***
Дверь мастерской с громким «бабах!» распахивается, и внутрь, пугая сотрудников, врывается настолько мокрый Габриэль Агрест, что на пол с него стекает вода. Маринетт, как и остальные, подскакивает на месте и испуганно смотрит на Габриэля, приближающегося к ней стремительно и яростно. Вот и все, с философской обреченностью думает Маринетт, сейчас меня уволят, и я больше никогда никуда не смогу устроиться, потому что быть уволенной Агрестом это несмываемое пятно. Спасибо, жизнь, было прикольно. — В мой кабинет, немедленно! — отрывисто говорит Габриэль, прижимая к себе полы мокрого пальто и ударяя ладонью по столу так, что грязные брызги разлетаются в разные стороны, оседая на бумагах и выкройках. — Э… — многозначительно тянет Маринетт, но покорно идет следом. Ей даже не страшно — терять больше нечего, а по его виду абсолютно хорошо понятно, что ее сейчас будут либо увольнять, либо убивать, что в ее случае равносильные понятия. Она чувствует себя очень странно, когда Габриэль взмахом руки говорит ей закрыть за собой дверь и, стоит ей только это сделать, начинает снимать с себя пальто. Нет, ну в принципе, если придется пробиваться по карьерной лестнице с ним, то я не против, отстраненно думает Маринетт, пока Габриэль стоит к ней спиной, откидывая верхнюю одежду куда-то в сторону. Мы хотя бы дружим и давно общаемся, так что, можно сказать, даже к этому шли. Интересно, а дорогие билеты в Китай в этом месяце, если он все же хочет меня просто уволить? — Я понимаю, что это очень нагло с моей стороны, но, Маринетт, умоляю вас, — начинает он таким голосом, что сердце Маринетт моментально трескается от того, сколько в нем нежности и беспокойства. — У Адриана жуткая аллергия на все, что движется, а она была такой мокрой и маленькой… — А? — довольно глупо переспрашивает Маринетт, окончательно потеряв суть их диалога, и Габриэль, успевший снять пиджак лишь наполовину, приоткрывает вторую его половину и показывает сидящую во внутреннем кармане кошачью мордочку, белую и звонко чихнувшую, когда Габриэль тянет к ней руки. О боже, думает Маринетт, даже не зная, о чем именно: о том, что она впервые видит Габриэля в одной рубашке и он оказывается даже слишком сексуальным, или о том, что в его пиджаке сидит мокрый котенок. — Я все оплачу, все прививки, ветпаспорт, игрушки, еду, да хоть отдельную квартиру ей куплю, если вы скажете, что это нужно, только возьмите ее к себе, пожалуйста, — Габриэль наконец достает котенка из кармана, окончательно снимает с себя сырой пиджак, и, пошарившись в полках, без задней мысли достает ткань, одним кусочком которой можно было бы оплатить ту самую квартиру в центре Парижа специально для кота. Он осторожно заматывает в нее свое сокровище, прижимает к себе, и они оба смотрят на Маринетт большими, умиленными глазами. — Я знаю, что вы любите животных, что вы живете отдельно от родителей и что у вас точно нет ни на что аллергии, кроме цитрусовых, а еще я ваш друг, вы не можете мне отказать, это клятва на мизинчиках. — Не помню, чтобы мы клялись, — шепотом замечает Маринетт, следя за тем, как пальцы Габриэля гладят притихшего и наверняка очень замерзшего котенка за ухом. — Это было в контракте, — парирует Габриэль нечитаемым тоном голоса, по которому она никак не может понять, шутит он или нет. — Я буду ее навещать, честное слово. Когда Адриан съедет, могу забрать, но пока он в особняке, не думаю, что это хорошая идея, так что… — Вы что, правда купите отдельную квартиру? — спрашивает Маринетт, чувствуя себя несколько глупо от того, что не до конца понимает, что происходит. Ей ведь не кажется, что Габриэль умоляет ее забрать котенка, которого достал чуть ли не из реки, судя по тому, какой он мокрый и как дрожит в его руках? — Если нужно, что угодно, только скажите! — с готовностью