В поте лица

      Чан, желая дать передышку своим уставшим от долгого сидения за ноутбуком глазам, осторожно трет их, чувствуя небольшое облегчение и как его зрение вновь фокусируется на экране, которым было занято последний день и множество еще до этого. У Чана каждый день проходит одинаково: ранний подъем вместе с остальными парнями, а потом они всей дружной толпой направляются в студию, чтобы заняться подготовкой к выступлению, релизу, какому-нибудь шоу — в общем, весь день трудятся в поте лица, не покладая рук, спин и ног, что к вечеру ноют ужасно от активной деятельности, и ни один из мемберов не становится исключением. Чаще всего они находятся вместе, занимаясь одним делом, начиная записью вокала и заканчивая прогоном хореографии.              Вот и сегодня вся их дружная компания решила, что стоило бы позаниматься в зале, чтобы как следует отрепетировать подготовленный танец. Однако Чану пришлось временно отложить тренировку из-за того, что в студии его ждала другая работа. Все прекрасно поняли, что чаново «присоединюсь позже» означало «не ждите, вернусь ночью», но никак не прокомментировали, лишь пожелав удачи в столь тяжелом деле.              И вот Чан сидит, буквально буравя бедный компьютер взглядом, за последние, наверно, полчаса, практически не сдвинувшись с мертвой точки. Глаза лидера были-то на дорожках, а вот мысли летали в другом месте, причем не где-то высоко, а буквально в десятке метров — там, где его ребята, как он уверен, активно отрабатывали хореографию. Честно говоря, в мыслях его были не все мемберы, а один очень даже конкретный, что никак не хотел выбиваться из его головы. Вместо линий перед его взором представали темные, слегка растрепанные волосы и, почему-то все чаще, слегка влажные. Забавно, но с душем его фантазии (какое слово… интересное, но другого, более подходящего, подобрать не получалось) связаны не были.              До недавнего времени все вообще было прекрасно — Чан продуктивно проводил время с парнями, занимаясь танцами, останавливаясь на перерывы, чтобы перевести дух. Лидеру приходилось отправляться на «скамейку запасных» чаще остальных, ибо мемберы буквально за руки вытаскивали его из строя, причитая на то, что Чану сложнее держаться на ногах, во-первых, что более убедительно, из-за заболевания, во-вторых из-за того, что он, дурак, спит по четыре часа в сутки, а потом как бабочка порхает на танцполе, рискуя стукнуться головой об очень мягкий и удобный пол, и даже Чанбин не уверен, что дотащит его тушу до медика, что было в-третьих, так что парню оставалось смириться и, если рационально подумать, рассудить, что ребята говорят правильные вещи, пусть и в своей манере.              Тогда Чан просто садился на пол и наблюдал за парнями, даже в такой момент не давая себе целиком расслабиться.              Но в последнее время его взгляд все чаще отклонялся в сторону и был обращен далеко не на всех мемберов, а лишь на одного. На того, чьи движения всегда напоминали Чану более ритуальный танец, нежели привычную хореографию, но, что особенно удивительно, лидер следил далеко не за движениями. Он даже не уверен, что следил за самим парнем, и осознание этого особенно выбило Чана из колеи.              Лидер с уверенностью мог сказать, что его тонсен за эти годы стал держаться намного увереннее и в принципе преуспел во всем, особенно в танцах. Если сначала он казался зажатым, то со временем его движения стали более свободными, складываясь в свой собственный стиль, так что сначала Чан был уверен, что просто любуется, радуясь прогрессу, однако воспоминания из прошлого для сравнения так и не приходили, но на это парень махнул рукой. Потом он заметил, что обращает внимание не то чтобы на Чонина в целом, а на его ноги, руки, тело, шею, лицо — на отдельные части, выбирая на что смотреть, как казалось, в рандомном порядке. Чан всех мемберов считал привлекательными, но макнэ, по скромному мнению Чана, был красив по-особенному, с его хитрыми глазками, легкой ухмылкой и румянцем на щеках, что появлялся от интенсивных физических нагрузок. Даже когда тот, весь мокрый, в пропитанной потом одежде, шел к своим вещам, чтобы утолить жажду, Чан не сводил глаз с него и поблескивающей на свету кожи.              И тогда до него дошло.              Чан — фетишист. И ему нравится мокрый Чонин.              Ох, насколько же это все абсурдно звучит. Ну, фетишист звучит как-то слишком. Ему просто нравится смотреть, как темные пряди прилипают к чужим лбу и вискам, отчего их постоянно приходится зачесывать назад, и прическа еще больше превращается в какой-то бардак, нравится наблюдать, как Чонин разминает мокрые руки, из-за чего свет играет на его мышцах, на еще более заметных при таком освещении, нравится следить за каплей пота, что начинает свой путь от виска, стекает по тонкой шее, выпирающим ключицам, скрывается за воротом футболки, и Чан невольно сам представляет ее дальнейший путь. Хорошо, если где-то в голове она просто впитается в ткань, но в особенно тяжелые для всех моральных устоев лидера моменты та продолжает свой путь, стекая ниже, на грудь, пресс, а затем впитывается в резинку спортивных штанов.              Ладно, что-то кинковое в этом все же есть.              И все же в такие моменты щеки Чана начинали гореть, а ему самому хотелось провалиться сквозь землю, спрятаться в углу студии и не вылезать из нее до воскресенья, когда у них, по большей части, свободный день. Хуже всего было то, что Чонин в последнее время сам постоянно смотрел на него, либо Чану так казалось от тревоги, что его взгляд заметят. Макнэ ничего не говорил об этом, лишь одаривал лидера своей ухмылкой, отчего его глаза превращались в милые щелочки, и Чан просто не знал, куда смотреть — на лицо в целом или же на пот, стекающий со лба на самый кончик носа…              Недавно он окончательно понял, что все плохо, когда заметил в ванной на вешалке футболку Яна, которую тот, похоже, забыл кинуть в стирку. И в этой самой футболке Чонин был на тренировке в тот день. Чан буравил эту футболку взглядом добрые минут пять, не зная, на что решится — отвести взгляд и наконец почистить зубы, бросить вещь в корзину, чтобы постирать, или же взять в руки, чтобы в первые пару секунд усиленно делать вид, будто заинтересован приятной, слегка влажной тканью, а затем притянуть ее к лицу, чтобы глубоко вдохнуть и…              Он только протянул руку, как его внутренние терзания тогда прервал Хенджин, активно выбивающий дверь, чтобы попасть в ванную. Чан готов признаться, что даже на забегах он не развивал такую скорость, как в тот день, скрывшись после данного инцидента в собственной комнате. В ту ночь лидер, кажется, испытал все доступные человеку чувства, начиная агрессивным сердечным приступом и заканчивая возбуждением, что отдавалось покалыванием на кончиках пальцев и теплом внизу живота. Если сначала ему просто нравилось, то теперь он был взбудоражен.              И все же Чан смирился с таким положением. А что ему еще делать? Он человек взрослый и понимающий и, даже несмотря на то, что к себе был особенно строг, этот факт принял, решив, что просто постарается не смотреть на Чонина слишком много и долго. И не будет смотреть по сторонам, заходя в ванную. В своей выдержке он был уверен. Практически.              — Так, все, — наконец осознав, что более ничего путного из-за застилающей глаза и мозг пелены (и одного макнэ) Чан не наработает, он откинулся в кресле, позволив себе на пару секунд прикрыть веки, любуясь разноцветными полосами под ними, — на сегодня хватит.              