Мучения Святого Себастьяна

Рано утром Холмса в гостиной я не застал. Вернулся он поздно и сел доедать уже остывший завтрак. — Я повидался с матерью Оливера Гранта. Она точно так же живёт в Харлингтоне и её дом находится на одном участке с домом Фортриджей. Эту семейку я тоже увидел, кстати, — рассказывал Холмс. Он, вероятно, всю ночь не спал, ибо вид у него был изрядно измученный, но в глазах всё так же светился огонь интереса, — Очень живописное место, Уотсон. Вокруг дубы, буки, а в нескольких ярдах течет река. Одним словом — образы изобильные. Мать Оливера Гранта — миссис Грант — женщина лет шестидесяти, не была ко мне очень благосклонна. Я встретился с ней в доме Фортриджей. Она была настолько убита горем, что даже не поднимала на меня измученных годами глаз. В основном за неё говорила миссис Фортридж. Я узнал, Уотсон, что миссис Грант вдова. Когда Оливеру исполнилось три, её муж умер от инсульта и она воспитывала сына одна. В компании миссис и мистера Фортридж, конечно же. Они просто неразлучные друзья, — он хмыкнул, — Оливер был послушным ребёнком, учился прилежно, дурных компаний не водил, всегда был весел и регулярно посещал церковь. Даже в хоре пел. Всегда мечтал стать врачом, как и его дедушка — имя которого он и получил. Хорошо сдал экзамены, поступил без единой проблемы. Одним словом не ребёнок, а чудо, как выразилась миссис Фортридж. Холмс усмехнулся и зажег первую утреннюю сигарету. — Но как только Оливер уехал в Лондон, по словам миссис Грант, он писал и приезжал всё реже, что очень сильно расстраивало её. Она никак не могла понять, почему сын стал так холоден к ней, в то время как Август появлялся в Харлингтоне чуть ли не каждую неделю. Отношения этих двоих тоже меня заинтересовали. Как говорил вчера Август Фортридж, они с Оливером были друзьями с самого детства и всегда держались вместе. Как сказала мать Августа, в Лондоне, по рассказам её сына, они точно так же никуда друг от друга не отходили. Но я не верю этому, на самом деле. У вас, Уотсон, наверное есть вопрос ко мне, почему я уехал так рано. Пока вы спали, сюда заявился Грегсон, требующий того, чтоб я поехал с ним ещё раз осмотреть квартиру мистера Гранта, в то время как Лестрейд поехал к мистеру Кернсу. Увы, ничего в квартире Гранта — существенного для следствия — я не нашел. Августа, между прочим, в квартире точно так же не было. Он доверил Грегсону пару ключей Оливера, уверив в том, что вынужден выехать на учебу. Вы не находите это странным? — Возможно он действительно уехал на учебу. — Я беру это на вооружение, ибо этот молодой человек после первого допроса просто исчез с поля зрения. Миссис Фортридж, кстати, сказала очень важную вещь: Август не отправил ни единой телеграммы после того, как вернулся в Лондон. — Не думаю, что это странно. Обычная реакция на происходящее. Не каждый после смерти близкого себе человека, да ещё и такой ужасной, захочет с кем-то общаться. — Я подозреваю нечто иное: юный Фортридж боится расспросов, а особенно вида миссис Грант. Это мне придётся ещё проверить… Не успел Холмс закончить, как в гостиную зашел наш слуга и громко сказал: — Телеграмма для мистера Холмса! Прочитав запись мой друг раздраженно воскликнул: — Ах, Лестрейд! Он кинул бумажку мне и раздосадовано вскинул бровью. «Джон Кернс арестован по обвинению в убийстве Оливера Гранта. Находится в нашем штабе в Уайтхолле. Лестрейд» Я незаметно для себя усмехнулся, нервно сжав в пальцах бумагу. Опасения Грегсона оказались не напрасны. Шерлок Холмс был явно недоволен. Я видел это на его раздраженном бледном лице, ещё не достаточно отдохнувшем от пережитой невзгоды. Сомкнувшиеся брови, сморщенный нос и острый взгляд устремленный в окно. Вновь он был мне непонятен. — И что вы будете делать? — с долей насмешки спросил я. — Что я буду делать? Ничего. — Вы не поедете в Уайтхолл? — Почему я должен туда ехать? Скоро Лестрейд сам прибежит ко мне, — он откинулся в кресле. Так и случилось. Через час с четвертью мы услышали нервные и энергичные шаги на лестнице. В гостиную ввалился Лестрейд. — Добрый день, джентльмены, — вероятно он очень спешил, ибо на лбу его выступила испарина, а дыхание сбилось. Инспектор был чем-то встревожен, что было не типично для него во времена, когда он оказывал в делах некоторую сообразительность. — На каких основаниях вы арестовали мистера Кернса? — в лоб спросил Холмс, приглашая того сесть напротив. — А на таких, Холмс! — Лестрейд вытащил из кармана пальто черный несессер, подняв его над собой как факел, — Вот! Прямое доказательство того, что это он убил Оливера Гранта. Он передал несессер в руки Холмса и тот с явным скепсисом в глазах открыл его. На нас взглянули искривленными