the moon and the flute

Эта история начиналась с флейты, подаренной Галфу на его десятилетие. Она была поистине завораживающей: была отделана серебряными и золотыми вставками с еле заметным орнаментом, а с кончика свисала красная кисть, которая поначалу казалась Галфу забавной, и он любил играть с ней, перебирая пальцами каждую ниточку, пересчитывая их вновь и вновь. Эта флейта была последним подарком, подаренным ему на день рождения. Галф происходил из когда-то знатного рода. До пожаров у них были большие деньги, большие владения, а значит — власть и уважение, но, увы, не всем это нравилось. В какой-то момент они лишились почти всего. Галфа не особо это волновало: он не был избалованным ребёнком, хоть никогда ни в чём и не нуждался. Просто для него стало данностью, что его семья разорена. Ни братьев, ни сёстер у Галфа не было. Он знал, что мать и отец хотели иметь ещё и девочку, помимо Галфа. Её могли бы взять в жёны и без большого приданого, хоть как-то поддержав семью. А Канавут… Приведи Галф домой невесту, так это был бы ещё один лишний рот. В любом случае, детей они так и не завели, а последние сбережения вкладывали в обучение Галфа, в надежде, что их молитвы будут услышаны и Канавут встретит богатую невесту, которая отойдёт от правил и заберёт его к себе. И молитвы их и правда были услышаны. Уже к девятнадцати в Галфа влюбилась знатная девушка из богатой семьи, которая проезжала мимо их двора. Галф даже моргнуть не успел, как родители захлопотали, только бы выдать его семье побогаче. Канавут и правда везунчик. Она не посмотрела на бедственное положение его семьи и то, что он ничего не может ей дать, кроме как дружелюбную улыбку и игру на флейте, с которой не расставался девять лет. Но, когда дело и правда дошло до свадьбы, он был напуган как никогда. Галфу была приятна его избранница. Она была красива, умна и весела, у неё были забавный характер и чистое сердце; она принимала Галфа таким, какой он есть, но он её не любил. Что бы ни говорила его семья, он не мог позволить себе играть с чувствами этой очаровательной девушки, тем более жениться на ней, прийти в её дом и ждать, пока совесть совсем сгрызёт его, а несчастная односторонняя любовь погубит их обоих. Галф не мог выносить всего, что окружало его, не мог слушать эти тихие счастливые разговоры родителей, не мог смотреть на милую улыбку его будущей жены. Он прекрасно осознавал, что если сейчас повинуется воле родителей, то всю жизнь будет несчастен, поэтому принял крайне эгоистичное решение. Он оставил дом, бросил двух стариков, невесту и всё, что было ему дорого, чтобы прожить жизнь так, как всегда хотел. Он начал странствовать по миру в бедности, спать на лугах и в пещерах, резвиться в реках и бегать за ветрами. Он бесцельно ходил и исследовал мир, который всегда так манил его. Научился охотиться и разводить костры, научился готовить и стирать свои вещи. Он научился всему только ради свободы, которую дарили ему луна и мелодия флейты над облаками. Лишь иногда Галф заходил в города, чтобы продавать полевые цветы, собирать мелочь с игры на флейте и развлекать дворовых детишек, которые угощали музыканта пресными домашними булочками. Однажды, когда Галф уже собирался уходить из маленького городка, по размерам больше схожего с деревней, и его флейта звучала там в последний раз, к нему подошёл человек и предложил сыграть перед Молодым Господином. Галф очень удивился тогда. Он и так играл на улицах, перед всеми людьми, перед всем народом, Молодой Господин мог слушать его, никуда и не звав. Но человек, тащивший его, всё лепетал о перспективе стать придворным музыкантом, и что его Господин уже ждал, нужно было спешить. Так Галф оказался на постоялом дворе, куда приезжие люди в дорогих одеяниях никак не вписывались. Наверняка они остановились в этом городе вынужденно, и единственным развлечением на эту ночь для них была выпивка и бродячий музыкант с флейтой. Галф думал, что его усадят где-то в самом углу, и трель его инструмента не будет слышно за громким смехом и разговорами, а сам он будет просто серой грязной мышью, до которой никому нет дела. Но всё было иначе. Его усадили в самый центр, прямо перед статным господином в роскошных дорогих одеждах, расшитых золотом. Со стороны это не выглядело броско — было даже скромно, — но по-своему величественно. Этому господину и не нужно было показывать, что он здесь глава. Это и так было понятно. Его осанка и манеры, его точеные скулы, мощная челюсть, прямой нос и бледная кожа. Его взгляд. Холодный, но такой жгучий, что Галф не сразу нашёл в себе силы для поклона. Он играл весь вечер и всю ночь, и он не услышал ни одного лишнего звука, что посмел бы перебить мелодию его флейты. Галфа ещё никогда так не слушали. Господин не сводил с него взгляда, и Галф понимал, что его оценивали. Его сердце билось ужасно громко. Если его возьмут в музыканты, есть хотя бы возможность, что он вновь поспит на