Сделка с дьяволом

Джамбалайя – это рис, черри, перцы, пряные колбаски из «walmart»’а за полтора эдди пачка, бобы и специи в количестве. Ривер надиктовывает рецепт как под запись, будто, дурак, надеется: однажды, в час, когда доставка пиццы вдруг накроется медным тазом, а уровень глюкозы упадет ниже критического, это знание спасет Винни жизнь. Бред, конечно. В Найт-Сити доставки пиццы никогда не прекращают работать, а если вдруг они все разом пойдут по пизде – останутся еще суши-бары, лапшичные и круглосуточные автоматы с шоколадками, Винни не пропадет. Но рецепт он все равно почему-то запоминает, будто пишет себе в подкорку, и это иронично и еще немного грустно, потому что рецепт этот – единственный, кажется, в голове останется, в пару к коктейлю «Джеки Уэллс». Водка, имбирное пиво, сок лайма… «Интересно, – думает Винни, вилкой гоняя размокший кусок колбаски, – добавляет ли Ривер капельку любви в свою джамбалайю?», и этот вопрос настолько его увлекает, что он умудряется не заметить коварную диверсию под боком. – Эй, дядя Ви! – тыкает под ребро справа, прямо в печень, острый кулачок. Наверняка Моника, Дориан-то постеснялся бы наставлять гостям боевые синяки. Винни вздрагивает, роняя с вилки шмат слипшихся бобов, косится снисходительно, за кривой ухмылкой пряча желание вот прям щас потереть ушибленную бочину: бойко бьет, деваха, далеко пойдет. – Дядя Ви, не тормози, – в тон сестре ухмыляется Дориан белозубой улыбкой на чумазом лице. Джосс хмурит брови: бить гостей, говорит она, нехорошо, и отвлекать их от жевания – тоже, а еще… – Но ты же сама его отвлекаешь разговорами! – подлавливает с довольным смехом Моника, и Дориан прыскает так, что у него из носа течет джамбалайевый соус. «Бедный пацан, – думает Винни. – Наверное, сжег себе все носопырки», потому что лично у Винни по рту горит небольшой термоядерный пожар от такого количества специй, но Дориану хоть бы хны. Только сердитый взгляд матери заставляет его уткнуться взглядом в тарелку; Джосс остается лишь вздохнуть и качнуть щербатый стакан с пивом: – Прости, Ви. Они несносны, я знаю… – вздох сопровождает пожатие плечами, такое, как в кино, картинно-рассеянное, с нотками «я-просто-сделаю-вид-что-правда-не-понимаю-подыграй-мне». Дети все еще смеются. Наверное, это побочный эффект термоядерного соуса: Винни тоже с ничего-то хочется смеяться. – Да не, все в порядке. Дети как дети. Очень даже очаровательные, – он не знает, будет ли принята с его стороны дружеская фамильярность, поэтому в последний момент отдергивает ладонь и вместо макушки треплет Дориана по плечу. – Хотите после ужина еще раунд в «Переполох» сгоняем? Моника с шумом всасывает с ложки соус и лыбится, показывая дырку от переднего выпавшего зуба. Ривер цыкает; разгалдевшиеся дети не слышат; Ривер незаметно пытается ткнуть и Винни ногой под столом и, когда тот все же отвлекается, многозначительно сводит брови к переносице: – Ты не обязан. Серьезно, Ви, – еще более убийственно серьезно шепчет Ривер. – Они сами смогут найти, чем себя занять, играть с ними в сиделку необязательно. – В сиделку – не надо, а в копа – почему бы нет? Мне несложно, мелким приятно. И потом, я, может, отыграться хочу? – Чтобы отыгрываться, надо уметь играть, – бормочет с набитым ртом Дориан. На счастье (его счастье, конечно же), Джосс и Ривер на другой стороне стола не слышат, а Винни только хмыкает и снисходительно жмет плечами: он уж как-нибудь постарается слить раунд красиво, 98:99 или как-нибудь так. К тому же, есть у него еще одно соображение, но озвучивать его нет никакого смысла. Винни жаль даже той малости, что эта мысль, назойливая, как