***
Раздражение Томоми видно издалека, когда она сердито топает от ворот стадиона к машине и падает на пассажирское сидение стареющей Миаты Казуи. Ее темные кудрявые волосы выбиваются из двух неаккуратных косичек, которые она явно с утра заплетала себе сама, а носить угрюмое выражение лица она с детства научилась у Казуи. — Итак, — говорит Казуя, постукивая пальцами по рулю, — просвети-ка меня, почему тренер Акияма просит забрать тебя пораньше из-за того, что ты напала на своего кэтчера и повалила его на землю в бесконтактном виде спорта? Она поднимает на него недовольный взгляд и протестующе скрещивает руки на груди. Казуя борется с собой, чтобы не рассмеяться: — Сколько раз я тебе говорил заканчивать с рестлингом, ребенок? Разве ты не должна быть больше похожа на меня, а не на Курамочи? — он легонько стучит по ее виску. — Миюки используют только слова, чтобы ставить идиотов на место. — Я тут ни при чем! — она рывком поворачивается к нему, сердито раздувая ноздри и отбрасывая его ладонь, как надоедливую мошку. У нее след от пыли на щеке, а форма малой лиги вся испачкана. Томоми выглядит так… что ж… словно повалила своего кэтчера на землю, и Казуе снова хочется расхохотаться. — Допустим, — говорит он, медленно возвращая руки на руль, — но это не значит… — Он болтал всякое о маме! Он бы не остановился… — Томоми упрямо сжимает губы, пытаясь удержать в себе рвущиеся слова, и бросает взгляд на поле через пассажирское окно. Ее скрещенные руки слабо опускаются. Казуя видит, как облупился голубой лак на ее ногтях, когда она расправляет пальцами пыльную ткань форменных штанов. Казуя перекрасит ей ногти позже. Томоми — питчер, и он в последнюю очередь хочет, чтобы ее ногти страдали. — Казуя, ты можешь просто отвезти меня домой, пожалуйста? Казуя без былого веселья всматривается в ее лицо, чувствуя, как вместо этого внутри плещется беспокойство. — Что он говорил о маме? С чем не остановился бы? — Да какая разница? — она хватает ремень безопасности, втыкая его в замок с сердитым клацаньем. — Ты все равно ничего не сможешь сделать, чтобы этот придурок Дайске заткнулся, — ее нижняя губа обиженно надувается. — Плевать! Я хочу свинину в панировке на ужин! — Хм-м-м, — мычит Казуя, с трудом останавливая себя от дальнейших расспросов. — И что, это будет поощрением твоего плохого поведения? Он буднично включает радио. Nippon Ham играют против Chiba Lotte, и репортаж создает умиротворяющий фон, пока Казуя заводит машину, чтобы увезти Томоми подальше от стадиона, где она проводит практически каждый вечер после учебы. Казуя сам отыграл здесь сотни тренировок, когда был в младшей школе. Тогда он был даже меньше Томоми — его старые форменные брюки были коротки ей в лодыжках, когда он разбирал залежи вещей его матери после того, как Томоми присоединилась к команде. — Так что, разве я не должен наказать тебя за драку? — Ты же мой брат! А братья никогда не наказывают! — отвечает она. Ей всего восемь, но она уже мастерски овладела фирменной подачей Казуи «я-умнее-чем-ты». Иногда он искренне восхищается ей. — Ты говорил не начинать драки, которые я не могу выиграть, но я-то смогла! Казуя весело поднимает брови, коротко включая поворотник и выруливая на главную дорогу, чтобы встроиться в поток, и только потом обращает взгляд на нее. — Я не мог сказать тебе такого! — врет он, глядя, как она подтягивает ноги на сидение. Обычно Казуя не забирает ее на Миате, потому что в кабриолете нет даже заднего сидения, но сегодня это будет короткая поездка до дома отца, и Казуя надеется, что безопасная. — Ну ты же победила? Томоми корчит ему мордашку: — Я всегда выигрываю! Но дело не в этом! — она морщит нос. — Я не понимаю, почему все вечно лезут ко мне! Я вот вообще никого не трогаю… — И ты всегда ни при чем! — жизнерадостно подхватывает Казуя, игнорируя отдаленную тревогу и как что-то стискивает внутренности. Он знает, что в школе у мелкой тоже не все ладится, но он абсолютно бессилен сделать что-то для нее — что в школе, что в младшей лиге. Для Казуи школа