кровати или съест вкусную еду. Прошло почти два года, как он покинул дом, и, хоть Галф приспособился к дикой жизни, не сказать, что он от неё не устал. Но всё же он по-прежнему был счастлив. Всё закончилось с первыми лучами солнца. Как только Господин поднялся на верхние этажи в покои, все начали разбредаться, и Галф наконец смог спокойно выдохнуть. Всё закончилось. Канавут ужасно хотел спать, и его живот болел от голода. Он медленно пробирался к выходу, думая лишь о том, как не свалиться где-то посреди улицы, и найти себе хоть какое-то место для сна, будь то ближайший стог сена или тихий переулок, когда его окликнули. Это был тот самый человек, притащивший его сюда. Он протянул Галфу увесистый шёлковый мешочек с деньгами. Канавут совсем забыл, что должен был получить вознаграждение. Его удивило, что эти люди были настолько добры и порядочны, что не обманули Галфа. Окликнули бродячего музыканта и вознаградили за его труд, не послав куда подальше, воспользовавшись его забывчивостью. Приняв мешочек, Галф понял, что тот слишком тяжёлый для тех денег, которые ему обещали. Видимо, ему ещё и заплатили вдвойне. Каазалось, Канавут мог попировать какое-то время, что не могло не радовать. Он низко поклонился, поблагодарив, и, явно приободрившись, развернулся, чтобы уйти со двора, но его остановили вновь. — Вас могут принять на службу, если Вы подождёте. Молодой Господин вынесет свой вердикт вечером, прошу, останьтесь. Галф задумался над этими словами. Он оставил свой дом и тех, кто был ему дорог, оставил свой статус и всё, что у него было, ради свободы. Ради лугов с цветами, игр в реке, охоты и рыбалки, ради чистого неба над головой и единения с природой. Лишаться всего, чтобы прислуживать у богатого господина, он просто не мог. Пусть его обругают и побьют на этом дворе за непокорность, пусть убьют, он не сможет переступить через себя и стать слугой. Его воспитали слишком гордым. Но всё же до вечера он остался. Его соблазнило предложение отобедать за счёт Господина. Галф чувствовал, будто продался за острые рёбрышки с похлёбкой и душистое крепкое вино, но не смог ничего поделать. Он не ел столько вкусной еды так долго, что жадность просто раздавила все попытки разума Галфа заявить о его чувстве собственного достоинства. Он успокаивал себя лишь тем, что сможет быстро сбежать в случае чего. Галф рассеянно оглядывал окружающих его людей, пребывая в полудрёме, когда перед ним кто-то встал. Затуманенный крепкой выпивкой разум музыканта не сразу осознал, кто перед ним, но, как только Галф скользнул глазами вверх по дорогим расшитым одеждам и встретился с холодным спокойным взглядом Молодого Господина, его будто со всей силы ударили по голове. Он быстро опустил голову и упёрся глазами в пустую миску из-под риса, наскоро поклонившись. — Я прошу тебя стать моим придворным музыкантом и предлагаю тебе службу на моём дворе. Его голос. Галф непроизвольно вздрогнул. Это был первый раз, когда Галф услышал его глубокий, ровный голос. Канавут задумался на секунду, как бы он звучал при пении. Такой спокойный, но такой властный. Канавут не смог бы ему перечить, если бы его нрав был хоть немного слабее. Но, увы, он слишком свободолюбив. — Господин так добр ко мне, — он поклонился так низко, как только позволяло его положение, и его голос звучал как можно мягче и обаятельнее. Какую бы гордость он не имел, жить ему хотелось. — Но я не могу стать его слугой. — Как твоё имя? — Галф. Последовала небольшая пауза. Всего несколько секунд, но сердце Канавута успело остановиться несколько раз в этой оглушающей тишине. Все вокруг затихли, ожидая приговора от своего господина за такую наглость. — Ты будешь полностью свободен, — снова раздался этот голос, тяжёлый и громкий. Вершащий над судьбой Канавута. — Ты будешь принят у меня почётным гостем, тебе будет готовить лучший повар, а самые крепкие вина подавать самые красивые девушки моего двора, носить ты будешь дорогие одежды и иметь всё, что тебе будет угодно. Ты будешь волен делать всё, что пожелаешь, где пожелаешь и с кем пожелаешь. Но взамен ты обязан играть мне на флейте каждый день. Галф не знал, молились ли за него родители, но, видимо, боги и правда возлюбили его, раз такая удача взошла на его грешную душу. С этого момента он играл ему каждый вечер. Это оказался клан Тончививат, который славился своим богатством и могуществом. Он был настолько силён, что в народе поговаривали о его связях с царствующей династией. Роскошные дворы, тысячи слуг и вседозволенность. Галф долго не мог прийти в себя от осознания перед кем он играл, кому пытался отказать и куда он попал. Как ещё жив остался? Как они оказались на том убогом постоялом дворе, Галф так и не понял, особо в это и не лез. С ним мало кто разговаривал, сторонясь, но Канавута и это не сильно заботило — он всегда мог найти себе забаву, столько прожив в одиночестве. Его поселили в просторные покои, одевали в шикарные