отражениями хирургические инструменты — блестящие и холодные. — И что? — спросил раздраженно Шерлок Холмс, передавая несессер мне. — Там есть ланцеты. Одним из них Кернс убил Гранта. Я осмотрел инструменты несколько раз, почему-то втайне желая найти тот, которым этот невежественный джентльмен мог убить, но, к своему же удивлению, подобного не нашел. — Здесь нет остроконечного ланцета, Лестрейд, — осторожно сказал я. Тот выпучил глаза и выхватил несессер у меня из рук. — Как это нет? А что тогда? — Три стандартных анатомических ланцета, один ампутационный нож, один брюшистый ланцет, один стандартный хирургический. И ещё два шприца… — И вы хотите сказать, что здесь нет орудия убийства? — Жаль вас вчера в госпитале не было, — Холмс тяжко вздохнул, — Вы многое упустили. Даже у этого брюшистого ножа не то лезвие, которым был убит мистер Грант. Это не орудие убийства. Не кажется ли вам, Лестрейд, что вы делаете уж больно поспешные выводы? Это может плохо закончиться. Инспектор замолчал, нахмурил брови и сжал губы. — Вы что, оправдываете его? — Если бы я его оправдывал, вас бы здесь не было. Тот словно посинел, позеленел, а может и побелел. — Не шутите так. — Если бы я шутил, вы бы посмеялись. Сигара задрожала в руках инспектора. — Но Холмс, это абсурд! У нас нет других подозреваемых, а вокруг него всё крутится, — он помедлил, — Вы что, были знакомы с ним до следствия? — Предпочту не говорить об этом. Что ж, я вас прекрасно понимаю: вы хотите чем быстрее найти обвиняемого, ибо у вас есть миф, созданный общественностью. Вы хотите найти того, кто якобы стоит за этим мифом и получить свою награду, закончить соперничество, выиграть, но, о Боже, Лестрейд! — пародировал Холмс инспектора, — Как вы могли обвинить его в убийстве? — Я вам всё показал. Если хотите, мы можем проехаться с вами на Дорсет-стрит. — С большим удовольствием, — сказал Шерлок Холмс, — А после этого заедем в Уайтхолл. Нужно ли говорить, что как и инспекторы я был удивлен выбором этого молодого человека в местожительстве. Не могу сказать, что Дорсет-стрит оказалась уж такой страшной, какой я её себе представлял, но сам факт того, что любой заходящий сюда джентльмен ощутит странное веяние подходящей дороги в Уайтчепел, было бесспорным. Ныне улица пустовала. По тротуарам околачивались лишь субъекты не самого приятного вида. Некоторые из них, как я смог заметить, были эмигрантами. Их кожа была смуглой, обветренной, будто бы натянутой на череп, и глаза были раскосыми. Двое из них играли в странную игру на доске, расчерченной по клеточкам, на которых лежали белые и черные круглые камни. Один из них курил длинную трубку, сидя в черном потрепанном жакете. Он обернулся на меня и что-то сказал на непонятном языке. Холмс так же приглядывался их игре и как только увидел мою заинтересованность, сказал: — Это вэйци, Уотсон. Эти люди прибыли Востока. Узкая, с маленькими, аккуратными, но уж больно обшарпанными домишками Дорсет-стрит не была такой улицей, о которой так плохо могли бы говорить все мы, в том числе и инспекторы. И может мною управлял страх и настороженность, но мне показалось, будто дамы, стоящие возле пекарни, очень подозрительно на нас оглянулись, начав перешептываться. Возможно я и не мог углядеть того, что могли углядеть те, кто называл Дорсет-стрит худшей улицей Лондона, но это нечто не покидало меня и дышало в спину. Дом в котором жил Джон Кернс был одним из тех непримечательных домишек в три этажа, окрашенный в серый цвет, с не маленькими, но и не большими окнами, чуть угрожающе смотрящими на нас. Его двери, как пасть, были черными, с массивной ручкой и дверным молотком в виде лица Горгоны, в который постучал Лестрейд. Через пару минут двери нам открыл мужчина, чье мягкое, одновременно строгое лицо было серьёзно, но скрывало беспокойство, выражающееся через взгляд. — Здравствуйте, мистер Кендалл, — как можно более дружелюбно сказал Лестрейд. — Что вам снова угодно, инспектор? Вы были здесь несколько часов назад, — раздраженно выпалил мужчина, заглядывая за плечо Лестрейда, — Вы ещё кого-то привели? Мы зашли внутрь. Теперь я увидел, что этот человек был в достаточно необычном для этих мест виде: в подбитом мехом сером пальто, под ним — такого же цвета вельветовом костюме. Определенно он не мог жить здесь, а уж тем более не на этой улице. — Я приехал с частным детективом, мистер Кендалл. Он помогает нам в расследовании. — Шерлок Холмс, — мой друг снял шляпу и озарил мужчину скромной и сдержанной улыбкой. Джон Кернс жил на первом этаже. Мистер Кендалл открыл нам дверь и как только мы вошли, в нос сразу ударило нечто странное, а точнее полное отсутствие какого-либо запаха. Я сразу подметил, что в