Нитки

Тепло и мерзко. Ханма морщится, глядя на свое отражение в заплеванном зеркале. В пылу драки на адреналине мало понимаешь происходящее: бей врагов, защищай друзей. Вся соль в том, что друзей у Ханмы не было. Соль… На языке её фантомный привкус или привкус железа, хотя к чему все эти пафосные сравнения? Кровь. Жизнь это почти всегда — вкус собственной крови. Хочешь его почувствовать — резани вену и попробуй, разбей нос и пойми. Ханма усмехается и плещет в лицо водой. Обжигающе холодная. На белый гладкий фаянс падают грязно-розовые капли. Вспухают уродливыми абстрактными пятнами. На место адреналинового запала приходит отрешенность от реальности.. Он сдирает с себя куртку и смотрит на отражение. Левое плечо в крови, шея в крови. Если б не ткань куртки лезвие прошло намного глубже, спасло и то, что он столбом не стоял — увернулся. Не ожидал только что мудак едва вытащив лезвие отмахнется им снова. Но и тут реакция не подвела. Ханма не видит насколько глубокая рана на шее, точно не артерия или вена и то хорошо. Просто кровит так, что весь ворот футболки заляпан красным. Собственная кровь должна быть горячей, но вместо этого на коже ощущение холода и липкой пленки. Зачем ему это? Что он забыл в Свастонах после смерти Кисаки? Никто не ожидал, что Баджи его прикончит. Один удар и перелом основания черепа, кома почти полгода и смерть не приходя в сознание. Родители его обещали найти и убить виновника, до сих пор ищут — умники. Кадзутора, который сидит не за того. Надо было оставаться на своем месте, но вместо этого как зачарованный пошел к Майки, едва узнал что Баджи вышел из реанимации. Как выжил неизвестно. Что -то удалили, что-то зашили… Для этого понадобилось несколько операций. Сам же сдавал ему кровь анонимно. Оказалось, что у них одинаковая группа крови и, как сказал врач, на удивление подходящая. Наверное мысль, что в Баджи теперь течет его кровь должна размазать ощущением счастья, но вместо этого навевает глухую тоску. Да, в Свастоны его взяли, только как запасное пятое колесо, под присмотром. И, как он и думал, в отряд Баджи. А тот слишком много знал. После больницы хоть и осунулся, но ничуть не ослабел. Словно прошел через ад и вернулся с того света хуже чем был: нетерпеливые, злее. У Ханмы на секунду перехватило дыхание, пока он кое-как завязывал рану, стягивая до искр перед глазами. Красная лента с белыми буквами, как обрывок прошлого и напоминания, что все могло быть иначе. Лежала в кармане на всякий случай. На форме Свастонов такого нет. Ради чего он пришел к ним или ради кого? Вообще мало кто знал что длинная лента с эмблемой Вальхаллы на куртке — это не просто так. В бою иногда не удобно а если вытащить то отлично подходит для перевязки. Красное на красном. По хорошему руку точно надо шить рана глубокая, и вряд ли чистая. Но ему всё равно. Заживёт как-нибудь. Дверь с грохотом распахивается. На пороге Баджи, а за его плечом маячит Чифую. — Нашел! — широко улыбается Баджи. Ханма замирает, стараясь сохранить на лице безразличное выражение. Но это то, чего он меньше всего бы сейчас хотел: быть найденным Кейске Баджи в пылу азарта. Интересно, как он вообще это сделал? Рандомный общественный туалет, неподалеку от места стычки. Если только действительно чутьем, по кровавому следу. — Баджи мы… — пытается возразить Чифую. — Я знаю, — обрывает его Баджи и подходит ближе к Ханме, обхватывает за подбородок, придирчиво оглядывая. — Я так и думал. Рана на шее снова начинает кровить. Ханма чувствует себя загнанным в угол зверем перед убоем. Раздражение ошпаривает изнутри. Он дёргает головой,пытаясь высвободиться. Но Баджи только крепче сжимает пальцы. От этой хватки точно останутся синяки. — Нормально, — бросает Ханма, глядя ему в глаза. Глупая отмазка. Баджи не дурак, чтоб поверить в такой бред. — Баджи, нас ждут… — Иди без меня. Если будет что-то важное, я вернусь. Здесь недалеко. Скажи, что оказываю первую помощь. Чифую смотрит на Ханму с ненавистью. Как будто он в этом виноват. Он совершенно не просил никакой помощи, но его и не спрашивают. Возражать явно