одежды, расшитые золотым мелким неброским узором, кормили вкусной едой и поили вином. Галф и правда мог спокойно покидать двор и делать всё, что его душе угодно. Канавут не нуждался ни в чём и платил за это столько малую цену, что поначалу всё казалось сном. Но Галфа каждый раз возвращала в реальность паника, перед тем как войти в покои среднего сына Главы. В покои его Господина. Он играл ему каждый вечер. Это было его обязанностью, и что ж… Галф был счастлив. Да, его разрывала тревога каждый чёртов раз, но он и правда забывался в звуках флейты и во внимании, оказывающем ему. Канавут никогда даже вообразить бы не посмел, что будет играть перед таким влиятельным человеком, что тот будет слушать его не отрываясь, следить за каждым его вдохом, каждым движением пальцев и губ. Галф с каждым разом играл для него все дольше, упиваясь вниманием и интересом, теша своё самолюбие. А может, это сама мелодия находила новый исход, растекаясь всё дальше в своей истории, неподвластная ни Галфу, ни кому-либо ещё, продолжала литься в своём темпе. Никто не посмел бы её прервать. Так продолжалось долго. Но в один день, когда Галф вернулся с прогулки по городу, переоделся из привычных простых одежд в дорогие, отужинал, и уже томился в ожидании, когда же одна из служанок пригласит его в покои Господина, его сердце чуяло неладное. К тому времени, когда девушка с очень милым маленьким лицом и вечно опущенными глазами всё же постучалась к нему и скромно зашла, уже стемнело. Она кротко поклонилась, как делала всегда, и тихим голосом произнесла: «Господин не желает сегодня слушать игру на флейте». Сказать, что Галф был напуган этим — ничего не сказать. Всё будто ухнуло вниз. В его голове разом стало столько мыслей, что они слились в один пронизывающий гудящий писк. Это конец. Он коротко кивнул служанке и поймал на себе быстрый неуверенный взгляд. Наверное, это был первый раз, когда она на него посмотрела. Девушка вышла. А Галф остался в одиночестве, готовясь на утро принять свой приговор. Канавут не смог сомкнуть глаз в ту ночь. Он наслаждался трепетным восхищением от переполняющих каждый раз его душу чувств непредвиденности прежде, теперь же страх завтрашнего дня окутывал его всего. Он всё прокручивал в голове их ежедневные встречи, пытаясь вспомнить всё до мельчайших деталей. Мог ли он как-то рассердить Господина? Может, он ему просто наскучил? В любом случае, лучшим исходом для Галфа окажется позорное изгнание. Он снова вернётся к прежней жизни нищего музыканта, снова будет спать на холодной земле и добывать себе пропитание. Если же Галф хоть как-то провинился перед сыном главы второго по могуществу клана империи, были маленькие шансы дожить до утра. Но он дожил. И никто его не выгнал. Ни на следующее утро, ни через день, ни через два. Все вели себя как обычно, и никому до Галфа не было никакого дела. В первые дни он трясся от страха и даже от своей же служанки бегал. Хотя он сбегал от неё и раньше, потому что так и не смог найти с ней общий язык, а её вечная услужливость нервировала и смущала. На дворе у Галфа слуги были куда характернее. Сейчас же он бегал от неё, потому что боялся услышать дурных новостей. Глупо, наверное, но перестать Канавут не мог. Позже страх перетёк в удушливое спокойствие. В какой-то момент Галф подумал, что выдавшийся отдых мог быть щедрым подарком от Господина, чтобы музыкант смог сочинить ещё мелодий. Чтобы Галф удивил его чем-нибудь, смог сыграть ещё лучше после практики, так, чтобы не только взгляд — душу — нельзя было отвести. Но после месяца сидения без дела, Галфа охватила злость. Галф жил на роскошном дворе. О нём заботились и не обязывали его что-либо делать. Его вкусно кормили, вино подносили и правда красавицы, а в покоях он спал как младенец среди облаков. Играя каждый день на флейте Галфу казалось, что он получал всё это за его прекрасную игру, за внимание Господина к нему. Теперь же его грызли совесть и тоска. Он — беспризорник, оказавшийся среди роскоши и богатства. Галф бежал от этого, отказываясь от помолвки, бежал от чувства своей бессильности и ненужности. От чего бежал, на то и напоролся. Галф решил, что если в этот вечер его не позовут играть для Молодого Господина, он уйдёт со двора и продолжит бродить по миру. Мягкую кровать он променяет на жёсткую землю и камни, а вкусную еду на дешёвую похлёбку, которую еле-еле мог себе позволить, дешёвое пойло и изредка мясо, если охота прошла удачно. Даже смерть за такую наглость его не пугала. Пусть его убьют, так жить он дальше не сможет. Как и ожидалось, Галфа не позвали. И это задело его настолько, что стало невозможно сдерживать своё возмущение. Как человек, который так восхищался его игрой, слушал целыми ночами переливавшийся звук флейты из-под губ Канавута, может так поступать с ним? Тогда Галф взбунтовался, отделавшись от сдерживающих его служанок и прорвавшись сквозь охрану, он ворвался в покои Господина и, встретившись