Двойное дно.

«...Знаешь, мы скоро расстанемся, такой вот мрак. На улице пусто. Знаешь, а умирать не простое искусство. Но я то учусь быстро, конец близко. А ты на белом листе напишешь свое имя. Минуты летят - черт с ними...» Стивен Кинг - "Оуэну". Он был в моей душе всегда. Знаешь, мой глупый разум находил тебя безумно красивым. Таким родным. Твое исчезновение всегда меня пугало. От меня теперь веет страхом, и тяжелей всего понимать, что страх этот вызван тобой. Я так люблю тебя, и моя любовь уже несколько раз сыграла со мной самые жестокие шутки. Я ждала, а ожидание продолжало делать свое черное дело. Наверное, тебе нравится, что я так тебя боюсь. Ты стал первой и единственной слабостью. Останови, боже, мой измученный разум. Молю. Дай покоя. Пожалей. Зачем ты присвоил меня? Ты есть где-то там, далеко. Не со мной. Далеко… И это знание еще сильней подавило мою волю. С каждым днем сильней и сильней. Ожидание – стало моим главным и уже давно привычным чувством, словно я бессловесная кроха, хватаюсь за одно воспоминание о тебе. За единственное, что от тебя осталось. Мое желание увидеть тебя, хоть на минуту, было самым реальным. Как только мне стоит вспомнить тебя, твое имя, так я начинаю плакать. Но, очень скоро понимаю, что до моих слез никому нет дела. И я снова замыкаюсь. Перестаю выпускать все наружу. Чаще всего я начинаю задаваться одним единственным вопросом: когда я наконец сойду с ума? Времени было слишком много. Тем более для человека, который большую часть своей жизни прожил один. Время шло очень медленно и разливалось, уходя за невидимый горизонт, слово спрашивая: насколько ты одинок, если ощущаешь это? Под нудное тиканье старых часов Джессика встала из-за стола и посмотрела в лицо абсолютно для нее чужого человека. Чужого духовно. Девушка очень надеялась, что мать посмотрит на нее, выразит, если не любовь, то хотя бы раскаяние, боль, сожаление. Ничего не случилось. Мередит даже не подняла глаза, и Джессика разглядела лишь то, до чего же сильно мать боялась потерять свою бутылку, возможно, еще и глупых друзей. Но бутылку все же больше. Очень хотелось уйти, даже не собирая вещей. Бежать из этого дома, в котором никогда не присутствовала любовь. Неважно куда и совсем не важно, что будет впереди. Все равно, будь это голод или нищета… Все же лучше, чем просто взять и смириться с нынешним положением. Свобода и одиночество должно быть лучше, чем одиночество в клетке. Чувство непонятного ожидания. Ожидания чего? Другой жизни. Намного лучшей жизни, чем эта. Чем эта… ЖИЗНЬ?! Ну да… если вообще можно назвать жизнью это убийственно-медленное умирание дней. Она человек? Сама уже не знала кто. Непонятно существо с выгрызенной внутри пустотой. Выпотрошено, словно тыква, которую так любят избавлять от внутренностей в конце октября. - Не смей туда ходить, - голос Мередит вернул девушку в реальный мир. Джессика знала, о чем говорит мать. Она боится испытать этот позор. Позор… Позор? Словно она его не испытала, когда впервые схватилась за бутылку. Нет. Позор испытала Джессика, оскорбленная прелюдно и неоднократно пьяной матерью. Дочь забойной алкашки. Стыдно… До безумия. До лома в суставах. Словно в твоей постели побывал весь город, и им не понравилось. - Я должна сходить, - равнодушный ответ пронзил утреннюю тишину дома. - Думай, что хочешь, мне все равно. - Сука, - Мередит равнодушно фыркнула и снова уставилась во вчерашнюю газету. Джессика в последний раз посмотрела на мать. Никакой реакции. Как и всегда лишь тупая отстраненность. Холодность. «Кто я для тебя, мама?» Этот вопрос мучил всегда, а в последнее время все чаще. Девушка сняла с вешалки все тот же черный плащ и открыла входную дверь. В лицо сразу же ударил морозный воздух, и дыхание Джессики на мгновенье сбилось. Может быть, было бы хорошо просто забыть это место? Встретить человека, знающего, как пахнет любовь? Может быть, тогда удастся быть счастливой? В жизни, в конечном итоге, не может быть все плохо постоянно. Нет… Зачем другой человек, когда в этой ничтожной жизни, на этой сраной земле, на этой гребанной планете есть он? Губы Джессики сами растянулись в ухмылке. Он так силен. Так уверен в себе. Он не знает, насколько сильно его исчезновение парализовало ее ужасом, но ведь еще тогда в херовой комнате сторожа, не пытаясь спастись от неминуемого физического контакта, она поклялась себе, что он больше никогда не увидит ее страх. Что