнги подаётся ему навстречу, в месте соприкосновения их тел разливается тепло. Юнги встречает каждый его поцелуй, он горячий, гибкий и отзывчивый, у Намджуна кружится голова от того, какой он восхитительный. Быть в нём, с ним — словно быть дома, вернуться к истокам, к самому началу, чтобы пройти весь путь заново вместе. Намджун толкается и толкается, пока не чувствует, как между ними становится совсем влажно и горячо, как приходит облегчение, а за ним — пустое звенящее спокойствие. Прижимаясь к разгоряченному, расслабленному телу, Намджун засыпает счастливым, счастливым. А просыпается разбитым и в одиночестве. Постель холодная и пустая. Он не удивлён, он знает, как заканчиваются такие интрижки на таких вечеринках. Он делал так уже сто раз. Сто раз просыпался в пустой постели, сто раз сам оставлял постель пустой. Хорошая ночь нужна для того, чтобы хорошо разойтись утром. Он не удивлён, что Юнги ушёл. Он удивлён, что ему не плевать.***
Иногда к Намджуну приходит чувство, что он уже очень стар. Временами ему кажется, что он уже говорил эти слова, видел эти места и уже когда-то проживал эту жизнь. Эту и ещё десяток других. Будто он возвращается и возвращается в этот мир снова и снова, после каждой смерти новое рождение, будто он не может окончательно уйти на покой, и пустое место где-то в груди, где должно биться сердце, с каждым разом становится только больше, прося его чем-то заполнить, но Намджун не понимает, чем. Какие приключения, какие удовольствия просит его душа. Смутные образы, странно похожие на воспоминания, складываются в забавные истории: будто когда-то он был пиратом и ограбил две сотни турецких кораблей в Чёрном море и заработал столько богатств, сколько хватило бы на десять жизней, но для него всё равно оказалось мало. Он был пастором в деревенской церкви и провёл всю жизнь, молясь богу, но так никогда и не получил ответ. Какую-то из своих жизней он провёл в тюрьме, какую-то закончил на эшафоте. Он был добродетелем, и это не принесло ему счастья, тогда он стал злодеем, и не нашёл удовлетворения и в этом. Проживал одну пустую жизнь за другой в поисках чего-то, о чём не имел понятия. Иногда он встречает незнакомцев, которые, возможно, все были одним и тем же человеком, тоже проживающим разные жизни. Намджуну так казалось, потому что встреча с ним в любой из жизней ощущалась одинаково — будто на месте пустоты становилось тепло. А, может, это всё были сны и хорошее воображение. Незнакомец никогда не оставался, он уходил, а вместе с ним и ощущение тепла. И Намджун был вынужден начинать жизнь заново.***
Намджун возвращается в общежитие около двух ночи и с удивлением обнаруживает, что свет на кухне горит и кто-то в общежитии ещё не спит. И не удивляется, когда это оказывается Юнги. Он сидит, уставившись в ноутбук, и вертит в руках пустую кружку. — Ещё не спишь? — спрашивает Намджун, опускаясь на стул рядом. — Ага, — бормочет Юнги. — Хотел досмотреть фильм. Намджун фыркает. Это ложь. Они только недавно определились с окончательным составом группы и заселились все вместе в это общежитие, но прошло достаточно времени, чтобы заметить маленькие привычки и особенности друг друга. Например, бессонницу Юнги. — Хочешь сделаю зеленый чай? — спрашивает Намджун. Юнги смотрит на него и немного неловко улыбается. Но всё равно кивает. Они оба не из тех, кто пьёт чай, поэтому зеленый чай Намджун берёт с полки Чимина. Пока вода греется, Юнги выключает компьютер, и они остаются в тишине на пару минут, но это хорошая тишина. Намджуну вообще редко бывает неудобно рядом с Юнги, но удивительнее всего то, что Юнги, кажется, хорошо с Намджуном. Потому что со всеми остальными он всегда напряжен и сосредоточен, как маленький зверёк, готовый к атаке. С Намджуном он немного расслабляется. Не стесняется, когда им не о чём толком поговорить, разрешает немного позаботиться о себе — приготовить чай. Намджун надеется, что это не он выдаёт желаемое за действительное. Чай горячий, ароматный и невкусный. — Будто сено ешь, — говорит Юнги, и они оба смеются. Но Чимин говорит, что этот чай полезен перед сном, потому что успокаивает, поэтому они его пьют. — Как в студии? — Всё хорошо, нормально, — Намджун трёт уставшие за день глаза. — Надо, чтобы ты посмотрел мои правки завтра, но вроде мы подходим к концу. Юнги кивает. — Хорошо. До дебюта ещё не скоро, если они вообще до него дойдут, но запись их первого альбома подходит к концу. Чем больше Намджун работает, тем меньше он уверен в успехе этой идеи. Они почти написали альбом, но у него не укладывается в голове, что действительно собирается показать это миру. Выйти на сцену и заявить о себе. Это кажется такой глупостью. Намджуну не нравится это признавать, но ему часто кажется, что родители были правы. Может, ему стоило оставить грандиозные мечты и спуститься на землю. Поступить в университет, устроиться на работу. Оставить музыку просто своим хобби, не пытаясь забраться на вершины, которые вряд ли ему покорятся. Он ненавидит эти мысли. Но иногда, в редкие моменты, в такие моменты, как этот, Намджуну кажется, что всё происходит так, как и должно. Это странное, но словно всегда знакомое ему чувство, что когда он рядом с Юнги, он на своём месте. Юнги… они знакомы чуть меньше года. Живут вместе всего пару месяцев, но ощущается так, будто они давно знакомы. Им не нужно привыкать друг к другу, притираться, они уже знают друг друга. Они, кажется, оба думают об этом, но не торопятся. Они просто позволяют чувствам между ними расти естественным путём, преобразуясь в то, чем это и должно быть в конечном итоге. У них есть время. Юнги проливает чай на свои штаны и немного на пол. Он ругается и вытирает пол носком, пока Намджун смеётся над ним. Это правильно. Это ощущается так правильно. Словно он очень долго бежал и теперь достиг финиша. Они оба там, где и должны быть.