говорит Габриэль и снова смотрит на нее так, что у нее сердце в груди замирает от умиления и восхищения. — Я не могу просто взять и оставить его, или отдать кому-то, кому я не доверяю, это разобьет мне сердце. И ей, кстати, тоже! — Ладно, — несколько потеряно выдыхает Маринетт, но руки, чтобы забрать котенка, не протягивает. — Эм, то есть, я заберу ее, и вы можете купить ей корм на первое время, но ничего больше не нужно, все в порядке. Можно посмотреть? — все-таки спрашивает она, без страха подходя к ним ближе и старательно не сводя взгляда с подрагивающих мокрых ушек. От Габриэля пахнет парфюмом, чуть слабее, чем обычно, но еще больше почему-то соленым ветром, водой и мятой, и единственное, что Маринетт остается, это игнорировать собственные чувства, непривычные и непонятные ей, или списать их на то, что она впервые видит такого худого котенка. Габриэль тут же осторожно передает ей ее в руки, и Маринетт, касаясь его пальцев, смотрит ей прямо в глаза. Та прищуривается одним глазом с мокрыми ресничками, снова чихает и мотает головой, заставляя Маринетт вздохнуть и взволнованно прижать ее к себе. Отдавать ее Габриэлю обратно она уже, конечно, и не думает. — Кажется, она простудилась, нужно будет сегодня показать ее ветеринару. — Я с вами поеду, — не успевает она договорить, произносит Габриэль. Маринетт смотрит на него, все еще чувствуя себя невероятно взволнованной и непонимающей, что происходит. Габриэль выглядит таким трогательно заинтересованным, что ей даже в голову не приходит сомневаться в его искренности — мало кто на ее памяти будет возиться с котенком под проливным дождем. — Не стану отказываться, — мягко улыбается Маринетт, и он касается ее руки, которую та прижимает к дрожащему тельцу котенка. Она вздрагивает и выдыхает, но не отступает, позволяя ему войти в свое личное пространство почти вплотную. — Не хотелось бы вызывать такси в такую погоду. Но это не значит, что вы что-то мне должны за то, что я согласилась… — Да-да, — не слушая, соглашается Габриэль, а потом отстраняется, торопливо выпрямляясь. — Сейчас я, сейчас… только возьму несколько документов с собой, нужно срочно кое-что закончить по дороге, пока едем. Маринетт оборачивается, наблюдая, как Габриэль торопливо, широкими шагами ходит по кабинету, собирая какие-то бумажки. Он так взволнован — Маринетт никогда его таким не видела, а знакомы они достаточно давно, пусть и дружат лишь последний год. Габриэль импонирует ей как человек, очень, есть в нем что-то яркое и трогательное одновременно, к нему невольно тянешься, желаешь узнать получше и, кажется, с каждым новым витком открываешь все новые и новые факты, будто бы встречаешь того же человека, но все же немного иного. С этим котенком он раскрывается со стороны, о которой Маринетт лишь подозревала, и это ворочает что-то внутри нее, чувство, которое она прежде не замечала, даже не предполагала, что может так смотреть на Габриэля, но, оказывается, вполне может — и не только так, раз уж она вообще подумала о постели, когда он начал раздеваться. — У вас и в клинике время будет, мы ведь едем без записи, — замечает Маринетт, поудобнее перехватывая начавшую соскальзывать кошечку. — Вы уверены, что это удобно? — Не знаю, проверим, — Габриэль прижимает локтем к боку пачку криво сложенных листов под тихий смех Маринетт и ловит начавший выпадать из кармана телефон, набирая чей-то номер. Когда он выпрямляется, Маринетт позволяет себе открыть его шкаф и протянуть ему сухой пиджак, который Габриэль принимает, не глядя. — Натали, отмени, пожалуйста, встречи на весь оставшийся день. Я им позвоню сейчас, только сяду в машину. Скажи Адриану, что вернусь поздно и все в порядке, пусть не волнуется, и, о, — Габриэль замирает, прижимая пальцы к переносице и жмурясь, — м-м, пусть возьмет мне ту