застрявшая в слоте щепка, все еще не идет из головы: он думает про свою пустую квартиру, про залитые неоном сумерки, из-за которых бликует экран с порно-сериалом, про недопитую колу в холодильнике, соседствующую с плесневелой банкой томатной пасты, и про то, что пара раундов дурацкой игры в копов – совершенно ничтожная цена, чтобы в эту квартиру, к сериалу и пасте, ни за что не возвращаться. Потому что вечер замечательный. Садящееся солнце до мурашек печет загривок, на зубах вместе с едой скрипит пыль, пахнет сухой амброзией и упоительной смесью дымка, еды и прогоревших капель жира – ароматом, какой остается, только если готовить настоящую еду на настоящем открытом огне, а не подогревать синтетические тако в микроволновке. (если закрыть глаза и представить, что вместо врытых на полметра в землю старых домов-вагончиков стоят еще более старые трейлеры, зато на полном колесном ходу, с шинами, в резьбе которых налипли семена кактусов и полыни, то можно на несколько секунд как будто вернуться в Пустоши. Поэтому-то Винни и не закрывает глаза – он еще не настолько опьянел, чтобы сентиментальничать) Ему просто не хочется, чтобы вечер заканчивался. Даже когда показывается мель донец в пивных бутылках, а полная сковорода джамбалайи по две-три добавки оседает в желудках – это ведь еще не приговор. Дети помогают складировать тарелки в раковину и стоят тут как тут на стреме, дергают за рукав рубашки – дядь Ви, ты же обещал? – но Ривер непреклонен. Вещает сурово: – Сначала святой взрослый ритуал распития еще по одной. – То есть, играть сегодня больше точно не будем, – весьма закономерно предполагает Дориан, куксясь, но Винни ему возражает: – Слово кочевника. Еще по одной и точно сыграем, я ж обещал. А пока идите… не знаю… устройте, что ли, налет куда-нибудь? В бурчании Моники отчетливо слышится сарказм – пьяным-то дядя Ви точно не отыграется у таких замечательных копов. Очередь Ривера делать вид, что он ничего не слышал, пока Винни сдерживается: вообще-то, спьяну ему как раз-таки будет труднее контролировать рефлексы и не перестрелять все цели к чертям, но спорить с детьми – себе дороже. Тем более, Ривер уже залез в холодильник за потными звенящими бутылками: пока Джосс полоскает тарелки, они треплются о том, о сем, рабочем, изо всех сил изображают моральную поддержку и то и дело роняют со стола то втулку с бумажными полотенцами, то опустевшую бутылку мыльной смеси. Наверное, Джосс мечтает огреть их мокрым полотенцем промеж лопаток, словно пару подростков уже постарше (и понесноснее). Но она выглядит абсолютно счастливой и расслабленной, когда, выгнав их на веранду, появляется пару минут спустя с еще одним пластиковым креслом и присаживается сбоку так, чтобы ветер сдувал с веранды дымные колечки. – Не куришь, Ви? – ненавязчиво предлагает пачку. – У моего рипера закончилась акция на синтолегкие, увы, – отмахивается Винни. От сигарет его все еще подташнивает после последнего приступа: никотин обладает магической способностью укрощать Джонни, который после курева размякает и почти не лезет со своим охуенно каким важным мнением, так что в промежутках между припадками Винни зарекается прикасаться к табаку. Пиво, думает он, в сотни, в тыщи раз лучше. Винни забрасывает ноги на ящик, в котором хранились когда-то пачки кукурузной муки, чешет пяткой кроссовка укус какой-то кровососущей твари на лодыжке и чувствует себя абсолютно счастливым. В Найт-Сити так никогда не бывает, но здесь не Найт-Сити, а забытый богами и корпоратами пригород, в который, вон, даже дикая живность иногда залетает, пусть и кровососущая. Дети в серых от пыли рубашках (а еще пару часов назад были рубашки клетчатые и свежевыстиранные – ради гостя, наверное) возятся прямо на земле. Коробки от сухих завтраков – машины корпоратского каравана, поломанные пластиковые мотоциклы из набора мини-моделей – лихая бригада налетчиков, тщательно планирующих операцию за забором из трех воткнутых в пыль дощечек. У Моники рукава рубашки топорщатся, будто взъерошенные перышки, а у Дориана, сидящего спиной, под воротником видна молочно-серая полоска более светлой, незагорелой кожи, на которой тут же остаются темные полосы от ногтей, когда он тянется почесать загривок… Должно быть, по пьяни у Винни становится рассеянный ласковый взгляд, намертво липнущий к детям (ведь если закрыть глаза – нет-нет, Винни не закрывает, но если он вдруг все же это сделает, то вряд ли их болтовня будет отличаться от клановой ребятни, точно также коробками из-под «взрослых игрушек» разыгрывающих сценки налетов), и Джосс, должно быть, это замечает. – Ты очень хорошо с ними ладишь, Ви. – Ну, дети меня любят, да, – Винни кивает расслабленно – нет ведь смысла отпираться. Сигаретный дымок чуть горчит в горле на вдохе, и желание тоже затянуться крепко, как табак, но Винни держится – не хватало еще случайно приманить Джонни в такой классный момент. – Ты бы стал хорошим отцом, я думаю. – Да ну, Джосс. Какой из меня отец, – отмахивается Винни неловким, слишком поспешным жестом, будто боится, что мысль действительно годная. – Да и разве бывает батя без мамки… – В жизни не поверю, что такой мужик, как ты, Ви, не найдет себе жену. У тебя и руки на месте, и с башкой вроде как порядок, и со всем остальным, я уверена… «С башкой порядок, ага, как же», – все-таки звучит издевательский смешок не-своим голосом где-то на краю сознания, но Винни достаточно пьян, чтобы хмель служил его мыслям теплым пуховым одеялом, в котором зарыться и потеряться еще проще, чем в городских переулках. Он хочет отмахнуться по другому поводу. Ну какая жена у наемника, мол, кому нужен такой перекати-поле, у которого завтра одно, послезавтра третье, будто других парней не осталось, в конце-то концов; хочет – и… «Панам, – всплывает в голове, и что-то электрически шибает в позвоночнике несмотря на хмель, ватное тепло и убаюкивающую ласку. – Панам Палмер. Пэ-а-эн-а-эм…» У Панам упругие горячие губы, плотно натянутая ткань штанов на крепком бедре, стальная хватка пальцев, впивающихся в плечи. От Панам пахнет машинным маслом, потом и пустынными травами, а еще кожей – ее любимой куртки и ее собственной, влажной от испарины, а еще свободой и пресловутой капелькой то ли любви, то ли перца, которую надо добавлять в хороший коктейль. Панам Палмер, думает Винни влюбленным отупевшим мозгом, и тормозит так явно – с застывшей полуулыбкой и опущенным на носки кроссовки взглядом, – что Джосс ахает и роняет пепел сигареты себе на джинсы. – Ви? Кто-то есть на примете? Винни все еще тормозит. «Шанс отмазаться успешно проебан», – свистит Ривер, делая очередной глоток, а Джосс сщелкивает окурок в кусты за верандой и скрипит ножками кресла, придвигаясь ближе: – Ви, а ну колись немедленно! Ведь есть же кто-то, по глазам вижу! Не в глаза надо смотреть, ой не в глаза, думает Винни, и внезапно севшим, совсем не своим, но и не джоннивским голосом неуверенно тянет под нос: – Ну, есть одна женщина… – Кто она? "Из Альдекальдо", – едва не ляпает Винни. Благо, соображает: есть же покойный мистер Катчер, так что лучше, наверное, придержать язык за зубами. – Панам. Она кочевница, – односложно отвечает Винни, и от случайного шевеления пластмассовый стул мерзко поскрипывает под задницей. Джосс кивает, делая