квартире царит идеальная, я бы даже сказал, болезненно-абсолютная чистота. Было очень свежо. Казалось будто утром здесь проветривали и дышать было так легко, как бы я никогда не дышал на Бейкер-стрит, погруженном в сигарный дым и пыль. Из маленькой прихожей мы попали в гостиную, которая выглядела достаточно уютно на первый взгляд. Это, вероятно, было уделом стараний хозяина дома. Маленькая кушетка, скромного вида открытый секретер у окна, посередине так же круглый стол, на котором стояла керосиновая лампа, а так же два шкафа, набитыми под завязку книгами. И вот я начал фокусировать свой взгляд, приглядываясь и подмечая странные вещи, вызывающие у меня неподдельный интерес. Пока Лестрейд встал у окна с надменным выражением лица, а Холмс в порывистом и нервозном желании докопаться до истины начал рыскать по комнате, я цеплялся взглядом за то, что редко мог бы увидеть в любом-другом жилище: Первым, что приковало моё внимание, был огромный клык, который я увидал на секретере. Сначала я подумал, что это зуб тигра или же льва, но когда начал вспоминать размеры пасти и зубов и того, и другого, в голове моей появились смутные сомнения. Клык был неровным, изогнутым, в разы больше чем моя ладонь, острым на конце, желтоватого цвета. Я перебирал в голове всевозможные варианты, но нет, что-то было в нём странным. Я уже хотел повернуться к Холмсу и обратить на это внимание, как вдруг он всплыл возле меня, беря клык в руки и вертя его с задумчивым видом. Вдруг нечто иное привлекло его внимание. Я опустил взгляд на секретер. Идеально-разложенные бумаги, две записные книжки, чернильница — тоже необычная. Казалось, она была из серебра и со странными, нетипичными узорами. Я тут же вспомнил, где мог такие видеть: точно в Константинополе, точно на каком-нибудь из рынков. Воспоминания всплыли на поверхность. На меня будто повеял жар тех мест, пламенный темперамент и говор, палящее солнце, которое так редко можно было увидать на просторах Англии. Возле чернильницы лежало два пера. Одно — самое обычное с простой деревянной черной ручкой, а второе — так же приковавшее внимание Холмса, было неровным, как будто необработанный брусок дерева светло-серого оттенка. Шерлок Холмс так же повертел его в руках, внимательно осмотрел и мимолетно улыбнулся. Но и это не было тем, что так притягивало его и манило. На записных книжках лежал уже давно распечатанный конверт. На нем я увидел американскую марку. Холмс обернулся к Лестрейду, затем опять взглянул на письмо. — Можно вас о кое-чем попросить? — с серьезным видом спросил Холмс. Инспектор лениво кивнул головой. — Спросите у мистера Кендалла, не задолжал ли ему мистер Кернс плату в последние месяцы, пожалуйста. — Зачем это вам? — спросил с подозрением Лестрейд. — Важная деталь, инспектор, важная деталь… С неким раздражением на лице Лестрейд вышел из комнаты. Как только закрылась за ним дверь, Шерлок Холмс схватил письмо и метнул взглядом на текст. Я же пригляделся конверту. За адресом Кернса следовал обратный: США — штат Массачусетс; Новая Англия — Новый Иерусалим — Харрингтон-Лейн 425 Пеллинор Уортроп Как только послышались шаги Лестрейда, Холмс выхватил у меня из рук конверт и вместе с письмом спрятал во внутренний карман пальто. — Что вы делаете? — шепотом, удивленно спросил я. Холмс прижал палец к губам и отошел от секретера. — И что же сказал мистер Кендалл? — Ничего. Кернс никогда не задерживает оплату. Шерлок Холмс кивнул. Он быстрыми шагами прошел к другой двери, ведущей, как я понимал, в спальню. Оттуда я услышал: — Уотсон, посмотрите, что здесь! Честно признаюсь, я ожидал увидеть, возможно, что-то связанное с убийством, что могло бы стать прямым доказательством в вине Кернса. Этого, наверное, ожидал в первый раз и инспектор, который раздосадовано вздохнул. Комната, как и гостиная, оказалась небольшой, с идеально-застеленной кроватью, над которой на стене висела львиная шкура, у маленького окна стоял умывальник, вещевой шкаф и то, что вновь приковало моё внимание. На стене против шкафа висело три маски, каждая из которых пугала, поражала и притягивала одновременно. Они были похожи на шлемы, очень громоздкие, гротескные и ужасающие. Первая чертами была схожа с человеческими, и злобно на меня смотрели пустые раскосые глаза с дырами вместо зрачков, обрисованными по кругу черным и желтыми. Коричневым цветом были обозначены щеки и большие дивные губы, напоминающие рот рыбы на квадратной челюсти, и треугольный нос между злобных глаз. Голову этого антропоморфного существа украшала уже людская статуя, возможно изображающая женщину, по бокам возле которой будто кружили змеи и иные странные человекоподобные существа. Они воссоединялись в