китайскую лапшу, которую брал последний раз, я не помню их номер. Поужинаю, как вернусь, спасибо. Маринетт невольно улыбается, потому что Габриэль буквально наглядное пособие слова «хаотичный». Он такой очень часто, и этой его чертой невозможно не очароваться — когда он входит в комнату, порой кажется, даже воздух закипает. Маринетт не может поверить, что когда-то он ей казался невероятно чопорным и холодным, должно быть, она была слепа или слишком глупа, чтобы избавиться от стереотипных привязок. — Вы можете поужинать у меня, — осторожно говорит Маринетт, подхватывая папку, которая начинает выпадать из середины той кипы, которую он пытается удержать одним локтем. — Если, конечно, захотите проследить, как мы с нашей девочкой доедем. — Пусть не берет, меня Маринетт покормит, — тут же покорно произносит в телефон Габриэля, позволяя ей забрать у него папку и начиная надевать пиджак, который соскальзывает с его плеча. — Тогда я оставлю тебе половину в кабинете, позвонишь, да? Спасибо, — он убирает телефон обратно в карман, выуживает из шкафа удлиненное пальто, но, вместо того чтобы надеть его, накидывает его на плечи Маринетт, подталкивая ее к двери. — Оставляем половину документов здесь, Натали поможет разобраться, а остальное я в машине сделаю. — Моя жизнь так быстро меняется, — бормочет Маринетт, которой даже не дали забрать собственную одежду, и она успевает только подхватить сумочку со стола прежде, чем ее выталкивают наружу. — Еще пятнадцать минут назад я и не думала, что стану мамой. — Обещаю во всем помогать, — бормочет Габриэль, на ходу пытаясь распихать документы по папкам. — Платить вам алименты, оплачивать отпуск, квартиру, еду, что там еще делают? — Ого, так это наш общий ребенок — Маринетт прижимает к себе котенка и прикрывает его полами пальто, потому что они подходят к прозрачной входной двери, за которой безумствует стихия. Когда дверь автоматически открывается, ей в лицо бьют мелкие брызги и сырой прохладный воздух. — А хотя да, я помню, вы что-то там говорили про то, что хотите ее навещать. Маринетт на мгновение даже дышать перестает, потому что понимает, что так, скорее всего, и будет. Она целый год пыталась придумать, как бы его почаще звать к себе в гости — по крайней мере, не два раза в год из необходимости, — а тут вдруг этот котенок буквально ворвался в ее жизнь и смешал все понятия. — О, — внезапно замирает Габриэль прямо под дождем с каким-то договором в руках, и Маринетт, испугавшись, что так они потеряют важный документ, хватает его за рукав пиджака и тянет в сторону машины, где водитель уже открывает им дверь в салон. Когда они садятся позади, Габриэль снова на нее поворачивается и как-то неловко мнет шею. — Простите, Маринетт, это было грубо с моей стороны. Вы можете приносить ее в офис, чтобы я не приходил?.. То есть, можете и не приносить, можно просто фотографии присылать, ну можно и без них, конечно, тогда я, эм, просто перешлю вам деньги, и вы сами тогда… Маринетт за время его монолога осторожно опускает котенка на колени и открывает ее мордочку чуть больше, чтобы ей легче было дышать, и лишь потом поднимает на него глаза, как раз вовремя, чтобы убедиться, что он начинает паниковать и заговариваться. — Дышите, Габриэль, — говорит Маринетт, и он резко замолкает. — Вы можете приходить ко мне, когда захотите, мы ведь друзья, вы помните? Конечно, я буду благодарна, если вы будете предупреждать, потому что я далеко не всегда сижу дома и будет очень грустно, если вы останетесь стоять под дверью, пока я на другом конце города, но лично я не вижу проблем в самых посещениях. Думаю, и котик будет рада, когда вы будете приходить с ней поиграть, да? Котенок в подтверждение издает странный звук и снова чихает. — Простите, — снова бормочет Габриэль, начиная медленно