заботливый монстр.

у мирона из горла вырывается сухой, обжигающий глотку кашель, от которого сотрясается все тело. голову будто сдавливает стальными тисками, хуярит озноб, а воспаленные глаза болят без преувеличения адски. до безобразия измученный высоченной температурой, растянувшись на диване под тонким одеялом, он достает из-под мышки градусник и пытливо вглядывается в красную шкалу. с ужасом обнаруживая, что ртуть поднялась до неутешительной отметки в тридцать девять градусов, он глухо стонет и без сил откидывается на подлокотник. это ж надо, благополучно выпустить альбом и через какие-то жалкие пару дней подхватить гребаный ковид, на легкую простуду не сильно похоже. завидная удача, ебать ее в рот. он давно не заболевал так серьезно, чаще просто сопливым ходил и покашливал, либо же был здоров, как бык. устойчивый иммунитет даже казался нехилым плюсом, потому что, как правило, после больничного загруженность на работе нещадно ебет во все щели. но стоит вспомнить, какого это – болеть по серьезке, и неожиданно оказывается, что главным отрицательным моментом являются отнюдь не хуевые условия больничного, а дикое недомогание и желание сдохнуть после каждого вдоха через чудовищную резь в горле. будучи абсолютно самостоятельным, от любых предложений помощи федоров решительно отказывался. да мирон и не хотел заявлять о том, что слег, до того момента, пока не потребовалось сообщить об этом своему менеджеру. а уже от нее, типун ей на язык, при всем уважении, эта новость во мгновение ока облетела всех его друзей. не обошлось и без рудбоя, который сразу начал написывать в личку с намерением тотчас примчаться, сорваться с места по первому зову, чтобы нянчиться с больным приятелем. мирон хоть и отказал вежливо, но знал, что это, скорее всего, не остановит излишне заботливого евстигнеева. и не ошибся ведь. мирон как раз выпроводил врача с этими ссаными тестами на корону из своей хаты, и только-только укутался обратно в теплое одеяло, как раздался пронзительный звонок в дверь. сперва он твердо решил проигнорировать незваного гостя, но звонки, похоже, не только не собирались прекращаться, а становились даже настойчивее. когда через минуту еще и телефон под боком начинает разрываться, федоров жалобно скулит и кое-как поднимается с дивана, облачившись в одеяло. — да иду я, бля, — раздраженно рявкает он, так громко, как позволяет больное горло. звонки тут же стихают и тот, кто за дверью, как будто замирает в ожидании, переминаясь с ноги на ногу. мирон, сонный и разозленный на такое наглое вторжение, на ватных ногах добирается до прихожей, волоча за собой по полу несчастное одеяло. дрожащими руками проворачивает два раза замок, вяло толкает дверь. когда та отворяется, по нему с ходу обеспокоенно пробегается пара широко распахнутых глаз. никто иной, как ванька евстигнеев. — чего приперся? — начинает ворчать мирон, кашляя в кулак под встревоженным взглядом внезапного посетителя. — я гостей не ждал. — я не как гость, — отрицательно мотает головой, переступая через порог, предусмотрительно закрывая за собой дверь, чтобы не напрягать больного, — а как сиделка. вот, даже в аптеку по дороге забежал. мирон переводит подернутый дымкой взгляд на пакет в руках рудбоя, который не заметил изначально. выглядел этот пакет довольно увесистым, и было страшно представить, сколько его недалекий (со всей любовью) друг денег всрал на эту уйму лекарств, большая часть из которых, вероятно, даже не пригодится в процессе лечения. хотя, несмотря на внешнее недовольство, ему, по правде говоря, польстила такая забота. федоров вздыхает, отходя и пропуская ваню дальше в квартиру. тот первым делом направляется на кухню, дабы набить аптечку всем купленным добром. мирон же, еле стоя на ногах от слабости, плетется обратно