танце, выпучив на меня всё ещё пустые глаза. Снизу, чуть левее, маска уже менее была похожа на человека, а скорее на демона, всё с теми же рыбьими губами и большими, выпадающими из орбит глазами. Эта маска была схожа на богиню культа Кали в Индии — злую, кровожадную и омерзительную, но одновременно притягивающую. Продолговатое, вытянутое лицо с желтыми кругами вокруг глаз, испепеляющими меня и следящими за каждыми моим движением. У этой маски были длинные рога, окрашенные в различные цвета, с белыми точками на них и на высеченных из дерева над глазами бровях. Между рогами красовалось ещё одно лицо — карлик, сидящий, как кошка, с маленькими ручками, опирающимися на брови. Его лицо было искажено в гримасе, нечто наподобие улыбки. Он так же наблюдал за мной, как и его старший брат — желтыми хитрыми глазами. И третья маска была самой устрашающей. Как только я взглянул на неё, по телу прошла мелкая дрожь. Я взглянул на Холмса, чье лицо выражало то ли удивление, то ли скрытый ужас, то ли ему это нравилось. Ещё один шлем, ныне огромный, наиболее гротескный, наиболее странный и пугающий. Это уже был не человек и даже не изображение какого-то божка. Это было чудовище, отвратительный монстр, вышедший из самых потаенных и омерзительных кошмаров, которые я только мог себе представить. На меня открывалась пасть — округлая, странная, и вновь не тигр и не лев, с рядом тонких, хорошо вырезанных зубов, идущих по кругу. Языка у чудища не было, что создавало впечатление, будто бы рот его был воронкой, заглатывающей пространство. Лоб его был плоским и не было уже желтых пустых глаз, а лишь по бокам на меня взирали тёмные точки, выглядящие ещё более ужасающе, чем то, что я видел на предыдущих масках. — Как я понимаю, Лестрейд, это тоже было причиной ареста, — с насмешкой в голосе сказал Холмс. Тот пожал плечами, не отрывая взгляда от масок. — Вы не находите это странным? Холмс хмыкнул. Он похлопал меня по плечу, выводя из гипноза, в который меня ввело это зрелище. Личность Джона Кернса начинала открываться мне с другой стороны, что начинало вызывать неподдельный интерес. Отходило на второй план мнение о его невежестве и хамстве, а оставалось цепляющее послевкусие. Холмс открыл вещевой шкаф, в котором всё оказалось так же идеально сложено и вывешено. Подобные люди, чья жизнь была заточена в рамки такого порядка, немного пугали меня. Холмс по очереди притронулся ко всему, что висело на вешалках, а затем опустился на корточки и вынул из шкафа пару начищенных лакированных туфель, внимательно осмотрел их подошву, измерил пальцами размер и обернулся к Лестрейду, внимательно наблюдающему. — Когда вы забирали мистера Кернса в участок, вы заметили, в какой он был обуви? — Если честно, этим я интересовался в последнюю очередь. Шерлок Холмс кивнул. Он ещё раз озадаченно посмотрел на туфли и сложил их на место, поспешно закрывая шкаф. Затем он подошел к кровати и провёл по ней рукой, вновь опустившись на корточки. Холмс заглянул под неё, осмотрел столик, стоящий возле. Даже открыл книгу, лежащую на нём. Что-то его беспокоило. Я видел это по нахмуренным бровям и скупости его слов. Он о чем-то размышлял. Мы вернулись в гостиную. Шерлок Холмс ещё раз осмотрел секретер, притронулся к записным книгам, вчитываясь с большим вниманием. Ещё раз подошел к книжным полкам, провел пальцами по книгам, осмотрел раковину. Лестрейд нетерпеливо обхаживал возле стола, в итоге не стерпев и схватив с него нечто, замотанное в тряпки. Должен признаться, что и я сразу же не заметил этой вещи. — Холмс, ну взгляните же. Он размотал тряпки и вытянул перед нами длинный, тонкий охотничий нож с белой рукоятью, обрисованной дивными узорами. — Я не хотел брать его с собой на Бейкер-стрит, поэтому оставил здесь. — И? — вновь так же снисходительно спросил Холмс и я увидел, что на лице его уже появляется издевательская гримаса. Никогда я не видел Лестрейда столь раздраженным и злым. Он нервно свернул нож обратно в тряпки и кинул на стол, без слов выходя из квартиры. Хозяин дома оказался столь говорливым, что его разговор с Холмсом затянулся ещё на четверть часа, от чего я с инспектором дожидались того на улице, выкуривая которую сигарету подряд. Гурьба азиатов лениво перенеслась в ближайший дом, а по улице начали бегать босые дети, кидаясь своими же ботинками. Подул ветер и я повернулся к нему, чтоб ощутить легкость, которую в последнее время никак не мог почувствовать. Что-то отягощало меня, а я постоянно скрывался от ответа, дабы не давать своей душе терзаний ещё больше тех, что имел. Так же и Лестрейд: он стоял скрестив руки на груди, смотря куда-то вдаль, отвернувшись. Вдруг он подорвался и подошел ко мне, наклоняясь