и, видимо, все еще взволнованно раскладывать на коленях бумаги. — В любом случае, вы всегда можете отказаться, от всего. — Не могу, я ведь уже влюблена, — говорит Маринетт, и Габриэль внезапно вскидывает голову, глядя ей в глаза так, что у нее сердце начинает биться где-то в животе. Маринетт словно в замедленной съемке видит, как его рот открывается, чтобы что-то спросить, и поспешно добавляет, начиная вытирать котенка краем более-менее сухой ткани: — Разве можно в нее не влюбиться? — Конечно, нет, — отвечает он с непонятной интонацией и, как будто успокоившись, отворачивается обратно к документам. — Не едь так быстро, я не могу читать, — бросает он уже водителю, и скорость машины чуть снижается. Маринетт, заставив себя наконец вдохнуть, переводит взгляд на котенка. Она смотрит на нее в ответ любопытными, слезящимися глазками и тыкается носом ей в палец, который Маринетт протягивает ей для изучения. Немного согревшись, но все еще немного дрожа в руках Маринетт, она начинает с интересом оглядываться и пытаться мяукать, но в силу возраста способна только издать забавный сиплый звук. Маринетт гладит ее по маленькой головке и отстраненно думает, что она какая-то слишком крошечная даже для своего явно невесомого возраста. — Вот бы узнать, кто тебя оставил и привлечь к ответственности, — бормочет Маринетт, осторожно вытирая шерстку и осматривая котенка, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. Котик беззвучно мяукает и неровными шажками, с поддержкой Маринетт, идет по ее ноге к Габриэлю. — Мы не должны ему мешать, он занят очень важными вещами. — М? — переспрашивает Габриэль, что-то широко подписывая, и коротко на них смотрит, когда котенок, все-таки пошатнувшись на повороте, летит носом вперед и утыкается в его бедро. — Не буду обижаться, если ты их съешь. Но мы лучше не будем этого делать, чтобы у маленьких котят не болели животы, — он тычет в котенка пальцем, и та приподнимается к нему на задних лапах. Маринетт, поняв, что она в этой семье будет любима меньше, чем Габриэль, с замершим сердцем смотрит, как он берет ее на руки и опускает обратно во внутренний карман пиджака, где котенок, очевидно, поняв, что снова в теплом месте, в котором его спасали, моментально затихает. — Проблема с квартирой решена, теперь она будет жить в моих карманах. Придется пришить больше на остальные пиджаки, — замечает он почти рассеянно, очевидно, на полном серьезе, так и не поднимая головы и снова что-то подписывая, и Маринетт, внезапно тепло улыбнувшись, упирается подбородком в ладонь и думает о том, что очень любит, когда он такой. — Так, значит, я вам теперь не особо-то нужна? — спрашивает Маринетт, и, как ни старается, не может заставить себя говорить даже в шутку с обидой. Не получается. Габриэль слишком милый, чтобы она могла на него обидеться, Маринетт не помнит ни единого момента в их дружбе, когда это было бы возможно, а сейчас, с котенком в кармане, очаровательно рассеянный, он и подавно не может вызывать в ней негативных чувств. Габриэль вскидывает голову и смотрит на нее широко распахнувшимися глазами. — Как это не нужна? Я все еще не могу прийти с ней домой… — Она у меня только на ночь, видимо, будет оставаться, — замечает Маринетт, когда пиджак Габриэля забавно покачивается от шевеления в кармане, и Габриэль тут же реагирует на движение, проверяя, все ли нормально. Маринетт решается спросить, потому что ее это внезапно очень волнует — как и чувства которым, вообще-то, до этого не были места в ее голове. — А почему вы мне решили ее доверить?.. — Ну потому что после Адриана вы мой самый близкий друг, — довольно легко признается Габриэль, и Маринетт удивленно выпрямляется, никак не ожидавшая такой откровенности. Габриэль, заметив это, скромно улыбается и смотрит на нее с мягкостью. — Ну Натали