***
В спальне уже горят свечи и пахнет кедровое масло. Очень комфортно для Игоря, полезно для вечнобольного Жилина. По крайней мере, ему так говорил Гвидон, а Гвидон врать точно не станет. В комнате всё ещё безбожно жарко. Игорь опирается о стену, держит в руках книгу, видавшую виды, и чувствует руку на своём колене. Он читает совсем тихо, то и дело сбиваясь, но слушать от этого становится только интереснее. Жилина захлёстывает нежность. Всё-таки, он единственный человек, рядом с которым Игорь мог сидеть вот такой: с чистыми волосами и руками, в меру трезвый, читающий, не стесняясь долго смотреть на забытые слова и коротко смеяться. Чем же он заслужил такое доверие, Жилин и сам понимал не до конца, но судьбе за него был искренне благодарен. "Иди за мной, когда меня не станет" Пальцы полусогнуты, брови высоко подняты, челюсти гуляют в такт звукам, чтобы звучали чётче, глаза широко распахнуты в полумраке. Игорь старается. Даже спину держит ровно, чтобы полностью проникнуться. Он всегда старается для Серёжи, даже в таких мелочах, даже если его не просили. Больное сердце хочет сделать остановку от таких выводов. Жилин почти задыхается. Мягко выхватывает книгу из чужих рук, откладывает в сторону и тянет Игоря к себе, ближе, чтобы лежать вместе, в объятиях. Чтобы целовать несдержанно, не оставляя и вдоха на мысли о том, что его чувства неискренни, чтобы держать рядом, крепко, за подбородок, за шею, волосы, пытаясь самому не задохнуться от нахлынувшего. — Тебя не становится пять раз на дню, Горь. Ну куда я за тобой, прости господи, пойду? Вот куда? — И снова целует, держит близко-близко, настолько, что можно ощутить бешенный пульс, — Ты только скажи куда, и пойду. Куда угодно. — Туда, куда я хожу, тебе не надо. Был уже. — Был, но вернулся же. — Ага, не по своей воле. Жилин дышит часто, озадаченный одновременно и правдой, и нежеланием спорить, ведь если дать волю мыслям, то в жизни его держало скорее упрямство, чем искреннее желание. Упрямство лежит на нём и даже не думает сбавлять своей мягкой силы. Гладит по волосам, обводит пальцем тёмные брови и острые скулы, лишь слегка прикасается к припухшим и обветренным губам, и только опытному глазу понятно: Катамаранов, даже обладая своим словарным запасом, сдобренным сотней прочитанных произведений, не может подобрать достойных слов для того, чтобы выразить, насколько же Серёжа не понимает. — Не думай о таком. — Но я же... — Молчи, — Игорь прерывал на полуслове, то ли ради того, чтобы снова поцеловать, как будто бы ему не хватило за всю ночь, то ли ради того, чтобы хотя бы сейчас не вдаваться в подробности устройства этого мира. Игорь знал, что это бессмысленно: никто никогда не запоминал, не важно, насколько бы трезво он об этом рассказывал. А ещё Серёже не обязательно загружать себя. У него и так хватает дел. Хватает работы в городе, в участке, по средам, хватает и дерганины в министерстве, куда сам Жилин и попал в бессмысленной погоне за властью. Его не надо загружать сейчас, ведь Игорь знает, что его самый-самый любимый и ненаглядный уже достаточно озадачен всеми положенными на него обязанностями, чтобы быть достойным простого человеческого отдыха. — Серёж, — прошепчет Игорь, уставший от постоянных игр в то, что его действительно поймут, не образно, а фактически, и уставший от того, что ему самому приходится объяснять на пальцах Жилину, как ребёнку, — не грузи. Че ты о смерти заладил? Не думай о таком. Голова только заболит. Д-дурак. Жилин заметно расслабился. На лице стала заметна лёгкая улыбка, сдобренная нежным, курлыкающим смехом. Игорю становилось обидно, что его слова, в которые он, вообще-то, вложил все свои переживания, стали поводом для смеха. С другой же стороны, если он заставил полковника хотя бы на чуть-чуть отойти от своих грузных мыслей, то это уже было поводом для гордости. — Сам ты дурак, Игорь, — Жилин гладил по волосам нежно и самозабвенно, ведь казавшиеся жёсткими, на деле оказывались мягкими, как у котёнка, — я же просто люблю тебя, понимаешь? — Не, Серёг, не понимаю. Семь лет всего вместе, как же тут понять... — Тогда почему ты не понял, что я всё равно пойду за тобой везде. Даже на тот свет. Даже если ты против, — Жилин затаился от собственных признаний. Очевидное не всегда кажется безобидным, когда было произнесено вслух, потому что вслух вместо простых умозаключений обычно произносятся самые настоящие клятвы, — но это не значит, что я хочу, чтобы мне пришлось. Или тебе. Свечи догорали, и в комнате к тому моменту уже стоял запах дремучего хвойного леса при пожаре. Жарко, невероятно жарко, хотя на улице начало слякотного апреля, и батареи давным-давно не работают. Но жарко в сердцах у обоих людей, и они думают, что этого вполне хватает. Игорь уже засыпает, возлёживая на Жилине полностью, и всё-таки решается спросить: — Семь лет уже. Тебе не надоело? Ходить за мной туда-сюда. — Это ты в каком таком смысле? — Ну там по городу, по лесу, я ж вечно это. Ну, на своей волне короче. Не остепенился, н-не добился особо ничего... Согласен ходить дальше? И Жилину странно слышать такие предположение после того, что он видел несколько минут назад: мокрые волосы, спадающие на лицо, узловатые пальцы, сжимающие книгу, кривая улыбка, каждая косточка, отчётливо видная под кожей, привычка держать сигарету в расслабленной руке, больше похожей на лапу гаргульи, манера какое-то время молчать перед тем, как ответить шуткой на шутку...Дым,идущий из ноздрей, лающий смех, волосы на груди и жемчужные бусы на шее, мозоли на ладонях и кружевные чулки на ногах... И что ему ещё сказать, чтобы он точно понял?
— А тебе не надоело бегать от меня туда-сюда, хороший мой? Игорь крепко задумался. Просить серьезных ответов от кого-то всегда проще, чем от себя. — А должно? Это же у нас вроде игра такая. — Так и играл бы в неё с кем-нибудь ещё. — Так игра у нас. Остальные правил не поймут. — Честно говоря, голубчик, я их и сам не всегда понимаю. — Тебе и не надо. В этом и кр-р-расота. Свечи окончательно догорели, и дискуссия, ничем не начинавшаяся и закончившаяся тем же, догорела вместе с ними, однако оставляла за собой всё ещё тёплую золу. Очевидное не всегда ощущается таковым, если сказано вслух, так и семь лет прошли так быстро, как проносится маленькая вечность. Игорь приподнялся на локтях в последний раз, осмысленно, и уже абсолютно трезво вздохнул, привлекая внимание практически спящего полковника к себе. — Знаешь, Сер-р-рёга, а если бы я хотел поиграть, нашёл бы кого другого, — он взял Жилина за руку слегка крепче, чем обычно, и сделал самое важное, пожалуй, заключение в своей жизни, — а с тобой... Не. Семь лет уже не игра никакая. И поцеловал серебряное кольцо, что подарил уже давно. Очень уж Катамаранов любил эту, казалось бы, сущую условность, ставшую такой дорогой. После этого жеста Жилин снова мог понять: в Игоре ему никогда и ничего не сможет надоесть.Игорь — его самый любимый хаос.