ближе, оглядываясь на дверь: — Скажите мне, доктор, — он говорил почти шепотом, — Мистер Холмс заболевает? — С чего вы взяли? — нахмурился я и почувствовал, как в груди предательски заколол страх и настороженность. — Даже не знаю, — он вновь оглянулся, — Не поймите меня не правильно, доктор, но мне кажется, что ему нездоровится. Не хочу сказать, что меня это очень сильно беспокоит, — в его голосе я почувствовал оправдание, — Но обычно мистер Холмс ведёт себя по-другому. — По-другому? Как же? — парировал я, — Я ничего не замечаю, Лестрейд. Он хотел ещё что-то сказать, но в этот момент у двери появился Холмс. Уайтхолл встретил нас вновь громко, со смехом из кабинетов и шумом в коридорах, с желтыми лампами и уставшими лицами. Уже через пару минут мы сидели у Лестрейда в кабинете. Холмс встал напротив инспектора, злобного и без настроения, агрессивно курящего сигару. Я умастился на кожаном диване. — Я не имею никаких доказательств к тому, чтоб оправдать его, — серьезно сказал Лестрейд. — Но и никаких доказательств к тому, чтоб обвинять. — Как раз наоборот. Доказательств у меня достаточно. — Какие же, Лестрейд? Кроме несессера у вас ничего нет, да и этот факт не оправдался. Лестрейд вытянул вперед пальцы, загибая один за другим: — Несессер, я считаю, существенным доказательством, мистер Холмс. Это первое. Второе: ныне обвиняемый Джон Кернс был знаком с мистером Грантом, что уже может дать повод к его аресту. — Вы можете арестовать хоть пол-университета, так утверждая. — Я не закончил! — воскликнул Лестрейд, — Третье это то, что у мистера Кернса нет абсолютно никакого алиби на тот вечер. — Есть, — улыбнулся Холмс, — Если бы вы опросили хозяина дома прилежным образом, вы бы узнали, что в тот вечер около восьми тот встретился с Кернсом у последнего дома, дабы тот отдал ему оплату за квартиру. Перед этим Кернс был на работе, что так же может подтвердить медсестра, дежурящая в ту ночь. Это, кстати, узнал не я, а Грегсон. Мистер Кендалл утверждает, что с мистером Кернсом он пробыл около двух часов, а после удалился в другую квартиру. Лестрейд заскрипел зубами. — Скажите мне на милость, Холмс, — зашипел он, — Что вы тогда предлагаете? Хотите, чтоб я отпустил его? — Это было бы предпочтительно. — Но я не могу не предоставить никаких обвиняемых. Как я тогда буду выглядеть? — Ради награды вы готовы на всё, Лестрейд? Как тщеславно, — усмехнулся Холмс. Лестрейд подорвался с кресла и вынырнул из кабинета, подзывая к себе констебля. Он что-то ему сказал, а затем вернулся к нам, теперь ходя от одной стены к другой. Это был словно суд, в котором не было судьи. Или же был, но он мастерски скрывался среди нас, не позволяя себе показать лик и разрешить спор. В какой-то мне показалось, что Холмс, не будучи блюстителем закона в прямом смысле этого слова, показывал истиную свою сущность. — Лестрейд, я не говорю вам о том, кто виноват, я подаю вам хоть какую-то логическую цепь рассуждений. Ныне вы обвиняете человека в убийстве не имея доказательств. — И вы ещё ничего мне не сказали, — теряя терпение повысил голос Лестрейд, — А сами говорите, что я ничего не имею. Нет у вас рассуждений, нет! — Я не обязан сию же минуту отчитываться перед вами, — лицо Холмса было спокойно, но я уже заметил, как ему наскучили эти притирания, — И, безусловно, оспаривать ваше решение я не имею права… — Но вы это делаете. — Да, ибо фальшивое обвинение может привести к ещё худшим последствиям. Вы гонитесь за мифом, Лестрейд. Мифы и отсутствие доказательств — прямой путь к иллюзии. Тут же на пороге кабинета появилось два констебля, ведущих под руки Джона Кернса, закованного в наручники. На лице его появилась улыбка и лицо стало будто бы обличием тех масок, висящих на стене его спальни. Повеяло песком, засухой и жарким ветром, а так же чем-то скользким и неуловимым. Его серые глаза в свете лампы стали совсем тёмными, будто бы те точки на масках. — Добрый день, мистер Холмс, — он засмеялся тихо, хитро и низко, обнажая зубы, — Как неожиданно фокстерьер вытащил лису из норы, не правда ли? Лестрейд раздраженно вздохнул и вынул из кармана маленький ключ. Он подошел к Кернсу, который вытянул вперёд руки, продолжая улыбаться. Инспектор расстегнул наручники и те упали ему в руки со стрекотанием. Он обернулся к Холмсу. — Я делаю это из большого уважения к вам. Мы стояли напротив входа в здание Скотланд-Ярда. Джон Кернс пару десятков раз поблагодарил Холмса, высказывая свои волнения по поводу этого дела. В какой-то момент он показался мне не таким отвратительным, каким я его считал. Где-то внутри проснулась совесть. Он взглянул на меня и глаза его казались чуть ли не прозрачными на солнечном свету, озаряющем наши лица. Уже