Муха

Человек устроен так, что ему необходимо чувствовать себя нужным. Знать, что в этом мире есть кто-то, кто хочет видеть его в своей жизни и непременно заметит, если он вдруг исчезнет. Олежу не замечают. Он ещё не исчез, а для всех его уже будто нет. Наверное, чтобы тебя заметили, нужно вызвать интерес. Вот только он, почему-то, всегда оказывается не таким, каким хотелось бы. И положительных эмоций приносит мало. Вряд ли, конечно, чужое желание заполучить зачёт на халяву можно назвать интересом, но внимание к собственной персоне оно обеспечивает бурное. Его бы ещё удержать. Олежа изо всех сил старается быть удобным: не перечит, уступает, помогает в ущерб себе, но его жертвы не ценят. Может, он недостаточно выкладывается? Может, чтобы такому, как он, заслужить внимание, нужно стараться в два раза сильнее, чем остальным? И он старается. Но это всё равно не помогает. А по-другому он не умеет. Иногда становится уже плевать на несбыточные мечты о любви и большой семье, настоящих друзьях и хочется хотя бы чего-нибудь. Хоть улыбки, хоть взгляда, хоть простого «спасибо» за вложенный труд. Он что, действительно не достоин даже этого? Что имеем, мы не ценим, а потерявши, плачем. Может, если он исчезнет по-настоящему, кто-то поймёт, что он на самом деле был важен? Или Олеже просто хочется верить, что такие люди существуют. Ну, Оля, она же любит его? Никогда не забывает про день рождения, всегда слушает, поддерживает и помогает. Правда, он её ни о чём и не просит. Да и звонит она редко, но у неё своя жизнь. Олежа не навязывается. Она бы точно заметила. Не сразу, скорее всего через пару недель, но она бы правда забеспокоилась, если бы он долго не звонил. Олежа в этом почти уверен. Но исчезать он пока не собирается, а потому искать его не собираются тоже. Олежа бы сам хотел найти — себя. Ибо кажется, что на самом деле он уже давно исчез и не заметил этого. Значит, он самому себе не нужен? Больше и тараканы не заглядывают к нему в комнату. Всё равно поживиться нечем, он и сам есть забывает. Пауки в углах мрут от голода. И в груди сердце бьётся, как муха о стекло. Возможно, было бы легче, если бы не билось. Не рвалось навстречу свету из своей костяной темницы. Олежа завидует мёртвым. Им уже ничего не нужно, а они резко становятся нужны всем. Не то чтобы он хотел скорей умереть, нет... Но думать об этом в ночной темноте было почему-то очень приятно. Представлять чужие лица, оттянутые к земле тяжестью скорби, слова, что при жизни не решаются говорить, внимание, обращённое только на виновника «торжества». Учтивое, последнее, которое со временем непременно закончится навсегда. Но в один конкретный момент достаточное, чтобы думать, что ты чего-то стоишь, раз ради тебя устроили это всё. Для Олежи и дни рождения-то не устраивали. Но с похоронами же будет по-другому? Он представляет шёлк обивки гроба, и тот кажется теплее и мягче казённой постели. Гроб был бы его собственный. Хоть и напялили бы, наверняка, ненавистный галстук. Олежа хотел бы спать как стереотипные вампиры — всё лучше, чем слежавшийся вонючий матрас. Душнов не знает, что общажная комната напоминает ему больше: камеру или склеп. Холодная лампа поддерживает атмосферу, и так легко закрыть глаза, переносясь в несуществующее будущее под искусственный шум деревьев и тихие голоса. Олежа честно пытается себя не осуждать за такие мысли. Он же никому этим плохо не делает? Только себе, разве что, иногда, но это не считается. А значит, можно упиваться фантазией почти легально. Никто не узнает, а следовательно, не сможет сказать, что он драматизирует и надумывает, вместо того чтобы заниматься чем-то полезным. Поэтому, кстати, Олежа никому ни о чём таком и не говорит. А вдруг они правы и он действительно всего лишь прокрастинирует таким образом? От этих мыслей хочется по привычке убежать в работу, чтобы не чувствовать себя бесполезным, но нужно поспать хотя бы пару часов перед завтрашним... уже сегодняшним зачётом. А мысли о смерти помогают уснуть. Может, потому что сон — это маленькая смерть. Ты тоже исчезаешь и отрываешься от реальности, с той лишь разницей, что это временно. Интересно, после смерти нужно спать?

