Мр-ря-яздевайся

Я не собирался брать котов, честно. Я вообще животных не очень люблю, только в запеченном виде с картофелем и специями, разве что, а тут мне впарили сразу троих — одного черного и двоих рыжих. И я, клянусь вам, не знал, что они будут устраивать слеш у меня на кухне, и я окажусь втянут в это. Но начнем с самого начала. В последнюю субботу прошлого месяца я ушел с работы пораньше, потому что у меня был день рождения, юбилей — тридцать лет, и меня отпустили праздновать, хотя для меня, интроверта, лучший праздник — это отсутствие людей и присутствие ништяков в моем холодильнике в достаточном для счастья количестве. Так я и собирался поступить: набрать пирожных в «Эллис и КО», провести вечер в их компании и потом сладко подрочить на отобранную ранее порнуху. И ничто не мешало мне этого сделать, но я, на свою беду, задержался у выхода из кондитерской и увидел, что напротив, на лавке, в клетке-переноске сидит нечто маленькое, тщедушное, мокрое от падающего снега, а рядом стоит банка с прорезью для монет и надписью: «Помоги нам выжить». Сейчас-то я понимаю, что эти суки специально давили на жалость, чтоб проворачивать свои грязные делишки, но тогда мое жалостливое сердце лопнуло и развалилось на части от такого ужаса. — Вы бы его хоть прикрыли чем, — заметил я, просовывая в банку деньги. — Мерзнет же. — Это ничего, привык жить на улице, ему не холодно, он и не такие морозы переносил, — ответил мужик, пасущийся рядом с банкой, весь замотанный в тряпки и шарфы. — Тем более, если нас закроют, всех животных снова придется выпустить. Тщедушное и трясущееся посмотрело на меня зелеными глазами с выражением абсолютной обреченности, и я сказал, как загипнотизированный: — Я его заберу. Можно? Мужик обрадовался, правда, сказал, что животное магическое, поэтому возможны сюрпризы в виде неожиданных превращений. — Это каких еще превращений? — насторожился я. — Ну, крылья, например, могут вырасти или третий глаз, кто ж их разберет, — пожал плечами хлыщ в шарфе, и мне подумалось — ладно, это не страшно, крылатый кот это даже прикольно. У меня в детстве был такой. Главное, чтоб животное не обладало даром оборотничества, этого мне точно не надо. Кота я сунул за пазуху, под пальто, он там пригрелся и замурлыкал — значит, будет Мурзик. По пути пришлось зайти в зоомагазин, купить кошачьи приблуды, миски-лотки, шампунь от блох, не выдержал и купил розовый ошейник с колокольчиком — прелесть невозможная, руки сами достали банковскую карточку и обогатили зоомагазин на пару косарей. Дома я кота сразу помыл — он не сопротивлялся, задремал в теплой воде и мурлыкал. Потом сох в полотенце у радиатора и тоже мурлыкал. Ел, давясь влажным кормом из миски, и опять мурлыкал. Помытый и накормленный, в чудном ошейнике, он оказался очень красивым котом, хоть селфись с ним и выкладывай фотки — весь черный, в белых носочках, с белым пятном на носу, такой игрушечный, хотя мелкий еще, подросток, хвост загогулиной. — Ну что, надеюсь, мы с тобой жить будем долго и счастливо, да? — спросил я, укладываясь в постель. Вообще-то не надо было тащить в кровать животное с первого дня, но мне было жалко его — как он один будет спать на кухне? И я сам принес его, уложил себе на грудь поверх одеяла, а он сразу затарахтел и начал меня мять лапами. Так все и идет, день за днем, я даже уже не могу вспомнить времени, когда бы я не приходил домой, а он не ждал меня у порога, не терся о мои ноги, не заглядывал в пакеты в поисках ништяков. Мы живем душа в душу, пока однажды ночью я не просыпаюсь от звука, будто что-то грохнулось. Судя по всему, цветочный горшок с подоконника. Я встаю, ползу, зевая, на кухню и знаете, что там? Нет, не цветочный горшок на полу и не гора земли, которую раскапывает мой питомец, кота там нет вообще. Зато есть абсолютно голый чувак у открытого холодильника, хлебающий из надкусанного пакета молоко, которое льется ему на шею и на грудь. Заметив меня, он опускает пакет и вытирает рот тыльной стороной ладони. Ошейник розовый. Мелкий, тощий. Хвост загогулиной… — Мурзик, ну какого хрена? — стону я, как умирающая лошадь, опускаясь на стул. — Ну как? — Прости, я не хотел тебя расстраивать, — хлопает дверца холодильника, а этот уже у меня на коленях, прямо голой жопой, обвивая лодыжку хвостом. — Ты же не сердишься, да? Ты же не отдашь меня обратно? — Ну как я тебя отдам… Мурзик трется об меня всем телом, а в моей голове тут же появляются крамольные мысли — насколько это плохо, если ты хочешь выебать свое животное? Считается ли это зоофилией? В свое оправдание могу сказать, что животное само лезет ко мне, пытаясь загладить вину, облизывает шею и все лицо, прикусывает клыками кожу на плече, и я не могу игнорировать то, что у животного стояк не меньше моего. — Ты торопишь события, — пытаюсь отбиться я, но он мурлыкает: — Так два месяца уже вместе живем, ты при мне лысого гонял и танцевал под Мадонну, а я лизал