была очень и очень давно, но он все еще помнит, как жестоки были дети в его подростковом возрасте вплоть до пор, пока его не забрали в старшую школу Сейдо, где никто не знал ни о его семье, ни о родителях. — Просто… не позволяй никому доставать тебя. Ты же собираешься стать великим питчером однажды? Тогда и посмотрим, кто будет смеяться последним. — Я буду бросать невероятные фастболлы, которые никто не сможет отбить, как Савамура Эйджун! — заявляет она звонко и отвлекается на дырку чуть ниже резинки бейсбольного носка. — А еще я попаду в японскую олимпийскую сборную, как ты! — А вот это уже моя девочка! — говорит Казуя со смешком. — Я вижу, что ты раскаиваешься за поведение, достойное разве что Курамочи, и я, пожалуй, могу угостить тебя тонкацу… Томоми счастливо вскидывает кулачок в знак победы, и напряжение, наконец, уходит из ее плеч, она расслабляется на кожаном сидении и, кажется, впервые начинает наслаждаться поездкой. — В обмен ты должна рассказать минимум об одной хорошей вещи, которая произошла с тобой в школе! Казуя предполагает, что она сегодня снова утерла всем нос на английском, раз уж она хорошо говорит на нем, и это напомнит ей, что не всегда так уж плохо отличаться чем-то от своих сверстников. — Кое-что случилось сегодня, — начинает она неуверенно, пиная короткими ножками воздух, и затихает. — Но, Казуя, я не знаю, хорошо это или плохо? Я могу все равно рассказать тебе? — Конечно, — говорит Казуя. — Вперед. Томоми долго молчит. Единственные звуки в машине — это урчание двигателя и повторяемый по радио звук удара, с которым бэттер Nippon Ham отбивает мяч прямо в руки кэтчера, спасаясь от жесткой подачи. Она оживает только когда Казуя бросает на нее вопросительный взгляд. — Ты же помнишь Кенджи, да? Казуя прилежно вспоминает: — Это его мама привозила тебя на мой плэй-офф четвертьфинала в прошлом году? — Ага, — соглашается Томоми. — Так вот, мы сидели на рисовании сегодня и к нам зашла девочка-третьегодка, чтобы передать сообщение от замдиректора Канеширо, и Кенджи внезапно закричал. Машина в руках Казуи невольно виляет в сторону, и только его спортивные рефлексы позволяют ему выровнять ее вовремя. — Что? — Я сказала, — повторяет Томоми, с трудом находя слова, — что Кенджи закричал, и та девочка, Эйри, она тоже закричала с ним. Мы все жутко перепугались, думали, что с ними что-то не так, но Нишизава-сенсей сказал, что они просто связались, — она впивается пальцами в свои колени так сильно, что Казуя уверен, ее крохотные ногти оставляют полумесяцы на коже. — Я не знала, что когда Узы возникают — это больно. Я думала, только разрывать связь больно. Узы, думает Казуя с возрастающим ужасом. Редкие, страшные и знакомые им с Томоми гораздо ближе, чем ему хотелось бы. — Это не всегда больно, — слышит он собственный голос словно со стороны. — Я думаю, это зависит от того, насколько сильная связь, поэтому… — он стискивает зубы, пытаясь придать лицу самое нейтральное выражение, на которое способен. — Тебе пока не стоит слишком много думать об этих вещах. — Почему? — Томоми разжимает пальцы, и Казуя давит в себе облегченный выдох. Он не подходящий человек для таких разговоров, даже если он единственный, с кем она может поговорить об этом. — Я хочу знать все об Узах! — Потому что, — он заставляет голос звучать весело, — ты все еще такая малышка! — и усмехается, не сводя взгляда с дороги. Его хватка на руле такая крепкая, что, кажется, начинают болеть все мозоли от бэттинга. — Я не малышка! — она вредно качает ногами, размазывая грязь со своих кроссовок по нижней части приборной доски. — Учитель выглядел очень грустно, когда Кенджи сказал, что может слышать эту девочку в своей голове. — Учитель был расстроен, потому что это серьезное дело, — Казуя закусывает нижнюю губу. — Такая связь… когда слышишь человека в мыслях — это сильные Узы. Это значит, что теперь у Кенджи и этой девочки есть внутри что-то особенное, что свяжет их, наверно, навсегда. Томоми замирает. — Это не всегда навсегда, — произносит она