с его спокойным ледяным взглядом, прямо сказал:  — Если Господин в игре на флейте больше не нуждается, то его придворный музыкант сегодня же покинет двор, чтобы не объедать юных господ и не забирать лишнего хлеба у добрых слуг-трудяк. Раз дела мне здесь нет, то пущусь искать то место, где я нужен, где будут меня слушать и любить. Господин лишь продолжил смотреть Галфу в глаза, а взгляд его на миг как будто потеплел, но лишь на миг. И всё же он не послал наглеца на ужин псам. Снова обращая внимание к бумагам, ровными стопками лежащими перед ним, юный Господин спокойно ответил: — Ты можешь жить здесь и без игры на флейте, — его голос звучал ровно и чётко, не тихо и не громко. Так, как он обычно говорил, так, как и нужно было. Но Галф разозлился ещё больше. — Зачем мне оставаться, если видеть меня больше не хотят? Галф прекрасно понимал, что позволял себе слишком много. Возмущаться, что ему не уделяли внимание? Да кто он такой? Он просто развлечение, игрушка для господ, рано или поздно, всё равно бы наскучил. Требовать внимание у него… Галф головой тронулся! Но он уже начал нарываться, смысл останавливаться? Не успел он произнести ещё хоть слово, как Господин тихо возразил: — Наверное, я бы хотел видеть тебя слишком сильно, поэтому и предпочёл не видеть вовсе. Но Галф не унялся. Он ничего не ответил Молодому Господину, лишь взял свою флейту, взмахнул красной кистью на её конце, поднёс инструмент к губам и начал играть мелодию, что сочинил за эти дни тоски и одиночества. И мелодия эта была настолько печальной, настолько горестной, что слушать раздирающие душу ноты было невыносимо, но и прервать этот плач резной флейты было непозволительно. Так звучала она целые сутки. И весь двор погрузился в траурную тишину, слуги затихли по углам, неслышимо стряхивая слёзы. Господин же не мог пошевелить и пальцем от того горя, что сковало его, пока прекрасные тонкие звуки перекатывались на слуху. Когда мелодия закончилась, Галф обессиленно упал. В душе его ничего не осталось. Он не чувствовал больше тоски, что преследовала его около месяца. Он вообще ничего не чувствовал. Канавут намеревался встать и, наконец, покинуть Господина. Но от долгой выматывающей игры тело его обессилело так, что он не смог подняться. Но всё же собрав последние крупицы гордости, не поднимая взгляда, Галф на трясущихся ногах встал. Встал, но и шагу не сделал. Он успел подхватить его. И это был первый раз, когда молодой Господин коснулся его. Галф упал и провалился в сон. Он не вставал из постели трое суток. Метался по мягким простыням с горячкой, а в голове его не прекращала петь флейта ту выжженную на подкорке сознания мелодию разбитого сердца. Как только Галф пришёл в себя, он понял, что находился в покоях Господина. С тех самых пор молодой Господин держал его при себе чуть ли не каждую секунду. И не то чтобы Галфу это нравилось. Теперь он не мог гулять когда захочет, практиковаться и что-то сочинять. Выходить на любимые луга и играть с дворовыми детьми в городе, развлекая их весёлыми песенками. Он постоянно находился подле Господина, жизнь которого была скучна и однообразна. Галф боялся и бежал от подобной жизни. Ему было жаль Молодого Господина. С Галфом по-прежнему мало разговаривали, и он по-прежнему играл ему только по вечерам, изредка доставая флейту днём в короткие перерывы. Галф правда не понимал, зачем ему постоянно следовать за Господином, зачем сидеть рядом, когда он занимался бумагами или медитировал. Такая жизнь тоже не нравилась Галфу, но он боялся говорить об этом Молодому Господину, ведь тот мог оскорбиться. Поэтому он заставлял себя следовать за ним день ото дня, чувствуя себя птицей в золоченой клетке. Но однажды вечером прежде, чем Галф успел вновь поднести флейту к губам, Господин задал ему вопрос: — Что так тяготит тебя? И Галф не смог сдержать своих чувств. Он сказал прямо, что не может более жить рядом с Молодым Господином. Он не против спать с ним в одних покоях, хоть так и не понял, зачем Господин наказал поселить его у себя. Сначала он думал, что Господин будет просить его сыграть среди ночи, но он не сделал этого ни разу. Они просто спали в разных углах и не более. Но Галф не мог день изо дня ходить за ним, прямо как слепой новорождённый котенок ходит за своей матерью. Канавут перестал ощущать вкус жизни, перестал радоваться солнцу и наслаждаться луной. Он потерял свою музу. И Галф не понимал, как Господин мог выносить подобную жизнь. — Я редко покидаю двор и не могу позволить себе отдых днём. Лишь по ночам ты даришь мне крупицы развлечения, а днём, видя тебя подле себя, я ощущаю, что в моей жизни есть хоть капля радости, — ответил Господин и тут же продолжил: — Но отныне ты можешь жить как пожелаешь. Не тащись за мной, лишь продолжай играть на флейте вечерами, а если уж совсем противен, так уйди. Подобные слова разлились в Галфе возмущением. Прощаются с ним снова столь легко! Вместо того чтобы всё