бесполезно, поэтому Ханма молчит. — Не ссы, — Баджи наконец отпускает Ханму, только для того чтобы перехватить за руку, нарочно за раненную, чтоб тому и в голову не пришло дёргаться. — Идём, не хватало ещё чтобы цапнул здесь какой-нибудь СПИД. — Воздушно-капельным не передается, — огрызается Ханма, но подчиняется. Уже проходя мимо Чифую ловит ещё один раздраженный взгляд. — Не умничай, — отрезает Баджи. — Ты знаешь о чем я. Боль от перехваченного предплечья отдается выше, стекает в рану и пульсирует при каждом движении руки. Пальцы немеют. Возможно он слишком сильно перетянул, чтобы остановить кровь. Баджи тащит его какими-то переулками. Ухватил покрепче и теперь не отпустит. Да Ханме в целом все равно, он может его даже бросить где-нибудь тут или прирезать. На эту мысли почти убитый инстинкт самосохранения поднимает голову, а раздражение стекает на язык язвительными фразочками: — Откуда такая забота, капитан? — на последнем слове он специально ставит ударение. Баджи не оборачивается. Ханма лишь слышит, как он фыркает. — За несколько месяцев в отряде ноль внимания, а тут что вдруг? — А тебе раньше и шкуру не дырявили. Неповоротлив стал? Стареешь? Или так сильно хочешь моего внимания? Ханма закусывает язык и хмурится. Он бы нашелся что ответить, но Баджи увлекает его в подъезд какой-то многоэтажки и предупреждает: — Не трынди в коридоре. Стены картонные. Лишние вопросы мне не к чему. Ханма и подумать не мог, что Баджи живёт неподалеку от места стычки. Но оказалось именно так. — Мать на сутках. Скидывай куртку, садись на кухне, я сейчас вернусь. Кухня маленькая, с ростом Ханмы там едва можно развернуться. Двигаться приходиться очень осторожно, чтобы не свернуть лишнего и сложится на стуле, словно причудливая форма оригами. — Ууууу, жираф, — констатирует Баджи, пробираясь за ним следом. Места сразу стало катастрофически мало. Остается только совсем отодвинуться к стене, чтобы Баджи смог пройти. — Я же сказал, сначала куртку снимай потом проходи. Да теперь уже не двигайся, чо уж… Руки подними. Баджи ворча вытрясает Ханму из форменной куртки и осторожно кладет ее на соседний стул. Кровь уже пропитала повязку и стекала ниже, оставляя алые разводы на коже. — Плюсы формы — крови не видно, минусы формы — крови не видно, — констатирует Баджи, разматывая ленту. Прилипшая кровь отделяется с трудом, края неприятно тянет. — Куртка Вальхаллы была светлая, но у нее был плотный подклад… — Я помню, — перебивает Баджи, заливая рану антисептиком. По коже идут мурашки, то ли от холодной жидкости, то ли от того что кровь начала поступать. Ханма чувствует себя дураком. Ещё бы он не помнил. Именно из-за куртки Баджи удалось до последнего скрывать свою рану. Благо вовремя заметил Кацутору и лезвие прошло не так глубоко, как могло. И все равно два месяца в больнице. Что бы было будь оно на пару сантиметров глубже, а Кацутора точнее. Даже думать об этом страшно. Ханма, наверное, предатель. Не за того он должен был переживать, но труп есть труп. Кто выжил тот и прав, а выжил Баджи, за ним он и пошел. Кажется, что просто, а на деле нихрена. Последний год — бесконечная смена авторитетов, Ханму кидает от одного к другому. Сплошные убогие разочарования. Выбрав Кисаки он думал, что вот тот человек за которым можно идти и собирать острые ощущения. Все будет, как надо. Но дорогу перебежал черный кот по имени Кейске Баджи и все пошло по пизде. — Жечь… — Ханму мгновенно выдергивает из мыслей — это ж надо было так задуматься. — Ты о чем? — Прижечь говорю надо. Кровь так легко не остановится. Я бы предложил в больницу, но ты ж не пойдешь. Поэтому терпи. Ханма расширенными глазами наблюдает как Баджи достает из заднего кармана нож, раскладывает его и зажигает комфорку. — Скажи честно, это месть? — интересуется Ханма, глядя как серебристый цвет лезвия сменяется на красный. — Я похож на кого-то настолько мелочного? Перейди ты дорогу мне или моим друзьям был бы труп. — А как же Чифую? Разве мне не за что мстить? Лезвие чуть вздрагивает над огнем. Баджи вздыхает. — А я бы смог иначе доказать свою