тоже мой друг, конечно, но это будто бы немного не то, понимаете? Да и она не любит кошек, — он молчит несколько мгновений, все еще смотря ей в глаза, пока Маринетт панически пытается собраться с мыслями, и все-таки отворачивается обратно, снова что-то читая. — Прошу прощения, если вас пугает тот факт, что я считаю вас близким другом… Мы довольно давно работаем вместе, к тому же, вы подруга моего сына. — Почему это должно меня пугать? — спрашивает Маринетт довольно растерянно, но улыбается, улыбается так, что у нее скулы сводит от нежности, потому что этот человек поразителен, потому что не проходит ни дня, чтобы она не радовалась его обществу, чтобы она не находила удовольствие в их взаимодействии, в их общении, порой робком и неуверенном, а иногда полном вдохновения и поддержки. Маринетт совершенно уверена, что может написать ему в любое время дня и ночи и получить помощь, что он всегда ее выслушает и будет рядом, и надеется, что и он чувствует то же самое, даже если порой пугается, когда признает свои чувства. — Вы тоже мой самый близкий друг, мне очень хорошо с вами. Я просто не думала, что… что и вам так кажется, поэтому никак не могу собраться с мыслями. — Мне не кажется, Маринетт, — снова с легкостью признается Габриэль, и из его пиджака доносится тихое мяуканье, которое заставляет их одновременно улыбнуться. Он убирает еще один документ в низ стопки и вчитывается в следующий. Маринетт уже собирается с силами, чтобы спросить, только ли дружба подразумевается их общением, как Габриэль, вздохнув, комкает лист и сует его в карман сиденья впереди. — Кто вообще так договоры составляет? Еще год назад говорил, что не будет коллаба с этой компанией, а они снова и снова навязываются… Представляешь? — спрашивает он у выглянувшего из кармана котенка, опуская подбородок практически на грудь, чтобы взглянуть на нее. Та недовольно сипит. — Вот и мне они не нравятся. — Какая у вас теперь есть помощница, — слабо улыбается Маринетт, так и не решившаяся спросить, может ли она на что-то еще рассчитывать, потому что этот момент не кажется ей подходящим по многим причинам, даже если ей очень хочется узнать прямо сейчас. Котенок приподнимается, балансируя лапками на ткани, смотрит на Маринетт, а затем с интересом тянется к носу Габриэля. Они оба замирают, ожидая, что она сделает, и котенок, немного подумав, легонько касается его кожи языком. Они синхронно умиленно вздыхают. — Я не смогу с ней расстаться, — довольно расстроенным тоном говорит Габриэль. — Жаль, вы и меня не можете приютить. — Ну, если подвинуть кровать ближе к окну и освободить пространство… — лепечет Маринетт, и они с Габриэлем также синхронно поднимают головы, снова встречаясь взглядами. — Я пошутил, я вовсе не собираюсь навязываться, — поспешно замечает Габриэль, и Маринетт неопределенно ведет плечом. — Нет, правда, я понимаю, как это выглядит, не хочу, чтобы вы считали себя должной вообще об этом думать. — Я знаю, что вы пошутили, — вздыхает Маринетт, чувствуя странный укол разочарования, будто бы какая-то часть ее была вовсе не против подумать о том, чтобы это не было шуткой. — Но если бы понадобилось, то мой дом — ваш дом, — она знает, что это взволнует его, но просто не может удержаться. Она обожает погружаться в его чувства, они всегда такие яркие и так хорошо согласуются с ее собственными, что это почти наркотик. Машина останавливается так невовремя, потому что Габриэль, встрепенувшись, торопливо отворачивается. Маринетт успевает заметить, как вспыхивают его щеки, и, довольная собой, послушно принимает котенка обратно и прячет его под пальто Габриэля, в которое всю дорогу незаметно куталась. Пахнет от него, конечно, не так, как от самого Габриэля, но тоже вкусно. Габриэль вылезает под дождь и открывает ей дверь, пряча их под