угодно! Не важно, какие чувства! Только не страх. Только не он! Девушка засунула руку в карман плаща и, нащупав в нем потрепанный листок бумаги, крепко его сжала. Все, что осталось от него, - это воспоминания и клочок бумаги, пропитанный до боли знакомым и любимым запахом бензина и горького парфюма. А еще пропитанный ее слезами. От прочтения, от знания того, что он был рядом с ней, а она даже не знала об этом. И он не позволил посмотреть ей еще раз в эти зеленые глаза. Джессика сильней затянула на шее шарф и пошла вперед по дороге, по которой, она точно знала, несколько месяцев назад уходил он, прочь от ее дома. После этого случая, не взирая на холода, Джессика никогда не закрывала окна в своей комнате. Плохая погода и собачий холод не помешали состояться похоронной процессии. Люди в черных одеждах столпились вокруг свежевырытой могилы, кутаясь в свою теплую одежду от сильного ветра, гнавшего с сугробов снежную крупу, которая так неприятно покалывала кожу на щеках. Неужели, ее нет? Она ушла и ее больше никогда не вернуть. Никогда… Оттуда не возвращаются. Люди наблюдали за тем, как гроб медленно спускается вниз. Плачут навзрыд, закрыв лицо руками. Лживые твари! Вот они все! Полюбуйтесь! Посмотрите на их лощеные физиономии и поймите, что вы по сравнению с ними мусор под ногами. Настолько они обожают себя, что готовы самим себе лизать жирные задницы. Пожалуй, противней их, были только их поганые отпрыски. Дети… Детишечки любимые. Джессика сильно стиснула челюсти, чтобы не плюнуть в их сторону. Эти мрази говорят хорошие слова, а в душе прячут воспоминания о том, как не давали в школе жизни этой безобидной девочке. Джессика подошла ближе. Так, чтобы можно было рассмотреть надпись на надгробье. «Айви Брукс». Ну что ж, она не ошиблась. Неприятные воспоминания снова пронзили разум. Вот Айви, лежит на больничной кровати. Кости раздроблены в крошку, глаза покрасневшие, отсутствует несколько зубов. Смотрит и улыбается. Улыбается и не винит Джессику за это маленькое предательство. За предательство, ради себя. Простила… Всех простила и давно. И ее и Френка. И даже ни разу не обвинила его в своем бедственном положении. Ничего о нем не сказала. Простила… Идиотка… Джессика знала, что Айви помнит все из тех дней… Помнила… Теперь ее не стало. Было больно, и верить в это не хотелось. С такими ранами люди не живут. Не живут столько, сколько прожила Айви. Какая молодец! Прожила, а теперь, вот, избавила свою голову от ужасных кадров. Ветер снова поднялся, загнав в глаза Джессики еще немного колючей снежной крупы. «Бог – хреновый собеседник и настроение у него зачастую скверное». В голову врезались до боли знакомые слова. Джессика улыбнулась. А ты чертовски прав Армстронг! У него действительно бывает скверное настроение! Присутствующие на похоронах люди развернулись, увидев ее маленькую, худенькую фигуру, вставшую в стороне ото всех. Реакция была бурной, но не удивительной. - Какая мерзавка! – крикнула мать Айви, указывая на Джессику пальцем. - Хватило наглости еще и прийти! Пошла вон с похорон моей дочери! Иуда… Джессика смотрела на женщину сквозь полуопущенные ресницы. В глубине души, конечно, она понимала ее чувства. - Я не совершила ни единого преступления против вас и вашей дочери, Миссис, я лишь… хотела все изменить… - И поэтому помогла уйти этому адскому отродью, - женщина сильно сжала полы своего пальто. - Прикрыла его… Убила мою дочь! Джессика потерла ладонями глаза, останавливая не нужные слезы. Только не сейчас. Дома, в подушку. Но только не сейчас. Одетые в черное люди смотрели на Джессику с презрение и ненавистью. Да что с вами? Придурки! С великим прискорбием девушка понимала, что никто из них ее не поймет и даже не попытается это сделать. - Убирайся на хер, бандитская подстилка! – крикнул кто-то из толпы. Джессика вздрогнула. Слова, словно хлыстом ударили по лицу. Ей здесь нечего делать. Ни на кладбище, ни в этом городе. Девушка сделала один неуверенный шаг к могильной плите и, положив рядом с остальными букетами свой, быстрым шагом направилась прочь. Быстрей убежать от этих лиц, для которых она стала чужой. Молчаливо глотая унизительные оскорбления, летевшие ей в спину. Если бы Джессика не была так убита горем и не была гонимая презрением и ненавистью, то обязательно бы заметила другой букет, возле которого положила свой. Букет с небольшим посланием на похоронной ленте: «Милой Айви, от Билли».