преданность? Это была необходимая жертва, хотя он был под моей ответственностью. А теперь под моей ответственностью находишься и ты тоже. Если ты не знал, то это многое значит. — Держи друзей близко, а врагов еще ближе? Так получается? Взгляд Баджи — изучающий, сверху вниз, как смотрят на ребенка, который разлил чай, вымазался в грязи или несущего абсолютную чушь. А потом в глазах появляется та самая искра, от которой по телу пробегает дрожь. Баджи склоняет голову набок с улыбкой, из-за которой прекрасно видно клыки и произносит почти мурлыкающим голосом: — А ты не думал, что может я просто хочу, тебя заклеймить, без всяких подтекстов? А? Как собственность. И никто об этом не будет знать, кроме тебя и меня, — интонация плавно перетекает из мягкой и стелющей в приказ: — Поэтому повернись и терпи. Ханма не возражает. Он не против даже если Баджи загонит лезвие ему в горло, но ему об этом знать не обязательно. В голове бьется навязчивое: “поэтому” и ускользающий смысл, но он выбирает сначала делать, а потом уже думать. Поэтому поворачивается так, как нужно Баджи. Обжигающая боль и запах поджаренного мяса. Только вместо стейка на открытом огне твоя собственная плоть. Ханма дергается, вытягивается в струну, задерживая дыхание, пока лезвие прижигает сосуд. — Не, дергайся, черт, — цедит Баджи сквозь зубы. — Дыши давай. Ханма делает вдох, а на глазах выступают слезы. Это не та краткосрочная боль, когда тебе ломают нос, а более длительная и острая, пробирающая по нервным окончаниям и навязчиво ввинчивающаяся в мозг. — Молодец, а теперь выдох, — Ханма снова подчиняется. Идти за приказами Баджи на удивление не вызывает отторжения. — Я бы похлопал тебя по плечу, да вот незадача… — Баджи смеется, откладывая нож в сторону, а Ханма вытирает лицо здоровой рукой, смахивая выступившие слезы. — Если ты думал, что это все, то нет. Сосуд мы прижгли, но штопку никто не отменял. — Может хрен с ним? — Не хрен. На, — на столешнице появляется бутылка виски. — Откуда? — удивленно спрашивает Ханма. — С выписки. Ребята подогнали. Слишком рады были, что я не откинулся.А теперь попытаемся, чтобы не откинулся ты. — Да с чего вдруг я должен? — раздражение подкатывает и плещется через край, пузырится. И не только оно. Немного обида. Злость на самого себя, потому что кидает из края в край. И непонимание, что вообще происходит, и что у Баджи на уме. — Не собака. Не заживет, если не обработать, — объясняют ему, снова с родительскими интонациями и впихивают в руки бутылку. — На, я сказал. — Сначала говоришь, что не собака, а потом “на”, — морщится Ханма. — Может тебе еще льда предложить? — язвит Баджи доставая иголку с ниткой из стерильной упаковки. — Я смотрю ты подготовился, — замечает Ханма, старательно игнорируя поддевку. — Решил, что неплохой навык. А нитки взял с собой, когда меня выписали. Немного правда, но как видишь пригодилось. — Так и скажи, что я твой первый подопытный образец и очень хотелось попробовать. — Не без этого. — Все равно шрам будет. — Ханма, не выебывайся. Мое терпение имеет свойство заканчиваться. Игла жалит остро и неприятно, с раскаленной сталью, конечно, не сравнить, но ощущения так себе. — Про местную анестезию ты тоже, наверное, не слышал? Или нитки ты взял, а про “заморозку” забыл? — Вон твоя “заморозка”, — Баджи кивает на бутылку не отрываясь от своего занятия. — Хочешь эффект? Хлебай быстрее или наслаждайся ощущениями. — Как будто мне остается что-то ещё… — Баджи все-таки отрывается от накладывания швов. Ловит взгляд Ханмы и смотрит. Высокоградусный алкоголь застревает где-то между горлом и желудком, нужно приложить усилие чтобы сглотнуть. Взгляд у Баджи хищный и целенаправленный, со скрытой угрозой и предупреждением. Ханма считывает все это, но смотрит совсем на другое. На дикий оттенок глаз, на обострившиеся после больницы черты, а взгляд так и норовит соскользнуть ниже.... Сейчас бы закурить. Одну сраную сигарету, но сигареты в куртке, да и вряд ли Баджи разрешит курить на своей кухне. Поэтому Ханма усилием воли отворачивается, чтобы смотреть в стену и глотать виски, не чувствуя вкуса. Скорее бы весь этот пиздец закончился. Затянувшееся молчание нарушает Баджи. — Я знаю, что ты ходил в больницу. Мне сказали. И что кровь долго не могли найти… Спалили. Интересно кто? Хотя тут и гадать нечего.