же поднести флейту к губам, он встал и направился к дверям. Господин уже подумал, что больше Галфа не увидит, и его взгляд, направленный на ровную спину укрытую золотым скромным узором его клана, то ли опечалился, то ли на прощание потеплел, но Канавут остановился у самого порога, развернулся и, низко поклонившись, попросил его пройти за ним. Молодого Господина это удивило, но он последовал за музыкантом. Они вышли из комнаты, после из дома, со двора и из города. Они шли не спеша, и когда Господин спрашивал, куда они направлялись, Галф лишь просил следовать за ним. Они шли и шли средь тёмных трав и сверчков, пока не оказались на лугу у озёра, похожего на серебряное откусанное яблоко — гладкое и ровное, будто зеркало с чётким ярким пятном в виде луны. Была глубокая ночь, и вокруг было так тихо, что, казалось, слышно, как сверкали звёзды. — Где мы? — спросил Молодой господин. — Дома, — ответил Галф. Он указал Господину на большой камень, но тот не сразу понял, что от него хотели. Поэтому Галф аккуратно взял его руку и подвёл к камню, после чего слегка надавил на его плечо, и Господин, явно растерянный, присел на холодную шершавую поверхность. Галф тихо-тихо фыркнул и сказал, что Господин может усесться удобнее. Здесь правил нет, и, кроме Галфа, его никто не видит. Он может расслабить свою идеально ровную спину, может зевнуть не прикрыв рот или громко чихнуть. На мгновение забыть о манерах. И Господин доверился. Он сел на камень и с интересом стал наблюдать за Галфом. Что же он сделает дальше? Галф снял верхнее одеяние и примял душистую траву, разбудив светлячков и только затихших сверчков. Он сел у ног Молодого Господина, поднёс флейту к своим пухлым розовым губам и заиграл мелодию, которая заставила сердце Господина биться чаще. И Галф играл. И так настало утро. И Господин никогда ещё не чувствовал себя более счастливым, чем в этот залитым лучами красного рассвета час. И стали они выбираться из дома так каждую ночь. Возвращались без ног и валились на кровать лишь под утро, позволяя себе выкроить несколько коротких мгновений сна. И всё снова и снова. И снова. И снова. Господину нравилось, что он забывался этими ночами, и только Галф мог видеть его чуть растрёпанным от долгой дороги, не таким идеальным и статным, каким он должен быть со всеми. Но в один день Галфу наскучило просто играть для своего Господина. Молодой Господин удивился, что в эту ночь в руках Галфа была не только флейта, но и большой свёрток. Господин спросил, что в его руках, но тот лишь загадочно улыбнулся. Они пришли к излюбленному месту, Господин привычно расстелил спрятанную под деревом подстилку и сел на камень. Галф скинул верхние одежды и примял траву, сложив пухлый сверток из простой непримечательной бумаги поверх узора клана. Господин заинтересованно смотрел на юношу, в итоге вставшему перед ним и низко поклонившемуся. — Господин, снимите верхние одежды. Вот, что он произнёс. И Господин исполнил эту просьбу. Вот только он никак не ожидал, что, как только он скинет с плеч свою накидку, Галф начнёт оголяться перед ним и дальше. — Что ты делаешь? — изумился Господин. — Приношу разнообразия в нашу жизнь, — ответил Галф. Ставши перед ним совершенно нагим, Галф потянулся к одеяниям своего Господина. — Ну же, снимите свои одежды, я стою перед Вами полностью обнажённым, так не стоит ли нам сравняться? Галф раздел его сам. Господин не мог пошевелиться от подобной наглости, поэтому безвольной куклой позволял стягивать с себя одежду слой за слоем. Его раздевали так много раз, но никогда это не вызывало подобного охватывающего трепета. Они оба стояли друг перед другом, но никто не успел, не посмел и не посчитал нужным смотреть куда-либо ещё, кроме глаз. Галф потащил их в воду. Господин без вопросов последовал за ним. Вода не была тёплой, но и холодной её назвать было тяжело. Тело Господина настолько горело, что температура озера не так уж и волновала его. Он наблюдал, как зайдя с ним по колено, Галф, словно ребёнок, ринулся вперёд и с брызгами, звонким хохотом в летней тиши опустился в воду. Так нелепо. Господин бы никогда не смог подумать, что подобное поведение позволительно в таком возрасте. Хоть Канавут и был ещё достаточно юн, для Молодого Господина подобная шалость была непозволительна и в раннем детстве. Но Галфу было всё равно. И Господина это восхищало. Он зашёл в воду к Галфу. Луна светила ярко и ветра не было. Тёмные волосы Галфа змеями расплывались по воде. Он довольно и весело улыбался, подставляя лицо под лунные лучи, и всё оно сияло от сверкающих капель. — Это волшебно, — прошептал Господин. — Давно хотел искупаться, но всё не знал, как сказать Вам об этом, — Галф улыбнулся ярче всех этих звёзд. — Поэтому решил не говорить вовсе. Наверное, Вы и не согласились бы, — он хитро посмотрел на него. И Господин смотрел в ответ, и ничего не смог с собой поделать. Галф был для него таким странным и свободным, открытым и