Он взял телефон, чтобы проверить время. Часы показывали восемь вечера, а на экране высветилось несколько сообщений от ребят, и это говорило о том, что их тренировка уже закончилась (и парень из-за этого, честно говоря, как-то свободно выдохнул). Желая оказаться в общежитии как можно раньше, чтобы хорошенько выспаться и завтра быть более продуктивным, Чан вырубил всю технику, и пока та погружалась в свой сон, убрал со стола стаканчики из-под чая, отправляя их в мусорку. Когда комната была приведена в божеский вид, парень вырубил свет и, прикрыв дверь, направился к выходу.              Его спина напоминала о дне, проведенном за столом, а в голове было немного мутно от того, как долго приходилось напрягать глаза, что непрерывно смотрели в компьютер. Зато мозг служил своему обладателю и днем, и ночью, подкидывая воспоминания из недавних тренировок. Он не озабоченный, просто сейчас, после целого дня однообразной работы голова решила переключиться на что-то более яркое и приятное, так что Чан не мог сказать, что против. Главное, что это вызывает довольно приятное тепло в груди.              Идя по темному и пустому коридору, парень не сразу замечает, что откуда-то играет музыка, что все более нарастала, пока он продвигался все дальше. Когда же Чан завернул за угол, он заметил свет, пробивающийся из-за одной из дверей, и даже так смог определить, что это зал, где парни обычно занимались. Он нахмурился. «Неужели парни еще здесь?». Если оно и так, то Чан сейчас быстро вытянет их за уши и пинком отправит домой. Только ему можно убиваться за работой до глубокой ночи, а остальные пусть маршируют в кровать и утыкаются в своих мягкие подушки, пока лидер готовит для них новую головную боль.              Приоткрыв дверь, Чан в первую очередь удивился тому, что перед его взором предстала не вся группа, а лишь один человек, что был к нему спиной и, похоже, внимательно смотрел через зеркало, отрабатывая движения. И даже не нужно было, чтобы тот поворачивался, потому что он итак прекрасно понял, кто сейчас перед ним.              Чонин, как и всегда, двигался четко, но слегка обрывочно, словно не доводил движения до конца, и все же был в этом некий шарм, который не позволял Чану отвести взгляд, и он просто немо наблюдал за этой картиной. В каждый жест он вкладывал большое количество энергии, из чего лидер мог сделать вывод, что Чонин занимается здесь довольно давно — он практически всегда распалялся ближе к середине.              А еще об изнурительных занятиях говорили напряженные мышцы и то, как майка прилипала к его спине.              И Чан искренне не знает, когда его взгляд и мысли абстрагировались от танца Яна и занялись его телом.              В этот день вообще было тепло, а в такое время в студии, да еще и после танцев, всегда было ужасно жарко и душно, так что сегодня Чонин смог себе позволить простую майку и шорты до колен, чтобы слишком не париться, но даже это не особо помогало. Чан в откровенную пялился на него, отмечая, как вновь его волосы растрепались от влажности, а мокрая, бледная шея особенно выделялась на темном фоне, как легкая ткань то развивалась, то припадала вновь к спине и пояснице, а спортивные шорты то и дело слегка задирались, оголяя худые ноги.              Приятное тепло окутало парня, не зная, поселится ему в животе или груди, так что оно пропитало все тело, вызывая покалывание даже в кончиках пальцев.              Чану самому в какой-то момент стало ужасно жарко.              За всеми своими мыслями и наблюдениями он даже не заметил, что Чонин уже закончил и, заметив лидера в зеркале, повернулся к нему.              — Привет, хён, — макнэ устало, но добродушно помахал Чану рукой, одарив мягкой улыбкой. Темные пряди действительно нещадно липли к его лбу и вискам, как и майка, отчего лидер невольно сглотнул, но попытался придать себе более приличный вид.              Ну, как приличный — уставший на уровне «как обычно», а не «у меня подкашиваются ноги от одного твоего вида».              — Привет, — удивительно, но его голос, как и всегда, звучит добродушно, никак не выдавая пережитой минуты волнения, так что он позволяет себе подойти к Яну, — ты почему здесь один, да еще и так поздно?              Картинка становится четче, стоит Чану подобраться поближе: он буквально видит каждую венку на бледной коже, каждый обострившийся рельеф, каждую каплю пота, что буквально разбросаны по всему телу младшего, заостряя на себе все внимание старшего, что никак не мог оторваться от этого зрелища. За несколько секунд он успел ощутить и щемящую нежность по отношению к своему тонсену, и желание хотя бы коснуться влажной кожи.              Пока что от этого Чана удерживало здравомыслие. Или его крохи.              — Все решили, что с них достаточно, вот и ушли пару часов назад, — Чонин, ничего не замечая, потянулся к заготовленной бутылке воды, немного отхлебнув и убрав остатки влаги тыльной стороной руки, — да и к тому же, официально их рабочий день закончился. Я просто решил еще немного потренироваться. Ну, — парень слегка замялся, убирая прядь волос, прилипшую к виску, — еще я хотел дождаться тебя.              Чаша весов внутри Чана склонилась в сторону умиления, и он даже почувствовал некоторое облегчение от этого. Ему пусть и было немного неловко, но все же очень приятно, когда кто-то проявлял к нему хоть небольшую заботу — это всегда по-особенному грело его душу. Особенно когда это был его любимый макнэ.              Иногда Чану казалось, будто сам Чонин стал проявлять к нему больше внимания: стал чаще с ним разговаривать и в принципе проводить время (когда лидер не был занят, конечно), и хотя это и могло ограничиться тем, что Ян просто сидел рядом и смотрел что-то в телефоне, парень все равно был очень рад, что тот был рядом. Иногда младший даже приносил ему чай, пока ходил за своим излюбленным айс-американо. Иногда Чан задумывался о том, что все это ему лишь кажется из-за того, что он сам стал чаще заглядываться на младшего, и все равно не мог уйти от чувства нежности, что наверняка читалось на его лице постоянно.              Удивительно, как оно граничило с другими его желаниями.              — А если бы я задержался до ночи? Неужели ты стал бы меня ждать?              — Не стал бы, — пожал плечами Чонин, — просто через полчаса нагло бы вломился в твою тесную каморку-гроб и вытащил на свет.              — Разве я бы не рассыпался, как вампир на солнце?              — Ты итак от возраста сыпешься, куда уж больше, — хохотнул Ян, руками прикрывая свой многострадальный бок, в который Чан уже нацелился, затем просто отошел, зная, что после этого лидер может спланировать новое нападение.              Если бы Чонин только знал, как же ему в самом деле хотелось обнять младшего. Прижать к себе как можно ближе, уткнуться носом в бледную шею и вдохнуть поглубже, чтобы ощутить запах его влажной кожи. Иногда Ян действительно будто давался ему в руки, смирившись, что объятий от старшего не избежать, и все же это совсем другое — Чан делал это будто по-детски, крепко зажимая в кольцо рук и кладя голову на плечо. И это не то. Совсем не то.              — Слушай, — он оторвался от настигшей его мысли и вновь вернулся в реальность, вопросительно посмотрев на парня, — ты ведь сегодня весь день не вставал из-за своего компьютера, верно? — Чан, вздохнув, кивнул, на что Чонин одарил его еще одной улыбкой, но в этот раз с хитрецой. Так, как может только он — по-лисьи. — Не хочешь размяться?              