зонтом, который находит под сиденьем. Маринетт смотрит на него снизу вверх и выходит следом, аккуратно прижимая к себе котенка. На улице неприятно и сыро, она ведет плечами, неосознанно делая шаг ближе к Габриэлю, и он, мгновение поколебавшись, обнимает ее за плечи свободной рукой, прижимая к себе. Габриэль горячий, даже несмотря на то, что на нем один пиджак, а на улице глубокая осень. От него так вкусно пахнет, что это напрочь лишает ее возможности думать; она поворачивает голову будто бы случайно и касается щекой его груди, чувствуя стыд, но все равно пытаясь урвать мгновения, которые ей, возможно, больше не доведется испытать. — Я даже не подумала узнать, куда мы едем, — перекрикивая дождь и ветер, говорит Маринетт. — Но я вам доверяю, уверена, это первоклассная клиника. — Так и есть, не переживайте, — он открывает перед ней дверь, заводит ее и сразу закрывает зонт. Габриэль проводит ладонью по ее плечам, проверяя, не намокла ли она, и, убедившись, что нет, идет к стойке, подзывая Маринетт идти за собой. Она немного удивленно оглядывается вокруг, потому что даже в лучшей человеческой больнице, которую она когда-либо посещала, не было настолько великолепно. Маринетт боится даже рот открыть, пока Габриэль договаривается об осмотре — они вместе заходят в кабинет, как давно женатая парочка, и выслушивают рекомендации. Габриэль задает сотни уточняющих вопросов и все время на автопилоте говорит «мы», когда упоминает, как они будут за котенком ухаживать; он роняет памятки, едва не смахивает со стола пеленку, на которой сидит котенок, и вообще так сильно нервничает, что в конце концов Маринетт приходится взять его за руку и чуть потянуть на себя, когда Габриэль оказывается мешающим фактором на осмотре. Котенок оказывается совершенно здоровым, хоть и с недобором веса, и собрав все памятки, которые могли, они под заверения, что все будет в порядке, наконец покидают клинику. Маринетт очень сильно старается не думать, сколько стоили эти два часа консилиума, который собрал Габриэль ради одного маленького котенка. До дома Маринетт они едут, обсуждая предписания и пытаясь мимоходом выбрать имя, но даже поднимаясь по лестнице, не могут нащупать правильное. — Я вел себя как дурак, да? — внезапно спрашивает Габриэль, проходя вслед за ней в квартиру и ежась от перепада температуры. — В клинике. — Ну немножко, — смущенно подтверждает Маринетт и опускается на пол вместе с котенком, чтобы помочь ей свыкнуться с новым положением. Габриэль, игнорируя ее протестующее мычание, тоже садится рядом на пол, и невесомо гладит дрожащего котенка, жмущегося к коленке Маринетт, но уже с интересом осматривающего пространство вокруг. — Но вы ведь переживали! Это очень мило, немного кто из людей так глубоко стал бы вникать в это, им достаточно было бы просто отдать котика и убедиться, что все будет хорошо. — Ну, дело просто не только в ней, — не очень уверенно выдает Габриэль. — В вас тоже. Не хочу, чтобы для вас это было обременительно, все-таки, это я попросил, а вы мне слишком дороги, чтобы я мог думать, что мои просьбы для вас могут оказаться некомфортными. — Мне очень радостно, что наконец кто-то будет меня ждать, — признается Маринетт, даже не подумав, насколько откровенно она с ним говорит в этот миг, и опускает взгляд. Котенок делает несколько неуверенных шагов вперед и плюхается на задние лапки. Они с Габриэлем одновременно дергаются к нему, чтобы поддержать, сталкиваются ладонями и смеются, потому что котенок, посмотрев на них с недоумением — по крайней мере, Маринетт подумала именно об этом, — спокойно поднялась и посеменила дальше, настороженно прижимаясь к полу. — Она очень смелая. Чудесная девочка, спасибо, что доверили мне ее. Маринетт поднимает взгляд. Она ему дорога. Слишком дорога, так он сказал. Она никогда не