свои яйца, разве можно стать еще ближе после этого? Так-то он прав — куда еще… И поэтому я сползаю вниз по стулу и закатываю глаза, когда мой член обхватывает длинный шершавый язычок. Собственно, с этого момента начинается основной пиздец, потому что после шикарного отсоса Мурзик начинает ныть, что раз пошла такая пляска, то у него в приюте остались братья в количестве двух штук. — Хозяин, миленький, как я без них жить буду? — его глаза превращаются в два зеленых блюдца, наполняясь влагой. — Как они там без меня? Я лежу на стуле в полубессознанке, смотря в потолок. — Холодные, голодные… Я издаю каркающий звук, прочищая горло. — Одни косточки остались… Я говорю: — Хорошо, утром поедем заберем. Если они не такие же оборотни, как ты. — Как можно! В одном помете только по одному оборотню! Даже если оба родителя были с геном оборотничества. Ладно, ну, подумаешь, три кота вместо одного, небольшая ж разница. Однако в приюте, при виде двух упитанных, не слишком страдающих рыжих котов, меня посещают сомнения относительно необходимости моего приезда. — Они пушистые, просто, — пояснил перед отъездом Мурзик. — А так, как возьмешь, так одни косточки, ребра торчат. — Это точно те коты? Джейсон и… — Я разворачиваю бумажку, нашкорябанную Мурзиком. — Джейсон и Морковка. — Именно! — заверяет меня хлыщ в шарфах, запихивая котов в переноску. — Нам их подкинули в одной коробке с тем чернышом, что вы забрали недавно. И вот я дома, с тремя котами. Мурзик радостно трется обо все, а эти рыжие говнюки носятся по дому, обнюхивая углы, потом я делаю «кыс-кыс», и несутся на кухню, топоча, как бегемоты, словно они тут у меня всегда жили. У всех троих зеленые глаза — на этом все сходства заканчиваются. Рыжие похожи между собой, — правда, у одного узор на боках, как у скумбрии, а второй попроще, — а вот мелкий… — Такое чувство, что они старше тебя, — говорю я вечером. — Просто крупнее, — произносит Мурзик, взбираясь на кровать. — Старше. — Кость пушистая. Мр-ря-яздевайся, миленький хозяин. Он ластится, царапая грудь твердыми маленькими сосками, верхняя губа слегка оттопыривается, показывая клыки, кошачьи уши на макушке прижимаются, и этот вид полной готовности принадлежать не может оставить меня равнодушным. Я не уверен, что прямо сейчас готов использовать свой член по назначению, входя в контакт с представителем другого вида, но Мурзик оседлав мои бедра, трется задницей о пах, жмуря глаза и приоткрыв рот. — Смазку бы… — говорю хрипло, и на меня смотрят два сплошных черных зрачка. А потом мой член обильно смачивается слюной и оказывается у Мурзика между булок. Яйца шекочет кончик хвоста, коготки, как лезвия, скользят по груди, оставляя едва заметные следы, колокольчик позвякивает в такт толчкам — звяк-звяк. Я смотрю снизу на узкие плечи, острый подбородок и полоску розового на тонкой шее — что за блядовитое животное, в самом деле, мне досталось. Не успели толком узнать друг друга, а уже… А хотя, Мадонна, опять же и ах…хуительно-то как… Он урчит, как трансформатор. Я хватаю его одной рукой за ошейник, второй за бедро, поддаю снизу, подкидывая его на себе, и он срывается на хриплое рычание. А потом разворачивается прямо на мне, ложится спиной, и тогда его удобно иметь, взяв уже за горло и под колено. — А ну, брысь! — мимоходом фыркаю на рыжих, которые, видимо, давно торчат у открытой двери и смотрят на нас из коридора. Кончаю, кусая острое плечо, и слышу в ответ такое же недвусмысленное «а-ах». Когда я выхожу на кухню, то вижу снова не то, что должен, хотя в этот раз на полу валяется не только разбитый горшок, но и все, что прежде стояло на столе. Однако теперь стол занят — на нем слеш. — Мурзик, ну какого черта! — возмущаюсь я, пялясь на здоровенного рыжего парня, который трахает второго такого же, лежащего грудью на столе. — Так это… Они из другого помета… А мамка у нас одна! — поясняет Мурзик, тут же материализуясь за моей спиной. Со стола падает подставка с салфетками, державшаяся там лишь чудом, рыжий, который снизу, утыкается лицом в согнутый локоть и протяжно стонет, так заразительно, что хочется присоединиться. Второй рыжий, шлепнув по крепкой ягодице, поднимает голову и подмигивает мне, продолжая свои развратно-поступательные. — Нет, ну куда это годится… — у меня на шее выступает испарина, и я вытираю ее ладонью. — Они же братья! — Так у нас это частое явление, — вздыхает Мурзик. — Ты же не сердишься на нас? Ты же нас не выгонишь, миленький хозяин? Я смотрю на ручищи, сжимающие разведенные, красные от шлепков ягодицы, и думаю, что это вопрос риторический — извините, как бы потом меня из хаты не выперли. Или раком не поставили так же. Я снова пересекаюсь взглядом с рыжим, который сверху, и он приглашающе кивает на стол, мол, может, хочешь поучаствовать? — Мурзик, пошли спать, это некрасиво, подглядывать, — произношу я. — А вы тут все подберите потом за собой. Оправдание «У меня лапки» не прокатит.