шепотом. — Да, — соглашается с ней Казуя, сглатывая горечь, скопившуюся во рту. — Думаю, ты права. Томоми задумчиво вздыхает: — Это значит, что Кенджи теперь женится на этой девчонке Эири? — Нет, — Казуя облизывает губы. — Связаться — не значит влюбиться. Не думай об этом так. Даже если ты когда-нибудь свяжешься, тебе не обязательно следовать этому. И не позволяй никому убеждать тебя, что тебе надо жить с этим. — Хорошо. Радио внезапно взрывается громким статическим ревом публики, потому что Chiba Lotte проводят дабл-плэй в конце пятого иннинга. Томоми тянется вперед и выключает его. — Можно я останусь сегодня у тебя, Казуя? Я не хочу домой. У Казуи завтра ранняя тренировка, которая начнется за час до того, как Томоми нужно будет везти в школу. Он не был на рынке, кажется, у него нет свежих овощей, да и риса осталось немного. И пижама мелкой в стирке. — Да, конечно, оставайся, — разрешает Казуя, глядя в заднее зеркало, чтобы не видеть ее полного надежды личика. — Я не против, только позвони папе и предупреди его. «Я тоже никогда не хотел проводить там много времени, мелкая», — думает он, и несмотря на все неудобства, часть его радуется, что он может избавить хотя бы ее от этой необходимости. — И мы поужинаем свининой в панировке, как ты обещал?! — она прижимается к стеклу, рассматривая проезжающие машины, и ее взмокший лоб оставляет след. — И поиграем в мяч?! — Я не помню, чтобы я подписывался хоть на что-то из этого, — Казуя улыбается. У него все еще болят ноги после тренировки, и он полдня проторчал под солнцем, но… — Так уж и быть, я за, — он меняет полосу, чтобы перестроиться на маршрут, ведущий к его дому, и улыбка не сползает у него с лица. — Мы можем поработать над твоими подачами в страйк-зону. — Мои подачи в полном порядке! — спорит она из чистого энтузиазма. — Научи меня чему-нибудь новому! — Только когда твои мячи начнут оказываться там, где я их хочу видеть! — дразнит Казуя, пока Томоми вытаскивает свой крохотный раскладной телефон, чтобы позвонить отцу.***
— Эй, Миюки, ты закрываешь мне торговый автомат! — говорит Курамочи, подходя к Казуе со спины, заглядывая в его телефон и вонзая острый подбородок в плечо. — Что ты там так изучаешь? Узы? С чего бы вдруг? — У одноклассника мелкой на днях спонтанно активировалась связь, — отвечает он, отвешивая Курамочи щелбан. — Единение мыслей и все в этом роде. — Серьезно? — Курамочи делает шаг назад, потирая лоб, пока Казуя оборачивается к нему. — Разве Миюки-младшая не в начальной школе? — он возвращает Казуе привычный скептический взгляд, набивший оскомину за три года, как он получил драфт в команду японской лиги Казуи — Seibu Lions. — Я бы и по своей воле не решился на создание такой эмоциональной связи даже сейчас, а мне уже двадцать девять! — Ну, — беззаботно тянет Казуя, — зрелости в тебе, конечно, как в детсадовце. — Из всех людей не тебе отчитывать меня о зрелости! — Курамочи приглаживает мокрые, вытравленные краской волосы, и тянется в карман за кошельком для мелочи в форме Пороро. — И что заставило тебя гуглить про Узы? — У Томоми появилась куча вопросов. — Да просто скажи ей правду. Сейчас Узы почти никогда не завязываются спонтанно. Все пары со связью, которые я знаю, выбрали это сознательно, после свадьбы. — Дети любопытны. Пусть она лучше спросит у меня, чем полезет искать ответы в интернете. Она слишком много времени проводит в одиночестве в доме у отца, и я не сомневаюсь, что рано или поздно она наткнется на фетиш-порно с Узами без цензуры. — Воу, ты практически заменяешь ей отца, — бормочет Курамочи, выуживая нужные монеты из кошелька. — В любом случае, твоей мелкой должно быть достаточно пары общеизвестных фактов. Мне даже сейчас достаточно этого! — он триумфально демонстрирует монетку в сто йен и еще парочку по десять. — Я знал только одного человека, у которого Узы возникли спонтанно, и вся эта херня не сработала по итогу. Они с партнером не смогли поладить, поэтому разорвали связь. Но все хорошо сейчас — их связь не была особо глубокой. Узы полностью погасли