Чан заторможено хлопает глазами, пока до него не доходит смысл слов, а губы не растягиваются в ухмылке, копируя ту, что была на лице младшего.              — Оу, малыш Нини зовет меня станцевать с ним? — он положил свой рюкзак рядом с вещами Яна, намекая, что уже по умолчанию согласился на столь заманчивое предложение. — Неужели не стесняешься своего старика?              — А это чтобы ты совсем развалился, хён, — макнэ подмигивает своему лидеру и под смешок подходит к колонке, чтобы включить музыку. Чан вновь невольно засматривается на парня. В помещении все еще очень жарко.              «Я тебя сделаю» произносит Чонин одними губами, занимая свою позицию, а старшему только и остается, что смотреть на его спину.              «Тут я взаправду и умру».              Однако Чан решает немного отвлечься от созерцания Яна и его прекрасного вида — хоть это и не назовешь полноценной серьезной репетицией, но он, в конце концов, профессионал своего дела, так что должен держать лицо.              И у него и правда получается — слушая музыку, Чан смотрит строго в свое отражение, сосредоточившись на собственных движениях, чтобы извлечь больше пользы из этой тренировки, потому что просто не может по-другому: все всегда должно быть на максимум, и он будет стараться не на пределе своих возможностей, а пытаться прыгнуть выше них.              Но, похоже, выше головы Чана стоит планка «позволь телу управлять собой самостоятельно», ибо схема движений в его голове сбивается, но вот ноги, к счастью, делают все за него. Он выбрался из мыслей лишь потому, что неожиданно его сковало странное, немного острое ощущение, словно кто-то отворил дверцу большого и мощного холодильника. Это заставило парня нахмуриться, и тогда он, послушав то ли свою интуицию, то запрятавшееся шестое чувство, отвел взгляд немного в сторону.              Чонин смотрит прямо на него.              Конечно, с такого расстояния и из-за света, бьющего в спину, понять это не так просто, но Чан уверен, что это ощущение появилось вместе со взглядом младшего. И все же он не мог понять, что это означало: следит Ян за его движениями или же за ним самим, смотрит, насколько правильны его связки, сколько он вкладывает в эту хореографию или он так пытается вычитать все его секреты, потому что иногда Чан действительно чувствовал себя паранойиком, думая, будто Чонин все видит и все знает, все понимает. И ровно под эти размышления Ян улыбается лидеру, и у последнего пересыхает в горле — он неожиданно теряется, не зная, что это значит и стоит ли отвечать вообще.              Младший не дает Чану возможности еще глубже зарыться в свое сознание и, похоже, решив довести его изношенное сердце, резко разворачивается. Чан от такого останавливается, не понимая, к чему это было нужно, но Чонин не считает нужным как-то себя оправдывать — продолжая улыбаться, он берет руки Чана в свои, привлекает поближе к себе. Парень не успевает даже ойкнуть, зато отмечает, что ладони Яна больше его собственных, отчего Чан чувствует себя более уязвимым, но это приятно, как одеяло на обнаженное тело, и не рассеивает ощущения безопасности, которое поселяется внутри лидера, когда кто-то из друзей находится рядом.              Еще у Чонина мокрые руки, и это все еще не противно. Наоборот.              — Тебе нужно расслабиться, хён, — из-за музыки и собственного смятения Чан не сразу понимает, что говорит младший, — ты слишком серьезный.              Так ему удается лучше рассмотреть лицо Чонина. По всему его лицу распространился мягкий румянец, который перешел даже на шею и уши, что добавляло младшему больше очарования вместе с буйством на голове, однако темные глаза, хитрая улыбка и блики на лбу и щеках давали сто очков к пункту «какой же он горячий» и примерно двести к усугублению ситуации Чана. Он уже раз десять за время, проведенное с Яном, думал о том, как хочется просто стать поближе. Именно на одиннадцатый раз, когда ему все же удалось подобраться, в его пространство врывается ненавязчивый цитрусовый аромат — запах одеколона, которым пользовался Чонин. Если обычно тот был довольно мягким, то сейчас отдавал резкими нотками, отчего у Чана начала кружиться голова. Почему-то ему вспомнилось, как горчит парфюм, когда пробуешь его на вкус.              Ян, не заметив рассеянного состояния своего лидера, утянул того в новый танец, который абсолютно не сочетался с музыкой на фоне: он то подходил ближе, то, наоборот, отходил, утягивая Чана за собой, смещаясь сначала в одну, потом в другую сторону, при этом смеясь с неловкости, с которой двигался, пытаясь вообще принять происходящее. Смех у Чонина необычный, напоминает звуки, которые обычно издают игривые дельфины, но Чану это определенно нравится, так что он сам не сдерживается и начинает посмеивается, пусть и немного смущенно.              Их движения больше напоминают то ли вальс, то попытку оттоптать друг другу ноги. В тот момент, когда оба начинают смотреть вниз, чтобы действительно попытаться наступить на обувь партнера, это действительно превращается в бои без правил, особенно когда Чонин проворачивает свой хитрый план, ставя одну ногу меж чановых, чтобы запутать, а Чан как раз в них и путается, чуть не завалившись куда-то в бок, и младший вновь громко хохочет.              Удивительно, но Чан и правда чувствует, как тело расслабляется, а тяжесть, накопившаяся за день работы в сидячем положении отступает, отдавая место ощущениям легкости и уютного тепла. В такие моменты он начинает понимать, насколько ему на самом деле не хватает людей, что, казалось бы, всегда рядом с ним, но Чан сам держится от них на расстоянии. Он понимает, насколько же ему приятно находиться рядом с Чонином, что своеобразными, но вполне действенными методами пытается ему помочь.              В нем поселяется такое сильное желание поцеловать младшего, что даже скулы сводит.              Чонин, не стесняясь, уже совсем играет в наглую, хватая Чана под локти, чтобы тот оставался на месте, пока Ян пытается его зацепить. Сначала Чан еще пытался уворачиваться, и все же когда стало очевидно, что это бесполезно, он довольно умную стратегически и глупую для его положения вещь. Обхватив чужие запястья, Чан разворачивает парня спиной к себе, а затем прижимает к своей груди, крепко обвив руками. Младший вскрикивает и пытается выбраться из захвата, однако быстро сдается, поняв, что так просто ему не выбраться.              Музыка затихает, и теперь единственно, что слышно в помещении — их сбитое дыхание, такое громкое в этой тишине, что перебивает сердцебиение в груди Чана, которое так и норовило пробить пару ребер. В ушах звенело, и все, на чем ему удалось сосредоточиться это то, как опускалась и поднималась грудная клетка Чонина, пока тот был в руках Чана. Он невольно посмотрел в зеркало и проглотил вязкую слюну от представшего ему вида.              Чонин дышал тяжело, закрыв глаза и приоткрыв рот, чтобы вдохнуть побольше воздуха. Он склонил голову вбок, слегка откинув ее назад, практически уперевшись затылком в плечо Чана, который, не остановившись на том, опустил глаза еще ниже. Лямка майки совсем сползла вниз, открывая взору острые ключицы, что, как и шея, покрылись испариной, еще более приковывая к себе внимание, и Чан невольно задержался на них взглядом. Игривое настроение покинуло его так же быстро, как и пришло, оставив лишь напряжение внизу живота и жажду опуститься свои моральные установки, чтобы коснуться выпирающих косточек, провести по ним подушечками пальцев и немного вверх, к шее, вдыхая сладковатый запах с примесью горького цитруса, который он чувствует прямо сейчас, прижимаясь так близко к стройному телу.              