чувствовала себя такой ценной в чьих-то глазах. — Я… что мне для вас приготовить? — спрашивает она наконец, когда молчание начинает затягиваться, и они одновременно поднимаются на ноги. — Вряд ли у вас много времени ждать, конечно… — Ну, я не тороплюсь, я выполнил все свои дела, — Габриэль ведет плечами довольно незаметным, но озябшим жестом, и Маринетт тут же щурится, глядя ему в глаза. — А с остальными справится Натали. Я ведь не просто так отменил все на сегодня. — А с коварным планом просидеть у меня до ночи? — Маринетт невесомо подталкивает его на кухню, где в квартире было теплее всего, и подхватывает с пола пакет с вещами для котенка, которые они купили в клинике. — Одобряю, мне нравится ход ваших мыслей! — поставив пакет на стол, Маринетт кивает Габриэлю на диван и включает по привычке чайник. — Вы замерзли, да? Снимите хотя бы пиджак, я сейчас принесу одеяло или плед, никуда не уходите. Она быстро выходит, пока он не успевает ответить, роется в полках шкафа, доставая чистые одеяла, и тянет их на себя. Возвращается на кухню она, подобрав по пути запутавшуюся в клубке ниток кошку, и вручает её Габриэлю, накидывая плед ему на плечи. Она заботливо подтягивает края к самой шее, чтобы ничего не спало, и наклоняется совсем низко, к самому его лицу, но стоит только ему поднять голову, как она выпрямляется обратно, так и не убрав пальцев с его плеча. Несколько секунд они просто смотрят друг на друга, пока Габриэль не говорит смущенное: — Я все еще могу уйти, если вы хотите. — Сидите и грейтесь, — улыбается Маринетт, почему-то почти не ощущая смущения, по крайней мере, оно не наполняет ее с головы до пят, хотя вроде как должно бы по всем законам жанра. Но ей хорошо с ним. Она чувствует себя в безопасности, правильно. Новые чувства, о которых она напрямую никогда не думала, но, скорее всего, подсознательно ощущала всегда, не то чтобы сильно ее пугают, скорее удивляют. Но ей точно нравится Габриэль, очень нравится. — Сейчас я сделаю чай и приготовлю вам что-нибудь вкусное. Помню, что вы любите азиатскую кухню, я, кстати, тоже, так что я постараюсь сделать что-нибудь по заказу. Что бы вы хотели? — Мне неловко вас так затруднять… — Не помню таких блюд, — безапелляционно заявляет Маринетт и, так и не выпрямившись, гладит котенка, вытащившего мордочку из-под его руки, по голове. Габриэль смотрит на нее, она чувствует. Ощущает его дыхание на своей щеке. Маринетт поднимает взгляд и смотрит ему в глаза. — Что?.. — Вы такая заботливая, — тихо говорит Габриэль и берет ее за руку с такой теплотой, что у нее от нежности к нему сжимается сердце. — Я боюсь все испортить. — Ну как вы можете что-то испортить? — Маринетт улыбается и убирает коротким, очень смелым движением прядь волос с его лба. Габриэль смотрит ей в глаза, на губы и снова молниеносно в глаза. Маринетт уже знает, что он хочет сделать, и сама подается вперед. Он едва касается ее губ своими губами, целует неловко и неуверенно, по-детски, быстро-быстро, пока она не начинает невольно улыбаться, а затем втягивает в невыразимо нежный, медленный поцелуй, от которого у нее замирает все внутри. Маринетт приходится упереться ладонью в стол, потому что ее начинает тянуть чуть в сторону, и Габриэль приподнимает голову ей навстречу, едва дыша, пока она углубляет поцелуй осторожным движением губ. Он неуверенно касается ее руки, тянется к ней, приоткрывает губы, когда она, не выдержав, чуть сильнее напирает, и внезапно обнимает за шею другой рукой, роняя с плеч плед. Маринетт склоняется к нему сильнее, едва не падая на стол, и замирает на очередном быстром, дрожащем движении губ, медленно распахивая глаза. Габриэль оставляет короткий поцелуй на ее щеке и тоже чуть отстраняется. — Ну, вы точно ничего не испортили, — выдыхает Маринетт и касается его волос