через несколько месяцев, и они все еще живут достаточно близко друг от друга. — Что ж, им повезло, — вяло говорит Казуя. — Но это не всегда работает так. Когда ты разрываешь Узы. — Очевидно, чувак, но не будешь же ты пугать малую депрессивными историями, — Курамочи легко пинает Казую в лодыжку. — Свали. — Об этом ей не придется рассказывать. О депрессивных историях она знает и сама, — вздыхает Казуя, давая ему доступ к торговому автомату. — Наш отец связывался дважды. И как видишь, ни один из разов не… сработал, как следовало. И, честно говоря, это преуменьшение. Его матери уже нет двадцать лет, и разорванные Узы оставили от целого человека только оболочку. Ну, а если говорить о матери Томоми… Насколько Казуе известно, она живет сейчас в Швеции, звонит Томоми раз в несколько недель, а приезжает всего пару раз в год — но неизменно с горами подарков, как будто они могут оправдать ее постоянное отсутствие. Его отцу же она не звонит вообще никогда, и большую часть времени он проводит или на работе, или с бутылкой спиртного. Казуя помнит разговор, когда ему было шестнадцать: он вернулся домой на Золотую неделю и посреди ночи спустился на кухню за водой, чтобы обнаружить пьяного отца за плитой с ополовиненной бутылкой скотча. Он с трудом застыл над нагревающейся сковородкой, и Казуя смотрел, как он с удивительной для пьяного координацией ударяет яйцом по кромке стола, чтобы разбить скорлупу. «Я как будто это яйцо, — едва различимо пробормотал он, выливая содержимое на разогретую сковородку. — Все внутри выжгло, выжарило, — затем он повернулся к Казуе, сжимая скорлупу в замаранных белком пальцах. — Вот и все, что от меня осталось». Отгоняя воспоминание, Казуя смотрит, как Курамочи скармливает автомату мелочь и задумывается над кнопками. — А, у вас с Томоми разные матери, — уточняет Курамочи, тыкая пальцем в яблочную газировку и присаживаясь, чтобы забрать ее из слота. — Все еще, даже если твоего отца дважды ударило этой молнией, вероятность того, что это произойдет — один на миллион. Не думаю, что тебе стоит волноваться о сестре. Если только ты не вычитаешь, что это передается по наследству, — он медленно поднимается, чтобы не взболтать случайно банку. — Кроме того, если подумать, то ни один здравомыслящий человек не захочет связаться с тобой! Только если случайно! Аха-ха-ха! Казуя фыркает. — Не хватало еще, чтобы вселенная принимала активное участие в моей личной жизни. Спасибо, но не прельщает, — говорит он и с молниеносностью кобры выхватывает из рук Курамочи его кошелек для мелочи, ехидно хихикая, когда тот чуть не обливается содовой, пытаясь отобрать его обратно. — К слову, не проецируй свои проблемы на людей! Мне-то не приходится волноваться о том, что со мной никто не хочет встречаться! — остаток мелочи из кошелька Казуя вытряхивает себе на ладонь. — Спасибо за подгон! — Хватит воровать мои кровные! Ты и так богатый, ублюдок! В твоем контракте на сезон цифры в два раза больше, чем в моем! — Ну, значит, я и делаю в два раза больше для команды? — шутит Казуя, нарываясь на агрессивный тычок в грудь. — Я буду молиться, чтобы тебя связало с бейсболом, придурок! — Казуя смеется, отпихивая его локтем и закидывая монетки в приемник. — Или с фонарным столбом! Или с любым другим неодушевленным предметом, чтобы тебе было не на ком отрабатывать свое извращенное чувство юмора! Ничего не сделает меня счастливее! — О, так вот на что у тебя стоит! И кто тут еще извращенец! Возможно, на твои устройства тоже стоит установить родительский контроль? А то, кто знает, какое фетиш-порно без цензуры смотришь ты?! — Казуя забирает свою банку газировки и наслаждается первым глотком. — Такие вещи лучше держать в секрете от прессы! Олимпийский сезон все ближе, а ты точно не захочешь, чтобы с тобой расторгли все рекламные контракты. — Какой же ты говнюк, это невозможно, — он требовательно протягивает ладонь, и Казуя роняет в нее его кошелек. — Неужели ты реально был лучшим кандидатом на роль вице-капитана? Должно быть, выбирать было вообще не из