Чифую, с которым Ханма столкнулся в больничных коридорах. — Кто ж знал, что у нас одна группа крови… — Ага, значит все-таки мне, а не Кисаки. Так глупо Ханма ещё не попадался. Нелепость ситуации окончательно выбивает землю из под ног, расшатывая нервы. — У него вторая! Да ему и не требовалось! — словно тебя загнали и в угол и приставили нож уже к горлу. Ханма сегодня проигрывает по всем фронтам. Сначала эта нелепая рана, которая зажила бы сама, теперь попытка Баджи выбить из него признание. Нет, даже не так. То что он там был Баджи прекрасно знает. Ему хочется услышать прямой ответ, поэтому и жмёт его нещадно. Иначе переставил стул, лишая свободного места, прижался коленом, вторгаясь в личное пространство, наклонился так, что чувствуешь его дыхание на коже. Ханма чувствует себя максимально неуютно. Привычка оставлять себе расстояние для маневра — залог выживания, но Баджи не оставил ему шанса. — Просто нравишься ты всяким животным, вот и все, — Ханма все равно выбирает «не смотреть» и делает глоток,чувствуя как по спине бежит холодок. А что? В принципе он не так уж отличается от драного уличного кота, тоже пришел неизвестно зачем. Только уйти не может. Именно в этот момент Баджи заканчивает шов. Нить затягивается даря последнее болезненное ощущение. Ханма чуть ведёт плечом, а Баджи, вместо того, чтобы взять ножницы и отрезать нить, наклоняется. По голому плечу скользит черная прохладная прядь, пальцы Ханмы на свободной руке сжимаются в кулак, чтобы не выдать дрожь. Горячий язык Баджи задевает кожу, подцепляя нить и втягивая ее в рот, чтобы откусить. Ханма захлёбывается на глотке и содержимое бутылки плещется на лицо и футболку. — Блядь, — только и может сказать Ханма, чувствуя, как виски течет по подбородку.Царапину, про которую он уже успел забыть, нещадно щиплет Баджи смеётся. Его ладонь скользит по щеке, стирая потеки. Почти подавшись вслед за прикосновением Ханма не мигая следит за тем, как Баджи снова пускает язык в ход, облизывая собственные пальцы. Ничего не должно пропасть. Этими же пальцами Баджи цепко хватает его за подбородок, сжимает, так что не высвободиться. Наверное должно быть неприятно и вызывать отторжение, но Ханма поднимает голову, обнажая шею, позволяя Баджи рассмотреть рану. Ускорившийся пульс, отдается где-то в голове. Дыхание поверхностное и потяжелевшее. Ханма непроизвольно облизывает пересохшие губы. На языке солоноватый привкус запекшейся крови, горчащий виски и сладкий вкус страха, свойственного наверное всем жертвам. Незнакомое чувство, оттого ещё более пугающее. Ханма почти не удивляется, когда по горлу скользит язык, собирая капли виски вперемешку с его собственной кровью. Спиртовая горечь, терпкость трав и вкус его собственной жизни. Ханма сглатывает вязкую слюну. Откидывает голову, подставляясь. Баджи цепляет кожу клыками, ведёт языком по ране. Жжется. Болит. Но все эти ощущения прокатываются по телу дрожью. — Если я сдохну от заражения крови, ты будешь в этом виноват, — произносит Ханма, не узнавая своего голоса и пытается язвить. — Как на вкус? — Сам попробуй, — Баджи отбирает у него бутылку, делает глоток и Ханма на это ведётся. На самом деле ведётся он уже давно, но сейчас позволяет себе сделать то, что давно хотел. Поцелуй смазанный, поверхностный, почти целомудренный, если учитывать обстоятельства. Алкоголь и кровь — отлично замешанный коктейль с добавлением адреналина. Баджи позволяет ему это. Но не отвечает, словно наблюдает со стороны и анализирует. — Ещё оценки мне поставь за технику и исполнение, — Ханма скалится,глядя ему в глаза не отодвигаясь даже на сантиметр. — Бесишь. Выдох. Полный накопленной злости и раздражения. В этот момент Баджи целует его сам. Специально, чтобы ему не хватило дыхания, чтобы мозг страдал от гипоксии, чтобы ловить сорванные попытки вдохнуть. А напоследок