Чана снова обдает холодком, струящимся по спине словно кубик льда, и теперь, зная, где искать причину подобных ощущений, он вновь возвращает глаза к лицу партнера. Тот казался спокойным, даже можно сказать бесстрастным, глядя из-под длинных ресниц, и вновь пристально, внимательно, но в этот раз не улыбаясь, а лишь проведя языком по губам, отчего у самого Чана стало сухо в горле, а сердце в груди заклокотало еще сильнее, и он надеялся, что все это можно списать на усталость. Успокаивал лишь чужой ритм, отдававший стуком в груди.              — Ладно, — Чонин слегка повернул голову, чтобы посмотреть на лидера, и коснулся щекой кончика его носа, что, видимо, показалось младшему крайне забавным, и он приподнял уголок губ, — ты меня поймал. Можешь отпускать, — приподняв руки, Ян положил свои руки поверх ладоней Чана, чтобы самим убрать их.              — А мне за это что-нибудь будет? — не желая так просто расставаться со своим выигрышным положением понизив голос прошептал Чан, опаляя чужое ухо, однако, почувствовав, что младший вздрогнул от такого обращения, быстро и не без легкой досады поумерил свой пыл. — Все, все, отпускаю.              Чан даже отойти толком не успевает, как младший, оказавшись на свободе, хватает лидера за запястья и вновь тянет за собой, только уже на пол. Тот успевает выдать лишь громкое «эй», прежде чем, уперевшись в ладони и колени, оказаться над Чонином, на лице которого вновь отразилась эмоция почти детского веселья.              — Я не говорил, что сдаюсь, — мягко посмеивается младший, но заметив, с каким недовольством Чан на него поглядывает, уже откровенно над ним хохочет, прикрывая рот ладонью. Выглядел он при этом ужасно очаровательно, так что парень был готов простить ему все на свете, даже огонек, что приятно разливался по телу оттого, насколько они сейчас близко друг к другу. Лицом к лицу.              — Но так нечестно, — в голосе Чана нет и намека на недовольство, но он все равно несильно пинает Чонина коленом в ногу. Даже такое мимолетное пустяковое прикосновение отдает чем-то горячим, и старший уже все больше думает о том, что попал не в такое уж и плохое положение. Тем более если учитывать, что он, в каком-то смысле, все еще в главенствующей позиции.              Это так, полезный бонус.              — В бою все средства хороши, — заговорчески подмигнул Ян, в ответ ткнув лидера в грудь, — хотя мы, по сути, оба проигравшие, я не дал тебе выиграть, — и обнажил свои акульи зубки.              Чан глубоко вздохнул и, произнеся «значит, поступим по-другому», просто лег на Чонина, обвив того руками, и пропустил все протесты мимо ушей, так что младший тоже довольно быстро расслабился, приобняв одной рукой.              В объятиях Яна было очень уютно, и Чан позволил себе прикрыть глаза и вслушаться в тяжелое дыхание, уложив голову на плечо. Он сам по себе был ужасно тактильным и иногда перебарщивал с этим, так что мемберы сами бегали от него, лишь бы не оказаться вновь задушенными слишком любвеобильным лидером. В таком случае он сам отдавал им частичку своего огонька, показывая, насколько дорожит каждым из них, а попавшиеся, пусть и закатывая глаза, тоже делились с ним своим теплом, ибо им все равно было приятно, что в их жизни есть кто-то, кто в любой момент может раскрыть для них свои объятия.              И сейчас все было бы чудесно, если бы не два «но».              Чонин не теплый. Он ужасно горячий. И мокрый.              Находясь так близко, Чан вновь мог почувствовать его запах, к которому в этот примешался и дезодорант, которым младший обычно пользовался. Это сильно било в голову, отчего парень зажмурился, будто это могло хоть как-то помочь, однако оказалось совершенно бесполезным; все внутри переворачивалось оттого, что Чонин был не просто рядом, а, как казалось, везде, оставляя за собой шлейф цитруса и привкус соли во рту, что обжигал не хуже кожи, что, казалось, даже начинали краснеть от соприкосновения. Это все так странно, так необычно, что Чан сам в себе теряется, борясь с желанием сделать что-то не совсем приемлемое, о чем наверняка пожалеет.              Один раз. Всего один раз. Незаметно…              Мысленно чертыхнувшись, он все же поддается искушению и поворачивает голову, почти уткнувшись носом в шею и вдохнув поглубже, но как можно более незаметно. При таком положении уже преобладали терпкий, даже немного сладкий и при этом горький оттенки, и Чан готов признать, что это лучший фимиам, который ему только доводилось вдыхать. Он теплый, отдает жаркими, даже душными, последними днями лета, собирается потом на висках и пульсирует в груди желанием насладиться палящим солнцем, пока оно не скрылось за горизонтом. Нечто похожее на имбирь приятно щекочет нос, но теперь Чан даже не морщится, боясь что-то упустить.              Он медленно ведет самым кончиком носа по бледной коже, начиная от острых ключиц и продолжая вверх, отчего Чонин вздрагивает и совсем затихает, словно стараясь даже меньше дышать. По всему телу бегут мурашки, хотя Чан даже толком его не касается, и все равно эти незамысловатые действия отдают яркими бликами, стоит лишь закрыть глаза, и чем-то густым, словно смола, по всему телу. Ян сначала даже пугается и поведения старшего, и какой эффект оно возымело, но растерянность быстро сменяется приятным волнением и трепетом. Даже в этом простых, пусть и интимных прикосновениях чувствуются присущие старшему ласка и осторожность, так что младший позволяет себе расслабиться, хотя волнение расходится покалыванием на кончиках пальцев и на тех местах, которые опалены чужим дыханием.              Чонин настолько концентрируется на этих ощущениях, что стоит коснуться сухими губами оголенной чувствительной кожи, как он издает звук, похожий на жалостное, но тихое мычание, отчего Чана прошибает током, и он, словно очнувшись, отстраняется, немного стыдливо заглядывая в лицо младшего. Его лицо покрывает яркий румянец, а взгляд был полон смущения, отдавая непонятным для Чана блеском, отчего лихорадка одной волной охватывает все его тело.              И все равно это звучало удушающе.              — Извини, я… — глухим голосом отзывается Чан, прерываясь на середине фразы. Потому что он и не знает, что сказать и как ему оправдать свое поведение. Разум настойчиво стучится в дверь, и парень чувствует кожей маленькую иголку угрызения.               — Нет-нет-нет, — в этой тишине Чонин звучит режуще громко, и он неловко прикусывает губу, но не сводит глаз с Чана, заговорив уже тихим, но вполне твердым голосом, — все нормально, правда…              Признаться, звучал он вполне убедительно, но лидер окатил парня пристальным, выискивающим взглядом, отчего тот невольно сглатывает, но стойко выдерживает все немые вопросы. Температура в помещении все еще палящая, однако сейчас Чонин почувствовал холодок, пробежавший по шее, там, где Чан коснулся кожи губами — поцелуй, пусть и был слабым, но ощущался таким горячим, что можно было (не стыдясь) целиком расплавиться. Без непривычной, но приятной близости стало как-то зябко.              — Уверен? — лидер все же решает допытаться вслух. Выходит хрипло, низко — у него в груди забилось сладостное, трепетное предвкушение, хотя он и пытался всеми силами его подавить, но оно вцепилось так крепко, что Чан невольно сбивался с дыхательного ритма. Еще чуть-чуть, и у него действительно разовьется тахикардия.              Оттого, какой же Чонин все-таки красивый.              — Да, — с уверенностью кивает младший, но, кажется, он хочет сказать что-то еще, так что парень не торопит, и Ян, выдержав короткую паузу, продолжает: — только, возможно, мне стоило бы… сходить в душ?              Наверняка это должно было звучать нелепо, но Чан считает это просто очаровательным, одаривая своего тонсена мягкой, немного облегченной улыбкой.              — Нет, — произносит он на выдохе, склонившись над ключицей Чонина и оставив на ней короткий поцелуй, — ты мне нравишься и таким.              Теперь очередь Яна падать лежа, ибо, будь он на ногах, они бы точно подогнулись не просто от ласки, но и от того, как и что Чан сказал ему. Он мог и не иметь ввиду ничего такого, но все внутри младшего совершило настоящий акробатический кульбит лишь от этих простых слов.              Ян позволил себе полностью расслабиться в руках старшего, приобняв того за шею и запустив ладонь в его мягкие вьющиеся волосы.              Все, чего Чану хочется — зацепить каждый уголок мягкой, теплой кожи, оставить на ключицах, плечах, шее, лице свои невидимые следы, словно запечатать на них маленький секрет, который останется лишь между ним и Чонином, который будет приятно потом перебирать в памяти, вспоминая соленый привкус и влагу, осевшие на губах. Поглаживания успокаивают, разливают лаву во всем теле, и Чан чувствует себя более уверенно, позволяя своим желаниям выглянуть в приоткрытую дверь. Он исследует каждый доступный сантиметр, каждую косточку, каждую линию, забирается ладонью под майку, оглаживая бока, живот, пересчитывая выступающие ребра, получая за это в ответ мурашки и пальцы, что сжимают его волосы после оставленных мокрых дорожек, смешиваясь с потом и ослабевшим парфюмом. Его откровенно ведет от духоты, от близости, насколько это лично, интимно, ведет от того, насколько Чонин в его руках податлив, как его тело отзывается на прикосновения и как он сам млеет от этого, ведя по позвоночнику и прижимаясь коленями бедрам Чана. Как же иногда мало нужно, чтобы совсем вскружить голову.              Немного увлекшись, он размашисто проводит языком по горлу, и сразу же короткие ноготки впиваются в его спину в районе лопаток. Во рту остается приятное послевкусие, похожее на смесь чего-то горького и терпкого, опьяняя не хуже дорого вина. Чан кончиком языка ведет дорожку от линии челюсти до уха и слегка оттягивает маленькую холодную сережку, что так резко контрастировала с раскаленной кожей, и, овеяв ушную раковину горячим дыханием, обводит ее языком.              — Хё-ё-ён, — тянет Чонин, смешивая свой голос с совсем тихим, но мелодичным стоном, достаточно близко, чтобы старший запомнил, в своей голове разложил на ноты и превратил в самую красивую в его жизни музыку, осознавая, что никогда у него не получится воссоздать что-то настолько прекрасное.              Только младший, похоже, был очень смущен столь неожиданным порывом: он обвивает шею парня, пряча его лицо в изгибе своей шеи. Сделал Ян это не нарочно, в смятении, отчего его хватка стала еще сильнее. Чана забавило, что настолько уверенный на площадке Чонин сейчас являл собой испуганного котенка, вздрагивающего от своего собственного мяуканья. Старший посмеивался над этим, но умилительно и про себя, чтобы не задеть своего тонсена.               — Все в порядке, — поцелуй в шею, — все хорошо, — еще один поцелуй ямочку рядом, — это было, — следующий пришелся уже в плечо, — очень, — в ключицу, — красиво, — и последний он оставляет ложбинке на груди, чувствуя, как хватка, перешедшая ему на плечи, ослабляется, и поднимает глаза, чтобы посмотреть на Чонина.              Он застенчиво кусал губу и, видимо, делал это давно, так как они слегка припухли и приобрели красноватый оттенок. Несмотря на это, глаза его были темными, смотрели без испуга, сквозь слабую дымку, и Чан не мог отвести взгляд, задержавшись на подрагивающих ресницах и черной радужке. Видимо, пока они наблюдали друг за другом, в голове Яна происходил какой-то внутренний диалог, по итогу которого он все же на что-то решился.              Придя к душевному равновесию, Чонин, медленно проведя подушечками пальцев по рукам старшего, берет Чана за запястья и заводит его ладони себе под майку, касается ими живота, выпирающих косточек и останавливает на груди, отчего его верх совсем задирается, собираясь волнами на руках старшего и оголяя подтянутое, покрытое влагой тело. Чан, несмотря на то, что ему не раз доводилось видеть Яна обнаженным, невольно сглатывает от подобной откровенности, не в силах оторвать взгляд от чужих ладоней, держащих его за запястья. Не крепко, но уверенно.              — Если ты не хочешь… — он не будет заставлять. Чан не сделает ничего, что будет Чонину тягостно или неприятно. У него есть желания, он взбудоражен, а по всему телу током проходится засушливая жажда, но в горле бьется ком, отдающий отрезвляющей пульсацией в голове. Чан лучше спрячет все это поглубже, и они просто забудут этот момент. И все. И больше ничего.              — Хочу. — прерывает его Чонин. Уже в который раз он отвечает решительно и, как чувствует сам Чан, искренне, и это не галлюцинация того, что ему хотелось бы услышать. Потому что он прекрасно знает, как выглядит Ян, уверенный в своих действиях. В этом всегда было что-то притягательное. — Пожалуйста, хён…              У старшего ток проходится по телу, когда Чонин обращается к нему так.              Слишком много откровений для одного вечера.              Но они оба об этом не жалеют.              Чан стягивает верх с младшего и позволяет себе в открытую полюбоваться чужим телом. Он всегда знал, что Чонин довольно привлекательный, но сейчас эта мысль на вкус ощущалась совершенно иначе: одно дело просто смотреть со стороны, а другое когда ты можешь коснуться, медленно, смакуя, привести подушечками пальцев по всем впадинкам, приложиться губами к выпирающим ребрам, сжать бока и вблизи послушать учащенный ритм, отдающий эхом в ушах. Помедлив, Чан оставляет мягкий, успокаивающий поцелуй на плече и прокладывает дорожку ниже. Цитрус практически пропадает, и теперь старший чувствует что-то смутно знакомое, острое, и хотя он до такого не совсем любитель, вдыхает глубоко, чувствуя, как запах оседает в легких.              Ладони Чана проходятся по торсу, вырисовывают талию и плавно проходятся под грудью, отчего Чонин хихикает, еле слышно прошептав короткое «щекотно». Старший подумал попробовать сыграть на этом контрасте и дразняще обвел ареол соска языком, лишь для того, чтобы немного поизводить. Он делает так несколько раз, пока в этот раз младший не бубнит что-то похожее одновременно и на недовольство, и на нетерпение. Теперь очередь Чана усмехаться, и все же он исполняет эту маленькую прихоть и обхватывает сосок губами, медленно, тягуче посасывая. Чонин, похоже, выходит из своего первичного оцепенения и позволяет себе не сдерживать то, что вертится у него на языке. Старший слышит, как уже более звучное «ох» срывается с чужих губ, и теплая ладонь забирается под ворот футболки, оставив полосы практически до затылка. Выходит немного неприятно, так что Чан совсем немного прикусывает чувствительную кожу.              — Айщ, — одаряет его возмущением Чонин, в отместку оттянув волосы лидера, заставив слегка задрать голову. И это показалось Чану даже слегка забавным.              — Извини, — он хочет соблюдать хоть какие-то приличия, хотя не особо-то и жалеет, ибо в глазах младшего все-таки не читается присутствие искреннего недовольства — к ним вновь вернулся игривый блеск, который Чан видел во время танца, — лисичка.              — Аккуратнее, серый волк. — передразнивает он и улыбается, когда сам Чан приподнимает уголок губ. На обоих как будто находит облегчение от того, что между ними все же нет какого-либо сковывающего напряжения. Появляется приятное ощущение естественности происходящего. — Пожалуйста, будь со мной нежен, хён, — говорит Чонин невинным голоском, прекрасно видя, как на старшего действует подобное обращение.              Чан, извернувшись, клацает зубами возле запястья, а затем осторожно целует.              Очаровательный чертенок.              — Постараюсь.              Он спускается ниже, касается губами ребер и впадинок между ними, обводит языком кубики пресса, собирая соль и влагу и оставляя после себя новые следы. Ему доставляет особенное удовольствие столь досконально исследовать чужое тело, такое приятное на ощупь и приятное на вкус, и Чан еле держится, чтобы не запятнать его, ибо не дай бог кто-то увидит, заметит, что-то подумает. Хотя ему ужасно хочется. Ему до дрожи хочется покрыть всего Чонина засосами и укусами, окрасить ими все тело, чтобы было видно издалека и чтобы сам Чан смотрел на них, ощущая что-то жгучее в животе от осознания, что это сделал он, что ему позволили их оставить. Мысль о том, что сейчас младший фактически в его руках, ударяет в голову, отчего руки на бедрах невольно сжимаются, и Чан, не удержавшись, втягивает кожу губами, все же оставляя небольшое красное пятнышко практически возле резинки шорт.              Ян не протестует, не отчитывает, а лишь со свистом втягивает воздух через нос. У него у самого в голове бьется осознание того, что прямо над ним, в такой близости нависает Чан, прикасаясь, опаляя своим дыханием, целуя, сжимая и позволяя задыхаться от кипящего в крови влечения. Он хаотично гладит спину, руки, плечи, шею — все, до чего может дотянуться, где может оставить и свои отметины в виде розовых полос, что исчезают через мгновения, сливаясь с загорелой кожей, гладкой и опаляющей металлом после знойного солнца. Чонин не отводит руки лишь потому, что хочет запечатлеть это все любыми способами, даже если после будет ощущать лишь холод в легких и на кончиках пальцев.              — Какой же ты горячий, — шепчет скорее про себя, позволяя себе наблюдать. Смотреть на Чана с подобного ракурса, на его макушку, плечи и руки, кажется чем-то новым и завораживающим. Чонину хватило бы и одного такого вида, чтобы сердце заколотило в горле. Хотя для такого достаточно и просто увидеть старшего. Метров с пяти-десяти.              Чан, конечно же, прекрасно все слышит, и, признаться честно, он чувствует, как вспыхивают кончики ушей. Комплименты всегда действовали на него по-особенному, а услышать нечто подобное сейчас и от Чонина слишком опьяняюще. Если тот скажет что-то подобное еще раз с таким же придыханием, то у Чана с большой вероятностью остановится сердце.              Он слегка спускает шорты, и Ян под ним замирает, но старший лишь немного оголяет выпирающие тазовые косточки и, проведя языком по самому краю резинки, несильно кусает за ость. В этот раз Чонину, похоже, ибо никакого недовольства тот не высказывает, но Чан, нарываясь, щипает младшего за бок, на что уже получает несильный удар в плечо. Он чувствовал себя как после пары рюмок соджу, и в его голове появилось нечто похожее на азарт и толкающее на что-то затейливое.              Выпрямившись и словив на себе недоуменный взгляд, Чан молча приподнимает чужую ногу и, одним движением развязывает шнурок на кроссовках, чтобы потом его снять. Из-за теплой погоды в этот раз Чонин отказался от носков и надел лишь следки, чтобы обувь не натирала. И если Яна это смутило, то старшего немного позабавило. Он стянул ткань снизу-вверх, едва касаясь и слегка надавив на впадинку посередине, отчего младшему стало щекотно и он невольно поджал пальцы на стопе. Чан проделал тоже самое со вторым ботинком, оставив Чонина совсем без обуви и облокотив одну ногу на свое плечо. Со стороны наверняка смотрелось очень интересно, но старшего это не особо волновало. Ему очень нравилось наблюдать смятение на столь красивом лице и деликатными, даже ласковыми движениями разминать стопу и голень, на которых хорошо чувствовался целый день занятий.              Чан, кажется, снова подцепил себе какой-то новый кинк.              Пройдя первичную робость, Чонин, не спеша убирает ногу из чужих рук, плавно ведет ее вниз, чтобы облокотить и живот своего хёна. Это имеет нужный эффект, ибо Чан останавливает движения руками, зато Ян продолжает. Он слегка поддевает край штанов пальцами, а затем забирается стопой под футболку. Делает Чонин все это глядя старшему прямо в глаза, будто с вызовом. Чан впитывает этот взгляд, пронзающий кожу маленькими иголочками вместе с тем, с каким кротким видом младший прикусывает губу, покрасневшую и опухшую от постоянного воздействия.              Добравшись до груди, Чонин слегка дергает за край, состроив такое недовольное лицо, что Чан не сдерживает тихий смешок и исполняет немую просьбу. Футболка спадает на пол, и старший остается по пояс обнаженным. Небольшой холодок пробегает по оголенной спине, на что Чан передергивает плечами, и Ян думает, что выглядит это эффектно. Чан явно не зря посещал спортзал и следил за своим телом, так что имел полное право гордиться своими крепкими и соблазнительными мышцами. В отличие от Чонина тот был шире в плечах и казался внушительнее, однако младший не чувствовал себя беззащитным перед ним, а совсем наоборот — с Чаном ощущаешь себя как за каменной стеной, и дело не только в его теле. Лидер по характеру был таким: заботился о младших и готов был защитить их от всего на свете, даже во вред самому себе. Он излучает уют, бескорыстную доброту, Чан мягкий и теплый, при этом в нем чувствовались непоколебимость и особая энергетика, которой восхищались и которую боялись. Чонина все это немного пугало и при этом очаровывало. Его будоражило то, насколько гармонично в одном человеке могло сочетаться нечто столь несовместимое. Он часто ловил себя на мысли, что не может отвести взгляд. Что хочет просто быть рядом, осязать эту ауру уверенности, словно обволакивающее пуховое одеяло. Такое же, как и объятия старшего. Ян мог сколько угодно отмахиваться и делать вид, что ему не нравилось, но игнорировать то, как внутри все замыкает от столь желанной близости.              Чану всегда хватало просто быть рядом, чтобы зарядить его уверенностью, и еще двух шагов, чтобы Чонин задохнулся собственным восхищением.              Ян, опустив ногу, приподнимается на локтях, а затем садится, положив руки старшего на талию и притянув к себе. Он был слишком смущен, чтобы смотреть своему хёну в лицо, но чувствовал, что за ним наблюдают. Сглотнув, Чонин перемещает ладони на загорелую шею и слегка надавливает большим пальцем на горло. Пульс заходится под руками, и он, словно загипнотизированный, высчитывает про себя, сколько ударов проходится под кожей, сливаясь с его сердцебиением.              