к дивану и без сил валится на него, кутаясь в одеяло с головой, так, что остается видна одна макушка. — сделать чаю, мирох? — кричит ваня из другой комнаты, отчего федоров аж сильнее вжимает голову в плечи. еще секунд пять он собирается с силами, чтобы ответить. в таком состоянии выдавливать любые слова становится пиздец как тяжело. — да, — наконец отзывается он осипшим голосом, надеясь, что его услышат в другой комнате. судя по всему, его все-таки услышали, потому что всего через минуты три ваня показывает нос из кухни и ставит на журнальный столик вблизи мирона сразу две кружки. — к чаю еще терафлю, — поясняет он, указывая поочередно, где что налито. — выпей сначала его, а то чай это, конечно, здоровски, но сначала лечение. федоров переводит стеклянный взгляд на кружки, что из-за головокружения двоятся в глазах, потом на ваню. он растерянно моргает воспаленными красными веками, явно не понимая, чего от него хотят. евстигнеев сочувственно качает головой, присаживаясь на край дивана. протягивает руку, останавливаясь в десятке сантиметров от чужого лба, как бы спрашивая разрешение. когда мирон, немного подумав, кивает, ваня касается раскаленного лба и изумленно охает. — блять, какой ты горячий, — выпаливает и осекается, отдергивая руку. мирон только снисходительно усмехается, явно борясь с желанием сострить, и отворачивается к спинке дивана. — братан, а лекарство пить кто будет? — я двигаться не могу, — совершенно серьезно отвечает федоров. болезнь так его подкосила, что даже дотянуться до столика – та еще задачка. — трубочку принести? — ага, длиною в метр, — отшучивается, скрючившись под одеялом, ища хоть какого-то тепла, ибо знобит мама не горюй. ваня замечает, как мирон съеживается, и от этой картины у него самого сердце разрывается беспокойством. непросто наблюдать, как его другу откровенно херово, хотя они и проходили эту историю не один десяток раз, и почему-то она повторялась снова и снова. сейчас, глядя на него, ваня не видит того великого и ужасного оксимирона, о котором слагает легенды все рэп-коммьюнити. перед ним лежит, трясясь от озноба, беззащитный мальчик, которого, по-хорошему, обнимать целую вечность и трогательно целовать в лобик. но медики передавали, что этот новый штамм пиздец какой заразный, а слечь за компанию ему точно не улыбалось. евстигнеев поджимает губы, погружаясь в свои мысли. ему хочется как-то взбодрить мирона, но аккуратно, чтобы ненароком не потревожить строго обозначенные личные границы, которые за столько лет дружбы стали особенно четки. одна ебанутая идея за другой посещают его голову, пока среди всего их многообразия он не цепляется за ту, что показывается наименее бестактной. пересев поближе, ваня наклоняется над закутанным в кокон мироном, и без предупреждения забирается рукой под тонкое одеяло. на ощупь находя чужую руку, горячую от жара, он решительно переплетает пальцы. в этот самый момент идея перестает казаться такой охуенной, ибо, ну, блять, это же мирон, у него случаются такие состояния, когда от любых прикосновений хочется вывернуться наизнанку и стянуть заживо кожу. ваня уже собирается отстраниться и извиниться, сославшись на дурацкий бзик, но с замиранием сердца осознает, что либо у него на почве волнения воображение разыгралось, либо мирон сжал пальцы на его руке с такой силой, что костяшки просто не могли не побелеть. подождав и убедившись, что ему не почудилось, евстигнеев выдыхает с облегчением, и в ответ слышит из-под одеяла приглушенный смешок. — давай ты все-таки выпьешь этот ебучий терафлю, а? — смеется ваня, на автомате начиная большим пальцем гладить мироновскую ладонь. — еще пять минуточек, — хрипло отвечает тот, и ваня мгновенно задыхается от щемящей нежности, буквально слыша улыбку в его надтреснутом голосе.