вечерело. — Что ж, джентльмены, — Кернс поправил шляпу, вновь широко улыбаясь, так добродушно и искренне, — Я ещё раз хочу выразить благодарность за своё освобождение. Уж не знаю, что было бы, если б вы не пришли на спасение, — он взглянул на Холмса, — Надеюсь, вы разрешите эту проблему, — тихо хихикнул, — В любом случае я в вас не сомневаюсь. Холмс утвердительно кивнул. — Как ваша работа, Кернс? — спросил он, залезая во внутренний карман пальто, — Недавно вспоминал о ней. Честно признаюсь, что я до сих пор поражен вашей профессиональностью. Джон Кернс завис, взглянув на меня и дивно переглянувшись с Холмсом, усмехнувшись и прищурив глаза. — За эти года случилось столько всего, мистер Холмс, что мне не удастся это описать, — задумчиво сказал он, — Я рад, что вы интересуетесь. — Ах, чистое любопытство, — Шерлок Холмс достал одну из записных книг Кернса. Мы вперились в неё взглядом. На отмену от моего непонимания, на лице первого было одно и то же выражение лица, будто бы маска какого-то шута, — Я был в вашей квартире и захватил с собой это. Надеюсь, вы не против, если я возьму её для анализа. — Какого ещё анализа? — вскинув бровь спросил Кернс, нервно хмыкнув и облизав губы, — Вы трогали мои вещи. — Издержки следствия и моего любопытства. Ничего не могу с этим поделать. — Вот как. Ради вашего любопытства готов отдать её на время. — Вы уверены? — Да, уверен. — И там нет ничего, что вам нужно? — Определенно. Они вновь странно переглянулись, будто ожидая какого-то иного исхода этого разговора. Кернс ещё раз сощурил глаза, усмехнулся и распрощался с нами, удалившись быстрым шагом и тут же исчезнув в толпе прохожих. А солнце тем временем опускалось над Лондоном, покрывая собой пыльные, грязные и уставшие улицы, а с ними и подобных людей, спешащих упрятаться в своих домах. Вернулся домой я около восьми. После того, как Холмс послал два заказных письма, я отделился от него и уехал по своим делам. На плечи легла усталость. Не в силах подняться в комнату, я рухнул в кресло в гостиной. Я чувствовал себя словно вновь подстреленным. От одной этой мысли плечо начало ныть, напоминая о старой травме. Когда я вновь хотел погрузиться в горькие воспоминания, закрыв глаза, меня пробудил Холмс, вышедший из комнаты и сунувший мне в руки конверт. — Вам письмо, доктор. Даже не прочитав имени и фамилии, его адреса, я узнал по этому аккуратному, каллиграфически-правильному почерку, от кого это письмо. Я судорожно разорвал конверт, рывком открывая бумагу. «Здравствуй, мой дорогой Джон Не буду медлить со вступлениями, ибо я этого не люблю. Я хочу пригласить тебя и, по возможности и желанию — твоего друга, на встречу в мою «обитель». При прошлой нашей встрече у мистера Холмса сложилось не самое хорошее впечатление обо мне, поэтому я хочу это загладить. Завтра около шести я ожидаю вас по адресу Сент-Джеймс 31 P.S И предупреди экономку о том, чтоб не подавала вам обед. Servus!» Тем временем Холмс засел в кресле, уже накинув на себя халат и держа в руках то самое письмо, украденное из квартиры Кернса. — Нас приглашают на обед, Холмс. Тот вскинул бровь. — Нас? А может всё-таки вас? Я с вашим другом плохо знаком. — Как я понимаю, вы идти не хотите. — Я этого не сказал. — Но подразумевали. Он раздраженно вздохнул, забирая с камина персидскую трубку. — Я подумаю, Уотсон. За окном начался дождь. Когда я вновь вышел в гостиную после вечернего туалета, Холмс продолжал сидеть в кресле, держа в руках письмо. Рядом на столике лежала записная книжка Кернса. Брови Холмса были сомкнуты, глаза закрыты. Мысль отвлекала его от всего происходящего вокруг и ничего не могло вынуть из того пространства, в которое он попадал. Это был словно иной мир — незыблемый, странный и никому кроме него недоступный. Он ещё раз посмотрел в текст письма и нахмурился ещё больше. Должен ли я сказать, что меня съедало любопытство? Я не знал, что было в этом письме, но я понимал, что там было нечто очень важное, раз вызывало у Шерлока Холмса такой неподдельный интерес. Хотелось заглянуть, спросить и в конце концов узнать. Холмс еле улыбнулся. — Уотсон, что вы думаете о тех масках? Я закурил. — Единственное это то, что они немного удивили меня. — Да, ваше лицо было весьма обескураженным. — Извольте, но не каждый день встретишь у кого-либо такое. — Это маски Йоруба, Уотсон. — Что? Он замолчал. Сигарета зашипела в его руках и грудь наполнилась глухим свистом. — На Африканском континенте есть земля — Нигерия, которая с 1850 года находится под сферой нашего влияния. Вы об этом знаете. На этой земле проживает народ, который зовётся Йоруба. Они уже в большинстве своём не являются дикарями, но среди них остались и отдельные