Ого.              Чонин удивленно моргает, зависнув где-то между реальностью и собственными мыслями. Сердце Чана отбивает быстрый, хаотичный ритм, проходящий током по нервам младшего, отчего ему хочется прикрыть глаза и услышать этот приятный шум в ушах, похожий на стук дождя в конце лета. Тихий, успокаивающий, теплый, забирающийся настырными каплями под футболку, в волосы, оседающий коже и проникающий под нее, согревая изнутри. Старший пользуется парфюмом с ароматом пачули, его кожа совсем немного отдает сырой землей, и этот запах приятно смешивается с грезами Яна. Его руки спускаются ниже, ведут плавно, ненадолго задерживаясь на груди, и рокот в голове становится только громче, сбиваемый лишь тяжелым дыханием самого Чонина. Он хочет зацепить каждый уголок, нарисовать на его теле десятки и сотни невидимых узоров, коснуться всего, куда только можно дотянуться. Чонин гладит живот, бока, руки, протягивает ладони за спину и скользит по пояснице, по позвоночнику, аккуратно надавливает меж лопаток, пока Чан кладет руки ему на плечи и ласково гладит, давая свое немое разрешение на все.              Он смотрит на младшего потемневшими глазами, в которых рябит нещадно, но Чан просто не может оторваться. Он следит за руками с выступающими венами и длинными, красивыми пальцами, что своей бледностью так контрастировали с его собственной кожей. «Как кофе с молоком» думает старший, и это маленькое открытие разрастается приятным огоньком в груди. Они настолько разные, но ему так нравится быть рядом с Яном. Чан надеялся, что младший это знает. Знает, сколько нежности он испытывает к своему тонсену. Чонин милый, привлекательный, неимоверно красивый и обаятельный, он забавный, немного дерзкий, в меру настырный, остроумный, временами ветреный и вспыльчивый, забывчивый, хитрый как лис, и все это так удачно в нем смешивается, что хватает одного лукавого прищура, чтобы у Чана мурашки забегали по коже. У него не было и шанса — он просто не мог остаться равнодушным.              Старший переводит взгляд на лицо Чонина. Он смотрит перед собой, на щеках отпечаталось два светлых красных пятнышка. На висках у него влага, и Чан проводит по нему перстом. Температура в помещении меньше не становилась, а, казалось, наоборот, все больше накалялась, оседая на итак разгоряченной коже. Ян на несколько секунд замирает, пока Чан опускает ладонь вниз, приложив большой палец к губам. Теплый воздух вырывается с тяжелым выдохом, но Чонин так и не поднимает голову, чтобы посмотреть на старшего. Прикрыв глаза, он проводит кончиком языка снизу-вверх, а затем обхватывает губами по ноготь, чуть втянув щеки. У Чана ком застревает в груди оттого, насколько это возбуждающе.              Губы Яна совсем раскраснелись от укусов, и перед глазами старшего предстала картина, как тот поджимает их или облизывает языком в минуты волнения. Чонину нравится вишневый блеск с подкрашивающим красным оттенком, иногда с добавлением чего-то острого, чтобы добавить припухлости. Если же на улице было сухо и холодно, он заменял его более эффективным бальзамом с привкусом чего-то сладкого, вроде банана или дыни, из-за чего постоянно слизывал кровь, сдирая кожу зубами. Чан часто краем глаза поглядывал, как младший красится возле зеркала, приоткрыв рот и обводя губы аппликатором или же вбивая пигмент пальцами. Если Чонин замечал, что за ним подсматривают, то одаривал еле заметной улыбкой, которая для старшего выглядела прямым олицетворением фразы «я все знаю». Он чувствовал себя ужасно неловко, но все равно каждый раз возвращался к этому зрелищу. Верхняя губа Яна немного больше нижней, и это практически незаметно, если не вглядываться. У него красивая улыбка, и когда он смеется, его глаза превращаются в щелки, и если старший может похвастаться одной ямочкой, то у Чонина их две, которые Чану очень нравятся, но Ян постоянно уворачивается, если кто-то пытается до них дотронуться.              Губы Чонина выглядели прекрасно в любой момент, независимо от погоды или его выражения лица.              Чана неожиданно пробило током от одной очень очевидной мысли, что практически выбила его из колеи. Дыхание сбилось, и по его рукам прокатилась мелкая дрожь, которую младший наверняка заметил.              Он ведь так и не поцеловал Чонина.              Это никак не входило в его планы, но было бы логичным началом. Началом… чего? Чего-то большего? Чего-то более интимного? Отношений? Пряток по комнатам друг друга? Сегодняшнего вечера? Чан почувствовал, как его все же настигла тупая головная боль, логичная для целого рабочего дня и множества бессонных ночей, часов недосыпа и громкой музыки в наушниках. Все мысли превратились в какое-то странное и непонятное месиво, из которого было понятно лишь одно.              Ему ужасно хочется прижаться к этим губам.              — Нини, — тихо и жалостно зовет Чан, что младший уже просто не может игнорировать и поднимает голову, встречаясь с глазами красивого карего оттенка. Взгляд Чонина немного затуманен, но старший явственно читает в нем не только возбуждение, но и благоговение, что вызывает в старшем особый трепет. На него не должны смотреть так. Чан не заслуживает, чтобы за ним наблюдали с томлением, вожделением и нежностью. Он редко видел ласку в темных как ночь глазах, но каждый раз старался отпечатать в своей памяти, как коллекционер, хранивший что-то особенно важное для него. Жар пробегает по всему телу, и Чан задыхается оттого, насколько же ему становится душно.              — Чан, — шепчет Чонин в ответ. Он позволяет себе полюбоваться смятением на лице своего хёна, тем, как тот, словно зачарованный, водит пальцем по его нижней губе, растирая влагу и слегка цепляя кожу ногтем. Чан всегда красивый, независимо от его эмоций, однако те, что вызывает в нем Ян, самые запоминающиеся, самые яркие для него. Он хранил даже моменты, когда старший показывал ему свое недовольство (но никогда не злился всерьез), но самыми любимыми были те, где Чан улыбался из-за шутки младшего, когда неугомонный макнэ своими проделками вызывал у лидера откровенное недоумение, в моменты откровений, когда старший позволял себе минуту отдыха, всем видом олицетворяя вселенскую усталость. Ему было жаль Чана, однако он ценил эту честность и был рад тому, что помогал этому трудоголику отвлечься от приросшего ноутбука, увлекая в незамысловатый разговор или вытаскивая хотя бы на балкон подышать воздухом. Иронично, что прямо сейчас Чонин заставляет его задыхаться.              Не отрывая взгляда, Ян медленно тянется вперед, будто задавая вопрос: «Можно?». Чан мелко кивает и, сглотнув, поддается навстречу. Его руки спускаются вниз и оседают на талию, в то время как Чонин перекладывает ладони на широкие плечи, слегка сжимая. Они так и смотрят друг на друга, ведя немой диалог, не решаясь сказать что-то вслух.              «Я собираюсь тебя поцеловать».              «Хорошо».              «И ты совсем не против?»              «А должен?»              Младший тихо фыркает про себя, а у Чана рот так и тянет растянуться в усмешке. Все его быстро появившееся увеселительное настроение выбивает одним ударом, когда лицо Чонина оказывается всего в нескольких сантиметрах от его собственного, а взгляд опускается вниз. Теперь очередь старшего облизывать пересохшие губы, чувствуя, как туго завязывается узел внизу живота, а руки сами по себе сжимаются на талии, придвигая еще ближе.              