***

Олечка. Она бы обязательно пришла на его похороны. Стояла бы долго, до самого конца, сказала бы о нём много добрых слов и расплакалась. Она бы и тогда его не бросила. Больно, конечно, самому, когда думаешь о том, как будет больно близкому человеку, но Олежа же пока умирать не планирует. Так что можно позволить себе такие размышления. И всё-таки об Оле лучше много не думать. Лучше переключиться на других людей — ту самую обещанную большую-любящую семью, например, или кто там ещё к нему может прийти. Не так много кто, на самом деле. Родители должны быть. Точно, родители. Интересно, они бы гордились им? И дожили бы вообще до этого момента? Если доживут, то обязательно придут. Мама будет наверняка открыто рыдать, а отец не шелохнётся, как обычно. Олежа надеется, что умрёт достойным сыном. Им с Олей было очень тяжело после развода родителей. Особенно чётко это ощущалось первое время, когда все праздники, запомнившиеся яркими и по-семейному шумными, вдруг стали пустыми и неполноценными. Всё равно что ёлка без гирлянды или торт без свечей. Не то. Собственные похороны без дорогих людей тоже не то. Олеже очень хочется верить, что они придут. И он старательно убеждает себя, что верит. Потому что стараться он действительно умеет хорошо — опыт, как-никак. Ещё умеет убегать. От себя, от серой реальности, от школьных, а потом и институтских задир, когда хватает духу побороть рефлекторное окоченение. Бежать, догоняя нужный поезд метро. Бежать впереди головы и одновременно оставаясь на месте. Как на беговой дорожке. Только для чего он тренируется — непонятно. У него вся жизнь больше похожа на тренировку, только решающего чемпионата впереди всё никак не видно. Куча грамот, наград, благодарностей, диплом вот красный скоро будет, а по сути в жизни не достиг ничего. Когда Олежа исчезнет, после него ничего не останется. Он даже случайно упавшие бумажки за собой подбирает. Не хочет следить и оставлять после себя мусор. Эти наглецы, без раздумий кидающие окурки на асфальт, наверное, так эгоистичны, что им плевать на кого-либо, кроме себя. Олежа бы хотел попробовать курить. Мечты и фантазии — они на то и выдумка, чтобы оставаться в голове и тешить себя глупостями. Вот театр, например. Глупость же? Недостижимая мечта, в которую можно нырнуть, чтобы не захлебнуться в студенческой рутине. Главное, не захлебнуться в самой мечте. А роли Олежа играть и не переставал. Настолько в некоторые вжился, что не отодрать — стараться вошло в привычку. Он помнит время, когда ходил в театралку. С теплом и своеобразной ностальгией крутит воспоминания, а потом прячет их обратно в голову, как костюмы когда-то в шкаф от отца. Погреется — и дальше за курсовую. Не свою причём. И всё у него будто не его: и комната не своя — общажная, и профессия не своя — отец выбрал. И жизнь не своя — просто жизнь.

***

В машине Антона Олежа чувствует себя неуютно. Он здесь настолько инородный предмет, что находиться не должен и рядом. Хотя и хочется временами притвориться, что это не так. Но место в фантазиях зарезервировано под вычурный шёлк и успокаивающий холод кладбищенской земли, пронизывающий сквозь дерево. Не под скрипящую и пахнущую кожу сидений и обжигающий воздух печки. Антон говорит, что Олежа ему нужен. Правда, тем тоном, которым однокурсники между делом уведомляют: «Мне нужна твоя помощь» — и скидывают на него работу, что лень выполнять самим. Вот только они никогда не говорят «спасибо». А Антон говорит. Как будто они коллеги и без Олежи весь отдел не справился бы с задачей. Олеже хочется верить, что он не надумывает. Ещё хочется стараться вдвое, нет, втрое больше обычного, чтобы уж точно доказать свою полезность и не потерять то, чего уже добился. И он старается. Жертвует личным временем, подработками, даже немного учёбой, срывается на помощь по первому зову, не спорит, не просит, не жалуется — делает всё, чтобы его старания заметили и оценили. Вмазывает себя в маску и вшивает подкладкой в плащ, чтобы помада смывалась только мицелляркой, а ткань было больно отрывать. Страх потери заставляет бежать, не разбирая дороги. Хотя какая дорога в колесе. Олежа цепляется, чтобы передохнуть, но инерция продолжает крутить его, наматывая на маховик времени. Антон предлагает кофе, заметив его усталость. Олежа отказывается, не желая потом быть в долгу. Показательно бодрится, надеясь, что Антон поверит и не разочаруется в напарнике из-за плохой работоспособности. Олежа предпочитает называть себя помощником, но «напарник» из уст Дипломатора так греет, что он не возражает. Создаётся ощущение, будто он действительно важен. Будто его вклад достаточно весомый, чтобы он мог считать себя причастным к чему-то сто́ящему. Это льстит и окрыляет, заставляя хотеть стараться ещё больше. Олежа сам разгоняет колесо как белка. Сердце захлёбывается кровью, стукаясь о перекладины рёбер в постоянном беге. Голова кружится, и тошнит. Хочется открыть метафорическое окно, отогнув грудину, чтобы впустить в сырые лёгкие свежий воздух и свет, но тогда сердце по инерции вывалится. Упадёт и будет лежать на холодном асфальте, по всем законам должное умереть, но продолжит качать кровь, которой уже и нет. Хотя, как знать, может, если муха будет биться достаточно долго, она всё же пробьёт стекло. Ведь, если что-то переполняет, оно всегда найдёт выход наружу. Олежа бьётся в заколоченную крышку. Стекло кажется мухе выходом: ей и в голову не приходит, что можно поискать реальный. Иногда Олежа думает, что живёт лишь в мысленном будущем. После института, после выполнения долга перед отцом, после всего, что он должен сделать, чтобы считаться состоявшимся членом общества. Но место в фантазиях зарезервировано под вычурный шёлк и успокаивающий холод земли. Мягкая кровать для бессмертного, но, несмотря на это, мёртвого вампира. Живым всегда кажется, что у них впереди вечность, и вся эта абстракция их точно не коснётся. Ведь если смерть — фантазия, ей глупо сбываться, правда? И муха утопает в стекле, мечтая стать янтарём. Но какой смысл в том, что ты будешь кому-то нужен, если ты никогда не был нужен себе?