затяжку, и даже уточняет с немного натянутой, но вполне милой улыбкой: – Из твоего бывшего клана? Ривер, только что посмеивавшийся (с некоторой опаской, чего, мол, Ви вдруг так стопорится на простом разговоре), морщится, торопится вклиниться, заткнуть сестру – Винни догадывается, почему, он ведь про Баккеров уже всем уши прожужжал, кому охота выслушивать занудную отповедь про семьи, тем более от пьяницы… Но сейчас другой случай: повод не для занудства, а для радости. Он всю неделю ходит легкий, как готовый к взлету дрон, и разве что не светится от счастья, делиться которым все равно не с кем; а теперь можно хоть выговориться – Джосс с Ривером, может, не поймут, ну так порадуются за компанию. – Не бубни, Ривер, – смеется Винни, жестом останавливая – не стоит, мол, ссориться. – Типа того, Джосс. Технически я сейчас совсем не кочевник, а она только недавно вернулась к... к своим. И мне предложила, думаю согласиться, как все закончится. Однажды должно же оно все закончиться, верно? – И ты молчал? – Ривер почти рыкает, поперхнувшись пивом. – Ви, блять, полудурок, тут такой повод перейти с пива на что покрепче – и ты молчал? Джосс бурчит – вам лишь бы выпить, парни, – но бурчит с тщательно скрываемым весельем, и сама она подбирается едва заметно в предвкушении, когда Ривер, потянувшись с хрустом, уходит на кухню в поисках «что покрепче». Слышно, как хлопают дверцы шкафчиков и как натужно фырчит холодильник, когда его дверцу держат открытой слишком долго. Винни предлагает помощь, его, конечно мягко усаживают обратно: не трепыхайся, мол, дорогой гость, наслаждайся процессом, вкушай природу. Винни вкушает. Дети, увлекшись коробочным налетом, совсем забыли про свои полицейские игрища; в серебристой от пыли, сухой до проволочности траве, куда они забрались ради засады, стрекочут цикады – тыщу лет их не слышал в Найт-Сити, засыпая под рокот машин, – и даже небо здесь другое, на полтона темнее. Все еще недостаточно, чтобы стать пустынным, но у горизонта есть небольшой кусочек, который не засвечивает город, и на выполосканном, серо-сизом, как старая джинса, полотнище видны крошечные звездные искорки. Среди них нет «течки Медведицы», но Винни все равно улыбается, как идиот, отхлебывая из пивной банки. Он боялся, что скажет – и радость рассыплется, утихнет, будто уровень воды в плотине после ремонтно-стравочных работ, но счастья его так много, что на него не действует инфляция. Однажды это правда случится. Однажды он вытурит Джонни из своей башки, соберет в сумку пачки патронов, радиодетали и старые кроссовки, которые еще помнят, каково это – пружинить по пыли Пустошей, – и отправится с Альдекальдо туда, где горизонт темнее и ниже, чем в засвеченном неоном пригороде. Бросит городскую навороченную тачку и переулки, в которых часами приходится сигналить в пробках всяким долбаебам, и пересядет на настоящую машину – фургон с колесами в человеческий рост, на полноценного монстра, бронированный нос которого всмятку сминает кактусы, и верткие легковушки от одной тени такой махины будут рыскать в стороны, будто вспугнутая стайка рыбок в луже. Он будет ездить с Альдекальдо – как звучит-то, бля, звучит так, что хочется жить! – и рядом будет Панам, ее губы и мозолистые пальцы, и может она пустит его покопаться в двигателе Тортика, а даже если нет – не страшно, они придумают, чем заняться пустынными звездными вечерами. Будут пялиться на небо или друг на друга, и кто знает, может, Джосс права, и однажды у них родится сын, и он будет бегать в дурацкой рубашке-распашонке и в пыли с макушки до пяток по всей стоянке, а сам Винни будет ругаться и