Еще одно мгновение, и…              В коридоре раздается громкий шум, словно кто-то роняет на пол что-то тяжелое. Парни рефлекторно разворачиваются в сторону двери, из-за которой этот грохот и доносится. Чан точно помнит, что не закрывал ее полностью, а лишь слегка задвинул, когда планировал отозвать всех, кто остался, домой.              На часах наверняка было около восьми с половиной или девяти. В это время обычно начиналась уборка помещений.              Чан и Чонин всего на секунду переглядываются и, видимо, подумав об одном и том же, быстро подрываются со своих мест. Младший хватается за кроссовок, наплевав на следки, что ему будет натирать и что ему вообще следует сменить обувь перед выходом. Лидер же помогает Яну надеть второй ботинок (и вот он уже заботится о том, чтобы его макнэ не остался с мозолями) и подает майку, что была откинута в сторону, а сам натягивает футболку. Чан сразу же по вороту чувствует, что надел ее наоборот, но не зацикливается на этом, а сразу же подхватывает оба рюкзака. Дождавшись, пока Чонин выйдет первым, они наспех приветствуют уборщицу, старший за что-то перед ней мято извиняется, и после этого оба скрываются за поворотом, оставив бедную женщину в недоумении.              Они идут быстрым шагом, не сбавляя темпа, словно за ними кто-то гонится. Водитель наверняка ждет их, вернувшись после того, как отвез другую часть мемберов в общежитие. Тишина в коридорах оглушающая, а света нет практически, что говорит о том, что большая часть давно разошлась по домам и сейчас занимается своими делами. Кроме двух ребят, что задержались и сейчас шли молча, вслушиваясь лишь в глухой стук обуви по полу и шорох сумок, что терлись о плечо от интенсивной ходьбы. Задержались же они потому, что решили еще немного порепетировать. И нет никаких иных причин.              Коридор достаточно длинный, извилистый и с множеством резких поворотов, так что добраться до лифта — отдельная задача. Но они и не добираются.              — Нини, — зовет Чан идущего впереди Чонина.              — М? — младший на автомате поворачивает голову, чтобы посмотреть, не слишком ли от него отстали.              И его тут же останавливает рука, мягко обхватившая запястье.              Ян поворачивается уже всем корпусом, однако его быстро утягивают за собой в небольшой укромный уголок, где их не сразу заметят. Чонин, конечно, теряется и хочет спросить что происходит, но Чан, обхвативший его лицо руками, обрывает любые речи и потоки мыслей, и младшему только и остается, что растерянно хлопать глазами.              Они так и смотрят друг на друга, не двигаясь и еле дыша.              Ладони у Чана теплые, прикосновения деликатные и очень приятные, и даже в темноте можно различить, какой мягкий у него взгляд, лучистый, озаряющий пространство вокруг светом маленькой настольной лампы. У Чонина легкие перекрывает от новой волны близости, уже не настолько интимной, но более личной. Кровь приливает к щекам и ладони ужасно чешутся от желания самому прикоснуться к человеку, спрятавшему его в своей тени. Старший любовно гладил его скулы, а Ян млел от этой ласки, так и оставаясь на месте, будто истукан, приросший к месту.              Чонин скидывает на пол свой рюкзак и медленно стягивает второй с чужого плеча. Он кладет свои руки поверх слегка влажных ладоней, и лишь в тот момент Чан, получив разрешение, тянется к младшему и накрывает его губы своими.              Поцелуй выходит практически целомудренным, лишь легкое касание, от которого Ян тут же покрывается мурашками. Старший предельно осторожен, он никуда не торопит о позволяет наслаждаться этим столько, сколько потребуется. Чонин жмурится крепко сжимает чужие ладони, и тогда Чан возобновляет поглаживания, чтобы его тонсен мог расслабиться. Младший действительно чувствует, как последнее напряжение сходит на нет, и ослабляет хватку, повторяя движения за старшим и проводя по его тонким запястьям. Целоваться с Чаном, как он думал, в самом деле очень приятно.              Старший слегка надавливает на подбородок Чонина, чтобы тот приоткрыл рот, и углубляет поцелуй, получая в ответ удовлетворенное мычание. Ян, раскрепостившись, практически сразу же проводит языком по пухлым губам, и теперь уже очередь Чана терять голову. Он обнимает младшего за талию, а Чонин, обвив руками крепкую шею, вплетает пальцы в растрепанные вьющиеся волосы, тянет того к стене и сам прижимается к ней спиной.              Поцелуй все больше теряет свою невинность, приобретая все более непристойный характер, особенно когда Чан проникает языком в податливый рот, а младший охотно отвечает, все сильнее сжимая его волосы. На языке смешиваются сладость, горечь и соль, обжигая губы и распространяясь с кровью по венам. Чонин входил в раж, все пытаясь притянуть старшего еще ближе, кусал его губы и сладко мычал, то ли потому, что не мог сдержаться, то ли больше раззадоривал парня. Если же второе, то работала схема просто отменно. Чан охотно отвечал, но с меньшей агрессией, лишь дразня короткими вылизываниями и посасывая нижнюю губу. Но Яну все равно нравилось, на что он явно намекнул слабой улыбкой, и старший ответил ему тем же.              И все же, несмотря на огромное нежелание, Чан отстраняется от Чонина с характерным звуком, когда чувствует, что тот трется о бедро.              — Прости, — говорит Ян слабым, совсем хриплым голосом. Он дышит неровно и тяжело, а по легким растекается горючая лава, выпадая осадком на самом дне и оставляя привкус крови и пепла во рту. Пространство медленно возвращает себе четкость, но пылающее ощущение так и не покидает его губы, по которым так и норовит расползтись что-то похожее не мечтательную ухмылку.              — Ничего, — Чан сам звучит не лучше, прерывая тишину и их сбившееся дыхание осиплым шепотом. У него целые созвездия перед глазами, а внутри неугомонные бабочки, выделывающие какие-то сумасшедшие кульбиты в его животе. Он лбом упирается в острое плечо, стараясь восстановить неугомонный сердечный ритм, заходящийся комом в горле. Чувствительную кожу покалывает от укусов, но Чан усиленно это игнорирует, отдаваясь сходящему на нет адреналину. Тело наливается приятной свинцовой тяжестью, и все, чего сейчас хочется — оказаться в душе, а потом забраться в мягкую удобную постель. Можно вкупе с теплыми объятиями.              — Все нормально? — осторожно спрашивает Чонин, гладя мокрый затылок, на что Чан просто не может не улыбнуться.              — Да, — старший поднимает голову и коротко целует Яна в губы, отчего тот буквально расцветает.              Теперь они, как два идиота, просто стоят и лыбятся друг другу.              — Поговорим об этом?              — Завтра, — Чан согласно кивает, и Чонин отдает ему рюкзак, откинутый ранее на пол, а затем подбирает свой, закинув тот на плечо. Он подходит ближе и берет парня за руку, — я ужасно устал и хочу спать.              — Но сначала поедим.              — Сначала поедим, — поддакивает Ян и негромко хихикает, уводя старшего из их укромного уголка, — я готов проглотить хоть волка.              — Разве не волки обычно охотятся на остальных? — хмурит брови Чан, крепко сжимая чужую ладонь.              — А ты смотри по сторонам, — хитро отвечает Чонин, — лисички тоже с зубками, — и, приподняв руку хёна, громко клацает возле нее зубами, чем вызывает у последнего тихий веселый смех.              Сейчас у них все в порядке. А со всем остальным они разберутся завтра.