кончиками пальцев. — Это был лучший поцелуй в моей жизни. Габриэль закрывает глаза и склоняет голову на бок, прижимаясь к ее руке. В Маринетт столько нежности, столько восхищения им, что она даже не понимает, как это может быть ее реальностью. Чуть помедлив, она обходит стол и садится рядом с Габриэлем, неловко прижимаясь бедром к его бедру. Он вздрагивает, но почти сразу обнимает ее за талию, притягивая к себе. — Вы мне слишком дороги, — повторяет он уже звучавшую фразу, и Маринетт находит его руку. — Чтобы я мог спокойно находиться с вами в одной комнате и не бояться потерять своей неловкостью. Маринетт улыбается и прижимается губами к линии его челюсти. Габриэль поворачивает голову прежде, чем Маринетт успевает отстраниться, и их губы почти соединяются. Они замирают, ловя дыхание друг друга, а затем Габриэль снова подается вперед и целует ее, медленно, неспешно, словно ступая на неизведанную территорию, но достаточно властно, чтобы у Маринетт чуть онемели ноги. — А мне… — неловко прерывает их Маринетт, чуть отстранившись и опустив взгляд, и Габриэль осторожно касается носом ее щеки. — А как мне нужно будет вести себя на работе?.. Как и раньше, то есть, это, ну, что-то значит или… — они встречаются глазами, и заканчивает Маринетт уже много тише: — или нет. — Вы считаете, это ничего не значит? — глаза Габриэля немного расширяются, он словно хочет впитать ее в себя полностью, стать с ней одним целым, но в тоже время боится, что она отступит, сделает шаг назад, если он посмеет просить о большем. Его деликатность и робость вызывает в ней столько восхищения, столько искренней нежности к нему, что это невозможно описать никакими словами. — Я хотела бы, чтобы значило, — тихо говорит Маринетт и отводит взгляд. — Наверное, не в нашем возрасте думать, что делать дальше после поцелуя, но… Просто я не знаю, насколько вам будет комфортно. — Я хочу, чтобы мы были вместе, — признается он с тихой улыбкой. — Но мне стоило спросить об этом до того, как поцеловать. Я, видимо, напугал вас… тебя?.. — Я ждала этого и надеялась, что вы… ты решишься меня поцеловать, — улыбается Маринетт в ответ и прикасается лбом к его лбу. Она берет его руку, крепко сжимает и жмурится от удовольствия, от радости, что это с ними происходит. — Значит, ты собираешься за мной ухаживать? Она чуть отодвигается и лукаво улыбается. — Я буду так за тобой ухаживать, как никто прежде, — многообещающе и очень вдохновленно говорит Габриэль и явно собирается добавить что-то еще, но котенок, возмущенная отсутствием внимания к ней, топчется по одеялу и начинает карабкаться выше. — Но, кажется, еще одна леди хочет побороться за меня. — Что ж, против нее у меня нет шансов, — с замирающим сердцем произносит Маринетт, когда Габриэль поднимает котенка на руки и прижимает к своей щеке. — И как же ее все-таки будут звать? — Может быть, Нелли? — спрашивает Габриэль с долей неуверенности, и Маринетт заинтересованно выгибает брови. — Ну, знаешь, как первую художницу эпохи возрождения. — Первую известную во Флоренции, — с долей лукавства поправляет она, и Габриэль широко улыбается. — Верно. Значит, тебе нравится? — Мне очень нравится, — вздыхает Маринетт, опускаясь на соседний стул, и, решившись, обнимает Габриэля за свободную руку, наклоняясь, чтобы взглянуть на притихшего и уснувшего в его руках котенка. — Теперь у нее есть имя, — говорит Габриэль, все еще улыбаясь. Маринетт смотрит на него, внезапно понимая, что не способна отвести взгляд, и касается другой рукой его пальцев, которые придерживают котенка сзади. — Я сошью ей игрушку… Маринетт несдержанно улыбается и опускает голову, прижимаясь виском к его плечу. Он говорит это так просто, словно они уже много лет вместе, будто они не только сейчас впервые поцеловались, но это не кажется ей странным.***