ловить его, чтобы не попал под колеса, а Панам научит пацана стрелять, и они смогут назвать его Джеки – если, конечно, Панам не попытается обозвать ребенка Скорпионом, и тогда… Винни прерывает себя одной мысленной оплеухой – ну и пьяный бред же он тут себе на уши навешал. Сын, ага. Они знакомы с Панам дай боже месяц, только сентиментальные шлюхи могут за такой срок навоображать себе свадьбу с симпатичным клиентом и выводок детишек впридачу, а он – он ведь даже не знает, вернется ли живым с парада в Джапан-тауне, который назначен на послезавтра, потому что этот сумасшедший японский дед точно, кажется, вздумал устроить им групповое харакири. Винни легко себя заткнуть. Сначала оплеухой, потом – стаканом виски, потом – болтовней обо всем подряд, когда у Джосс развязывается язык и она начинает рассказывать совершенно восхитительную и тупую что пиздец историю про первую, еще школьную влюбленность Ривера. Но мысль Винни все же откладывает куда-то туда, где хранится рецепт джамбалайи. С ним нечасто случаются хорошие вечера – и также нечасто случаются добрые надежды, так что пусть полежат, настоятся, может, еще понадобятся… (конечно, понадобятся. В вечер накануне Джапан-тауна, в вечер после Джапан-тауна, в вечер, когда он приползает из Пасифики на квартиру и долго матерится, в ванной отдирая с костяшек кровавые коросты. Раны он заливает дезинфектором, потрясение от кибера – текилой, а свои тревоги – укрывает все тем же жарким убаюкивающим одеялом, сплетенным из степной проволочной травы. Сумка с патронами и кроссовками уже собрана. Однажды – то есть, совсем-совсем скоро, – все станет, как мечтается. Он вернется на Пустоши, и будет ездить с Альдекальдо, и шины огромной фуры будут катить по пескам Невады, Аризоны и Нью-Мексико, и они с Панам будут сидеть на горячем капоте Тортика и хлестать мерзкое теплое пиво – самое вкусное пиво на свете, потому что особый привкус ему придает многочасовая автотряска и флер полынной пыли, липнущий к стеклянному горлышку и скрипящий на зубах) Винни есть, ради чего жить. Винни напоминает себе об этом каждый раз, когда ебучий Джонни просыпается из спячки и выползает почесать языком – надоедливый скрипучий голос, который Винни, как может, заглушает в своей голове ревом кочевнического четырехколесного табуна. Там, где кипит жизнь, где шкворчит на раскаленном капоте яичница и где дети возятся в пыли, рассыпая драгоценные свои сокровища – детали винтовок и карбюраторов, – там нет места ни сомнениям, ни долгим размышлениям, ни смерти. Потому что все в жизни на самом деле просто: семья примет тебя любым, а ты в ответ позаботься об одном – о безопасности своей семьи. Винни думает о себе как о части Альдекальдо, и еще о том, что ни за что не втянет их в то говно, в которое влип сам, и еще – что он обязан вернуться, потому что ему есть, ради чего, и есть к кому. И, должно быть, он думает слишком громко, а то и вовсе вслух, потому что Джонни странно кривится, откидывая голову так, будто вот-вот сверзится через перила прямо на козырек «Эзотерики Мисти»: – Ты чё задумал-то, Ви? – фыркает он, недоверчиво щурясь, но Винни обращает на голос в голове внимания не больше, чем на приевшийся рев машин в пробке ста этажами ниже. Он глотает таблетку и шарит взглядом по книге контактов, на внутреннем интерфейсе набирая номер. Потом, когда таблетка рассасывается, а боль в пересохшем горле проходит, мысленно командует «вызов». Проходит ровно три секунды, прежде чем загорается экран видеосвязи – точность поразительная даже для корпоратской морды. – Ханако э-э-э… Мисс Ханако? Высылайте транспорт. Я соглашаюсь с вашими условиями.