племена, ведущие кочующий образ жизни. Эти отделившиеся, как и все дикари необразованны, а точнее не подходят под наши стандарты и понимания. Мистер Кернс путешествовал по Нигерии и рассказывал мне о том, как они охотятся на белых колонизаторов, которые заходят на их земли, — он хмыкнул, — Как индейцы в Америке. — Вы так хорошо знакомы с ним? Холмс загадочно улыбнулся и дым пошел ему по лицу, закрывая его, как туман. Дождь усиливался. Где-то вдалеке был слышен гром. Шерлок Холмс напоминал мне того самого индейца, некого вождя, раскуривающего трубку мира. И это был не только его вид: скрещенные длинные ноги, тонкое, аскетичное лицо, на котором уже отпечатался земной след, его полузакрытые веки, под которыми искрились глаза, словно звёзды. Анархизм — некое темное безвластие и непокора, что было так присущие индейцам, было и в его душе. Он снимал с людей скальп, раскрывая всю их суть и сущность, устраивая им последний смертельный пир, на котором они и были пищей. Шерлок Холмс вытряхнул раскуренный табак в камин. — Эти дикари не принимают абсолютно никого. Что уж говорить о белых, если они режут и друг друга. «Это как воплощение хаоса, — говорил Кернс, — Хаос внутри покоя. В середине своих племен они были целыми государствами и жили по тому порядку, который был им предначертан. Но стоило лишь притронуться к этому порядку и он превращался в пучину смертельного маскарада». — Как странно, что мистер Кернс стал врачом, — снисходительно сказал я. Холмс не обращал на меня внимания. Внезапно он разразился смехом, прикрывая лицо руками. Внутри меня что-то пошатнулось. Я знал этот смех. Я почувствовал как у меня загорелись щеки. Уже хотелось вновь что-то ему сказать, но был ли в этом какой-либо смысл? История цикличная. Всё повторяется. Повторяется и то, что почти пришло к концу. И это состояние — и мое, и Холмса — повторилось вновь. Опять я должен что-то предпринять, но это всё было неизбежно: его безалаберность, его безответственность, его смех и состояние. Уже когда он раскрыл глаза я заметил, как расширились его зрачки, а так же как его тело чуть ли не извивалось на кресле от прилива энергии. Это раздражало меня. — Те маски, которые вы видели, Уотсон, являются частью маскарада. У народа Йоруба существует маскарад, да. Вот вы думаете, что аборигены — дикари, как и думает большая часть людей на наших землях, а вот стоит лишь взглянуть и сразу станет понятно, — он опять засмеялся, — Что дикари здесь лишь мы, Уотсон. Да, сплошные дикари! Чудовища… В камине догорали поленья, подсвечивая его лицо алым пламенем, озаряя звёзды в глазах кровью, перенося туда — в жаркую Нигерию, истошно томящую во мне беспокойство. — Кернс был крайне заинтересован в их культуре, но помимо банального интереса он вынужден был примкнуть к одному из племён, — он посмотрел на меня с некой игривостью в глазах, — И не спрашивайте зачем, Уотсон. Уверен, вам это не понравится. Это племя вело кочевой образ жизни и избегало всякое, что имело хоть какой-то около-человеческий вид, а в случае нахождения такового подле них — сразу же убивало. Кернс следовал за ними долгое время, но в какой-то момент те настигли его сами. Холмс выражался так, словно сам там был и сам всё видел, будто бы он был участником тех событий. — Маски играют значительную роль в жизни и фольклоре Йоруба. Маски для них — как отображение их внутреннего мира, быта, политики. Это некий способ коммуникации — маски изображают то, что нельзя рассказать, показать и осмыслить. Те маски, которые вы видели — сами по себе очень необычны. Вы поняли их смысл, Уотсон? Я отрицательно покачал головой. Не могу сказать, чтоб я сильно хотел говорить с ним. Каждую минуту я осиливал своё желание вернуться обратно в комнату. — Та первая, — начал он, — изображает деревенский быт. Женщина с плетёной корзиной в руках, а вокруг неё дети и змеи — как бесконечный уроборос бытия, Уотсон, бог войны Огун. Да, жизнь это борьба, при том и вечная. Очень философски, не правда ли? Я не должен был ему отвечать, ибо в любом случае он говорил не со мной, и был ли он тем оратором, которого я видел перед собой? Возможно он придумал себе то, что рассказывал, ведь фантазия Холмса была безграничной, в чем я ни раз убеждался. Очередной приступ смеха продолжил его рассказ: — Как я уже сказал, изображения на масках бывают различного характера: светские, религиозные, сатирические, драматические… Это всё объединяется в их ритуалах. Единственное, что никогда не изображается в виде маски это верховное божество — Олодумаре — а всё потому, что они никогда его не видели, — и вновь странный смешок, — Как и мы того Господа, которого так часто изображаем. Не странно ли это? Вторая маска, на которую