прекрасным, что он просто не смог оторвать взгляд или просто произнести слово, звук. — Не сердитесь на меня, мой Господин. Я всего лишь хотел повеселиться, — его губы чуть надулись, и, в целом, он выглядел очаровательным юношей, что никак не походил на слугу, да и будем честны, ей не являлся. — Мы приходим сюда каждый день уже больше месяца и не делали ничего, кроме игры на флейте, — пролепетал Галф. — Я не сержусь, — ответил Молодой Господин. — Но ты мог бы искупаться один, раз так хотел. — Я хотел, чтобы Вы тоже повеселились! — возмутился Галф. — Так уж и быть. В следующий раз я буду плавать один, а Вы будете смотреть на меня и грустно вздыхать на берегу. — Хорошо, — спокойно произнёс Господин. — Правда? — спросил Галф. — Да, — согласился Молодой Господин. — Мне нравится, когда ты играешь мне на флейте, но это всего лишь развлечение для меня. Выбираться с тобой со двора по ночам и приходить в это удивительное место уже достаточно, поэтому я не против, если ты просто будешь рядом и тебе будет хорошо. — Но я всё равно буду играть Господину на флейте, — сказал Галф тоном, не терпящим пререканий. — Ведь хорошо должно быть обоим. Мне просто хорошо рядом с тобой. Этого Господин так и не сказал. Они вышли из воды. Галф помог Господину обтереть себя и одеться. В конце концов они сели так, как сидели всегда, и Канавут снова играл мелодию, которую Господин уже не слушал. Так они приходили снова и снова. И каждый раз Галф на бегу снимал с себя одежды, раскидывая их по всей поляне, забегал в воду и долго-долго лежал на воде. А Господин сидел на камне и не мог отвести взгляда от своего слуги в лунном свете. От его красивого лица и худого тела, длинных мокрых волос, что он постоянно поправлял, от изящных пальцев, что выглядели слегка огрубевшими, но всё же не привыкшими к труду. А после Галф выходил и на мокрое тело надевал свои одежды, подбирая их на ходу, садился у лодыжек Господина и немного посидев в тишине, начинал играть. И так вечер за вечером. Но в один день их маленькую традицию нарушил дождь. Галф заметно расстроился, но Господин, увы, не мог придумать ему развлечение в доме. Поэтому в этот вечер, после короткой игры флейты, они просто заснули. И на следующий день тоже был дождь. И следующий. И следующий. И следующий. Начался сезон дождей, и каждый вечер Господин видел, как заметно грустил Галф и как мелодия его флейты становилась всё короче и печальнее, и самому ему было тошно. Именно поэтому в один из дней он решил, что вместо игры он хочет послушать Галфа. Музыкант очень удивился и не сразу понял, что от него хотели. Но Господин сказал, что хотел услышать Галфа. О его жизни, о том, кто он есть. Галф смутился на это, но согласился. Это всё же хоть какое-то разнообразие. Так они сидели ночами, и Галф разговаривал обо всём. И даже немногословный Господин с каждым разом говорил всё больше. Они говорили за столом и на кровати, при свечах и в полной темноте, в дождь и короткий промежуток природной тишины. И так продолжалось до тех пор, пока они снова не оказались на их пруду, вот только будто совсем другими. И Галф снова забежал в воду, вот только Господин зашёл в неё вместе с ним. — Соскучились по воде? — спросил Галф. Но Господин ему не ответил. Он притянул его к себе и соединил их губы. И это был первый раз, когда Галф был настолько шокирован. Это было чем-то странным и даже пугающим, но таким необычайно привлекательным. Его Господин просто взял и поцеловал его! И они были совершенно одни. И они были совершенно другие. И только луна знала, что Галф позволил себе ответить Молодому Господину. Они вышли на берег и сделали всё то же, что делали всегда. Но теперь между ними было что-то не так. Их взгляды друг на друга были другими. И Галф играл другую мелодию. И он знал, что прикасался к флейте губами, к которым прикасался Господин. И эта мысль не покидала его. И он первый раз за всё их знакомство сфальшивил несколько раз. Наверное, самая неловкая ночь была следующей. Галф уже не раздевался, не плавал и не смеялся. Они неловко сели и делали всё как всегда. Галф как всегда играл на флейте, а Господин как всегда внимательно слушал. Но даже если и было всё как всегда, они оба понимали, что всё не так, как прежде. И что каждый из них никогда не забудет тот их порыв. И каждому из них было тяжко осознавать, что он хочет его повторить. Поэтому, как только Галф закончил играть, Господин сразу же произнёс: — Я хочу извиниться за то, что сделал прошлой ночью, — его голос звучал не тихо и не громко, так, как и надо было. — Я пойму, если ты больше не захочешь остаться рядом. Но это не те слова, которые хотел услышать Галф, поэтому в его груди снова взбурлил гнев, да так, что шея налилась красным, а руки затряслись. — Вы пытались оттолкнуть меня столько раз, что я не понимаю Вашего поступка. Ответьте прямо: хотите ли Вы слушать мою флейту дальше? И Господин ответил: — Если ты захочешь мне сыграть. Но Галф