прихватывает зубами разбитую губу. Тоже специально. Ханма не желает ни в чем признаваться. Ни себе, ни Баджи. Но глядя как тот поднимается со стула, неторопливыми тягучими движениями хищной кошки Ханма думает, что совершенно не против… Да, наверное, всего, что Баджи может ему предложить. Сейчас бы сигарету, чтобы перезагрузить мозг, который мигает красным светом, накопленных погрешностей. Взять паузу, чтобы тщательно все обдумать. Ханма облизывает пересохшие губы, наблюдая за тем, как Баджи прибирается. В глаза наконец-то бросается то, что следовало бы заметить раньше. Угловатость и незаконченность движений, проявляющаяся все сильнее, судя по всему из-за усталости и алкоголя в крови. Всего месяц после операции дает о себе знать. Чифую не просто так кружит вокруг коршуном и не подпускает к нему слишком близко. Нечего посторонним знать лишнего. Жалеть он себя все-равно не позволит. Но Ханма и не собирается. Это новое знание, которое вместо того чтобы притупить его интерес, подкидывает поленьев в костер. Баджи бросает на него взгляд и замирает, словно почувствовал угрозу. Ханма на краю, один неверный шаг и пропасть, но ему очень хочется. — Покажи, — хрипло просит он, глядя снизу вверх просящими глазами. Убедиться. Ему точно нужно убедиться в реальности. Цепляться за нее, чтобы не отъехать окончательно. — Ты конченный, — констатирует Баджи, даже не представляя насколько он прав. Но все понимает правильно. Подходит ближе задирает футболку и чуть поворачивается боком чтобы было видно. Длинный рубец, ещё алый, с точками следов от снятых ниток. — От меня отхватил шмат плоти, а ты хочешь на это посмотреть. — Я хочу убедиться. — В чем? — Что ты действительно жив, а не сдох, а это все моя больная фантазия. — В бреду на потере крови? — Ага. — Я уже говорил что ты конченный? — Ты даже не представляешь насколько. Ханма цепляет пальцами за его ремень притягивая ближе. Так, чтобы дыхание касалось кожи, а затем ведёт языком по неровностям шрама. Баджи шумно втягивает воздух сквозь зубы, вздрагивает всем телом, но не отстраняется. Ханма чувствует как на голову ложится ладонь, а пальцы ерошат волосы на затылке. Все летит к чертовой матери, вместе с самообладанием. Мысли, лезущие в голову нельзя назвать ни адекватными, ни приличными, но других нет. Ханма тянет Баджи на себя и поднимает голову, ловя чужой взгляд… От звука зазвонившей мобилки на столешнице вздрагивают оба. Ханма видит имя Чифую на экране и задумывается о причинении тяжких телесных. — Да, — голос у Баджи севший и явно вызывает подозрения. — Да, все у меня нормально. Нет. Да, нет, я говорю. Удержаться от улыбки сложно, а от того, чтобы не пустить в ход зубы еще сложнее. Пальцы в волосах сжимаются до боли, оттягивая. Ханма старается сохранить невозмутимый вид, но очень хочется засмеяться в полный голос. — Да я понял. Скоро буду, — Баджи отключает звонок и мстительно плещет, в Ханму антисептиком. Заливает все сразу и швы и рану на шее и судя по всему слишком довольное лицо. — Остынь и собирайся. Меня зовет Майки, а ты постараешься добраться до дома без приключений. Ханма отряхивается на звериный манер. Да уж, приключений на сегодня достаточно. На улице холодный воздух лезет под куртку, пока Ханма наконец-то лезет в карман и вытаскивает сигареты. Затяжка давно не была настолько долгожданной. Кожу на плече саднит, а в целом Ханма чувствует себя уделанным во всех смыслах. — Через пару недель снимем, будешь как новенький, — усмехается Баджи, забирая сигарету и делая затяжку сам. Короткую, наверняка почти безвкусную. Без стен маленькой кухни его присутствие не такое давящее, но Ханма все равно чувствует, как у горла стягивается петля, мешая дышать. Сигарету ему возвращают, ободряюще проводят по загривку и растворяются в сгустившейся вечерней тьме. Ханма остается один, дышать прохладным отрезвляющим воздухом вперемешку с сигаретным дымом. Никто не будет знать, да? Нервный смех рвется наружу. Прижечь раскаленным железом и вшить нитками, связать так, что не выпутаться. Этого ли ты хотел, Шуджи Ханма? Может и нет, но уже поздно