вы обратили внимание, изображала воина. Это уже не был бог, Уотсон, и одновременно это не был человек. Как судья, как стражник — человек в этой маске исполняет роль охранника… порядок, не так ли? Йоруба значительно превосходят нас в порядке. Огонь уже вот-вот должен был погаснуть. Я подкинул дров и кочергой растормошил угли, уже желающие уйти на покой. Лицо Холмса вновь озарилось пламенем, а тень за его спиной начала плясать. — На маскарадах Йоруба надевают эти маски, и некоторые из них изображают предков. Люди их показывающие — эгунгун, появляются в ярких одеждах и исполняют ритуальные танцы… барабаны, неистовые пляски, палящее солнце… — Холмс задумался, глядя на меня. Я соприкоснулся с ним взглядом. В глазах его уже было темно и он не был тем, кто это проповедовал. В нём уже были другие демоны и сущности, одолевающие каждый раз и не уходящие до восхода солнца и его отрезвления. — Предки, Уотсон, и культура памяти о них — самая занимательная вещь в мире. Когда мы вспоминаем о наших предках, мы читаем книги и смотрим на их портреты, пересказываем то, что пересказывали нам они. Так много движений и так мало смысла. Холмс замолчал. Я увидел, что он сомневается в чем-то, будто бы не знает, говорить или нет. Он закусил губу и нахмурил брови. После минуты молчания Холмс вновь повеселел, загадочно улыбнувшись, наверняка думая, что раскроет сейчас тайну сотворения мира, что плюнет в лицо Господу, станет богохульником. — Что вы знаете о ритуальном каннибализме, Уотсон? — тихо и с неким вожделением в голосе спросил Холмс, тут же засмеявшись. Я вскинул бровью, — Значит, вы ничего не знаете? Как досадно… — он говорил и отчитывал меня за незнание, — Не думали ли вы, Уотсон, что наши предки способны являться к нам? Это странная и не рациональная мысль, но порой я задаюсь этим вопросом. Он откинул голову назад и продолжил так тихо, что я еле мог его слышать. — Представьте себе маскарад, Уотсон. Засуха, поблизости нету тени, над вами жаркое солнце. Вы сидите в кругу людей непохожих на вас и вы не похожи на них, что они постоянно подмечают, тыкая в вас пальцем и переговариваясь на своём непонятном языке. Вы напуганы, ибо этот маскарад являет собой danse macabre, в котором вы — главный участник. Эти люди разводят большой костёр, постоянно к кому-то взывая. А взывают они к предкам — озлобленным и кровожадным, от которых они постоянно прячутся, ибо если те настигнут их, то в живых не останется абсолютно никто. Да-да, Уотсон… И не смотрите на меня так, пожалуйста. Я боюсь, когда вы так делаете. И вот да, представьте себе это — люди кого-то воспевают и вы ничего не понимаете из их песни и криков, из их странных танцев в костюмах, напоминающих пестрых птиц. Но единственное, что вы знаете — они собираются освежевать вас. Вы понимаете это по их плотоядному выражению лица, когда их охватывает неутолимое желание отдать честь тем предкам, которым они так часто отдают в дань — маленьких детей и стариков, оставляя их на пути, который уже преодолели. Третья маска, которая так вас поразила, рассказывает именно об этом, Уотсон: о предках, пожирающих своё потомство. Когда вы понимаете, что всё — дни ваши сочтены, Йоруба предлагают вам выбор: или отдать честь предкам, или же умереть, дабы они отдали эту честь без вас… Он замолчал. Я почувствовал, как начали пульсировать виски. Подобное было уже последней каплей. — Что с вами, Уотсон? — спросил Холмс, возвращаясь из пучины того Ада, в котором он побывал. — Ничего, просто не собираюсь далее слушать этот бред. — Бред? — Холмс громко засмеялся. Он с агрессией кинул в меня письмом, которое всё время сжимал в руках, — Возьмите и посмотрите! Посмотрите же, Уотсон, и тогда вам всё станет ясно. Вы же хотите увидеть, что там. Я вижу это по вашим глазам. Так чего вы гнушаетесь? Не бойтесь, возьмите! Станьте же Лотовой женой! И только из принципа я не открыл конверт. Только из принципа я положил письмо на стол и вышел из комнаты, ничего ему не сказав. Во мне кипела злость, негодование, в голове бурлили вопросы. Что это за письмо? Кто его отправитель? Что оно значит для Кернса и Холмса? На этот вечер письмо стало его благословенным эросом, его бесконечным желанием, которое я не хотел делить, ибо знал, что не хочу опускаться в болото того, о чем он мне хотел поведать. Я ещё долго не мог уснуть, испытывая отвратительное волнение. Это начинало меня пугать, как и пугало это дело, пугал Холмс, который не был Холмсом. Кто-то из тех, кто имел отношение к этим вещам, о которых он мне рассказал, и к этому письму, действовал на него столь отвратительно. На эти часы Шерлок Холмс был для меня потерян, как и потерян для всего мира, как и потерян для самого себя.