не стал больше растрачивать слова. Он просто прижался к губам своего Господина вновь. Так, мелодия флейты становилась из ночи в ночь короче, а их поцелуи длиннее и жарче. И Галф, и Господин не могли сдерживать себя, становясь каждый раз всё более наглыми и раскованными. И Канавут позволял себе тихо стонать в чужой рот, хоть и считал это крайне постыдным — стонать в рот мужчины, а Молодой Господин позволял себе прерывать Галфа и валить его на душистую траву и всё мять, и мять, и мять, как нельзя мять мужчину, представлять себе, как ложишься с ним в постель, как с женщиной, и ощущать, как все твои вены горят, будто этот бродяга наслал на него приворот и свёл с ума. Подобному бесстыдству были свидетелем лишь луна и озерная гладь. Но страсть двух сердец не смогла держаться только в ночи. Однажды в душный пыльный день холодный и отстранённый Средний сын клана Тончививат был крайне угрюм. С раннего утра Господин был не в духе, да так, что даже приближенная служанка, вечно следующая за ним печальной тенью, была взволнована. Все знали о страсти Господина к флейте, поэтому в момент, когда Молодой Господин уже третий раз ставил жирную чёрную кляксу тушью для каллиграфии, так ничего не написав, она прошептала: — Не хочет ли мой Господин передохнуть? Придворный музыкант как раз на дворе, я могу позвать, или же мой Господин… Но Господин прервал её: — Зови. Служанка низко поклонилась и тихо выбежала в поисках вечно шляющегося не пойми где музыканта. А Господин выдохнул. Они пришли к концу ночи, уставшие и вымотанные долгой дорогой. Галф как обычно помог уложить Господина в постель, а после сам отошёл и лег в свой угол. И Господин, как обычно, быстро заснул, вот только впервые за долгое время ему приснился сон. Сон, где его слуга возлёг с ним на одном ложе и, задыхаясь от страсти и чувств, трепыхал в его руках бабочкой без крыльев. И эти картины так чётко врезались в сознание Господина, что он не мог найти себе места, и всё, к чему он прикасался, валилось из его рук. На рассвете Галфа он на своём месте не нашёл. Прошло какое-то время прежде, чем Галф низко поклонился ему и сел напротив, не поднимая глаз, с флейтой в руках. Молодой Господин взглянул на служанку, и одного его взгляда хватило, чтобы она коротко поклонилась и тихо удалилась. Канавут же сидел тихо и скромно, дожидаясь разрешения начать играть. Господин снова внимательно посмотрел на Галфа, затем облокотился на стол, подперев лоб руками, будто страдая от невыносимой головной боли, и махнул ему рукой, тем самым говоря: «Можешь начинать». Галф поднёс флейту к пухлым чуть блестящим от слюны губам и вздохнул. Его длинные сухие пальцы забегали по отверстиям, а комната залилась чистыми игривыми нотами. Но, проиграв совсем немного, Галф неожиданно остановился, будто споткнулся. Его брови взлетели вверх, а лицо исказилось в поддельном испуге. Он посмотрел на Господина округлившимися блестящими невинными глазами, и его аккуратные пальцы мазнули по губам, будто прикрывая рот от шока. — Мой Господин, — тихо пролепетал он. Галф быстро нагнулся и уткнулся лбом в пол. — Простите своего слугу за ошибку. Господин нахмурился, но правила игры принял. — Подойди, — строго сказал он, тоном, не сулящим ничего хорошего. Галф весь встрепенулся и только было намеревался подскочить, но снова осел. В его глаза стрельнула хитрая искра, и он, чуть ухмыльнувшись, прополз кошачьей грацией до колен его Господина. — Ещё ни разу не встречал я таких неосторожных личностей, как ты, — Молодой Господин провёл кончиками пальцами по скуле музыканта почти неощутимо, ресницы Галфа затрепетали, а полуневинные глаза пленяли в свои сети. — Слуга Ваш всегда осторожен, но увы, не так терпелив, — он вздохнул, медленно склонился над Господином, опаляя дыханием его ухо, и произнёс непозволительно близко, томно и тихо: — Слуга Ваш видит всё, всё чувствует и знает. Желание не всех Господ готов исполнить он… но лично Ваше — такое жаркое и раздирающее плоть — бродячий музыкант готов сорваться по первому велению, не важно где, не важно как, лишь только двое. Ах. Трое. Мой Господин, его слуга и лунный свет. Господин так и не смог успокоиться до конца дня. К вечеру, когда время близилось к вечерней встрече с Галфом, запыхавшаяся служанка сообщила, что музыканта нигде нет. — И пусть, — только и ответил Господин. Он отпустил служанку, наказав его не беспокоить, а сам незаметно вышел со двора. Он знал где Галф. Небо уже покрылось звёздами. Дойдя до поляны в одиночестве, Господин нашёл Галфа у большого камня. Он привычно сидел на траве, вот только его сгорбленная уставшая спина, опущенная голова и пустой взгляд на искры в набирающей силу ночи, веяли неописуемой тоской и дешёвым вином. Господин медленно подошёл к слуге и аккуратно присел на камень. Канавут так и не пошевелился. Они долго сидели молча. Первым заговорил Галф: — Что Вы знаете обо мне, мой Господин? — Я не знаю о тебе ничего. Галф слабо кивнул и снова замолчал. — Луна здесь совсем другая, — следующее, что он сказал через какое-то время. — Там, откуда я родом, она меньше. Когда я был маленьким, я мечтал поймать её, взглянуть на неё поближе, рассмотреть повнимательнее. Я постоянно сбегал из дома по ночам. Забирался на самые высокие деревья и спал там. Потом меня находили бледные от страха няньки и ругались. Даже пороли, — его голова сползла, и он уткнулся носом в колени Господина. — Но я всё равно убегал. Господин положил ладонь на чёрную макушку, вплетая пальцы в волосы. — Нет ничего прекраснее ночного неба. И твоего взгляда на него. Когда в зрачках отражались блики осколков пронзающих черное полотно, а дыхание твоё замирало. — И звуков флейты, — добавил Галф. — И звуков флейты. Твоих губ, твоих пальцев, управлявшими ей так ловко, будто она часть тебя. Твоих улыбок после прикосновения к ней, искры воспоминаний. — Мама играла на флейте. Петь она не умела, всё детство вечерами играла нам с братом на ней вместо колыбельной. — Я стал тебе воспоминанием? — Ты — настоящее, что греет душу. — Могу ли я сказать, что для меня ты стал луной? Мужчина ничего не ответил, но на холодном лице появилась скромная мягкая улыбка. — Как твоё имя? — Мью. Их отношения почти не изменились: они всё также были молчаливы, вот только их прожорливые мимолётные взгляды друг на друга скрасились трепетом и скромностью. Галф днями мог не выходить из покоев, а мог днями там не появляться. Он мог нежиться на мягких простынях Господина, или сидеть не смыкая глаз у его постели. Мог выйти со двора отведать пресной дешёвой похлёбки и повеселиться с дворовыми детьми, воруя петуха, или строго вглядываться в свои записи о странствиях, нагло разбросанные поверх каких-то необычайно скучных бумаг. Господин с трепетом наблюдал за бытом Галфа, обраставшим его самого. В его покоях и на его дворе будто появился лёгкий играющий ветерок, приносивший каплю жизни в застоявшийся удушающий штиль. Порой он просто любовался со стороны, порой позволял втягивать в авантюры. Они были чрезвычайно разными, но оба пленённые друг другом. А вся страсть, томившаяся в их сердце, обретала силу в отчаянных мольбах и тихих вздохах, в взмокших телах и жа́ре, вязкими сгустками перекатывавшимися по венам. В постели, и в душистых травах, в тёплой воде и на столе. И в туше и в колючих тканях, вся их любовь желала освобождения. Но не у каждого была свободная спокойная душа. В одну из страстных сладостных ночей Галф был особенно встревожен, что не ушло из-под внимательного взора Господина. И он спросил: — Что тяготит тебя? И Галф, разнеженный и сонный посль утехи: — А у меня когда-то ведь был дом. — Откуда ты? — Я с юга. Мои родители душе моей всё не дают покой. Меня всё гложет совесть, что бросил я свой отчий дом на произвол судьбы, что был я слишком горд и так наивен, что будто предал их, сбежал. Потом всё пребывал в своих иллюзиях, мечтаньях, страдал, но поднимался, улыбался, как будто убеждал, что знаю что такое жизнь. Сбежал от вроде бы спасительного счастья, невестки, что может быть когда-то смог бы полюбить. Возлёг с мужчиной, с мрачным Господином, что по желанию смог бы и лишить меня и всё моё семейство и благ, и жизни, и души. А что страшней — я полюбил, и смог влюбить в себя того мужчину, что усмиряет нрав мой, придаёт оков моей невинной озорной натуре, дарует тёплый властный… но покой. И вроде должен счастлив быть я… но как же быть? Не знаю, в здраве матушка и как отец, и как подруга там моя, нашла ли счастья. Вот, что утопленником с камнем так тяготит меня, любовь моя. — Так и ступай, вернись домой, проверь как мать твоя, отец. — И так отпустишь? Вот опять. Так скоро отпускаешь… Как будто не важен никогда и не был. — Ты важен для меня, любовь моя, но всё же для спокойствия моей души, любви твоей, мне нужно их благословение, а ты отправишься с моим приближенным слугой, чтобы не выпутать тебя из своей сети, ведь ты уже давно пленённый мной. — Рассматривать ли мне Ваши слова как предложение? — Я думаю мои слова и так ясны, но вот раздумывать я над ответом не позволю. — Как пожелает мой любимый Господин. Но- — Что ещё? — Раз начали мы говорить на чистоту… Я долго думал и решил, что двор большой твой, игривой вольной птице необычайно мал. И хоть я счастлив быть твоим во веки, хотел бы отпроситься в странствие: всё на луга, и новые просторы, снова к луне, и ветру, и траве. — Раз хочешь, так иди. А я всё буду здесь. Ждать возвращения моей любимой флейты, и думать, как не тосковать мне по своей любви, но всё присматривать за ней в прохладной лунной тени. Галф улыбнулся и кивнул. Склонился над прохладными чертами и окунулся в нежный страстный поцелуй. Возможно, Галф не знал, молились ли за его душу, но Боги ведь услышали его мольбы. Поймать луну… Ведь Мью… Господин Средний сын клана, и правда казался посланником луны, таким же горестно-печальным и холодным… таким пленяюще-удушливо родным.