кого. — Лучше уж я, чем Коминато Рёске, — покорно отвечает Казуя, одаривая Курамочи акульей улыбкой во все зубы. Курамочи видимо содрогается от одной мысли о жестоких наказаниях, которые могли прийти в голову к Коминато. — Ну а раз уж я такой снисходительный вице-капитан, я напоминаю тебе, что самое время вернуться к тренировке, — он делает еще один большой глоток содовой. — Ах, десять минут отлыниваешь… Какой же ты лентяюга! — Что?! Я-то?! — возмущенный Курамочи с силой прижимает ледяную банку к разгоряченной шее Казуи, и тот подпрыгивает от неожиданности, обливая газировкой руки и джерси. — Это, вообще-то, не я опоздал утром. И не я прохлаждался у автомата, зачитавшись об Узах, как старшеклассница, заполучившая первого бойфренда, — Курамочи ухмыляется ему. — Я определенно расскажу об этом Нарумие. Казуя опасно прищуривается. — Да ну? Тогда я просто обязан рассказать Азуме-сану, что ты считаешь его девушку сексуальной! — Казуя допивает свою банку одним большим глотком. Курамочи вздрагивает. — Я никогда такого не говорил! — орет он, и Казуя хихикает, метко кидая банку в урну. — Ты не можешь просто так подставить меня! Даже если объективно его девушка слишком горяча для него! Он меня прикончит! — Слишком горяча для него? Вау, Курамочи, это смелое заявление! — Не смей ляпнуть это… Миюки! — Поторопись, Мочи! — нараспев тянет Казуя, направляясь к полю. — Товарищеские матчи начинаются через восемь дней, а твой бэттинг еще тренировать и тренировать! — Завались! Его выброшенная банка звонко ударяется о край мусорной урны, пока сам Курамочи догоняет Казую и виснет на нем, закинув руку на его плечи. Они минуют туннель, шагая к полю, на котором остальная команда продолжает тренировку в ожидании приближающихся игр против американской сборной.***
— Вечеринка? — недовольным тоном тянет Асу, когда Казуя выбирается с переднего сидения такси в ослепительно яркое сияние Роппонги. Стоит жаркая ночь, и жужжание насекомых пробивается даже сквозь фальшивое исполнение «Самбы Матсукен», доносящееся со второго этажа какого-то спортивного бара. — Это что, вместо свидания вслепую для «белых воротничков»? — Ну-ну, — хмыкает Казуя, доставая бумажник, чтобы рассчитаться с водителем, — это же международные товарищеские игры. Мы просто споим американцев, пока они все не уснут под столами, а заодно подготовим их к неизбежному проигрышу и расскажем чуток о Японии. — Ты самый жестокий человек в мире, — ворчит Курамочи, выталкивая Асу из такси и разводя возню позади него. — Мима только что спрашивал, где мы. Кажется, мы последние. — Если бы ты не укладывал волосы целую вечность… — Вообще-то, только некоторые из нас способны силой мысли убедить всю Японию, что бардак на башке — это нормально! — Если бы я действительно мог что-то изменить силой мысли, — фыркает Казуя, — в последнюю очередь меня бы волновали комментарии о моей прическе, — его телефон тоже оживает сигналом. Это сообщение от Окумуры с точным адресом. — Стоит поторопиться, пока Юуки не послал за нами поисковый отряд. Бар по указанному адресу располагается высоко на десятом этаже за огромными панорамными окнами. Освещение внутри тусклое, но места достаточно — большая часть современных гладких столиков уже заняты игроками обеих команд, среди которых по возрасту можно отличить представителей стаффа. — Очевидно, не свидания вслепую, — делится Курамочи с Асу, толкая стеклянную дверь. — Раз уж я не вижу ни одной девушки… — Я-то все равно женат, — Асу задевает Курамочи плечом. — К тому же, разве контингент не идеален для Миюки? Несколько десятков доступных, подходящих по возрасту мужчин — всяко лучше престарелых директоров компаний. — Ха! Это был тупейший скандал! — радостно подтверждает Курамочи. — Его просто высосали из пальца! Вас всего-то сфотографировали несколько раз! — Это когда вся пресса думала, что Миюки связан Узами с тем мужиком из топ-менеджмента, и поэтому он принял контракт от Lions, несмотря на то, что Swallows предложили условия лучше? — уточняет Асу, зная ответ. Курамочи кивает: — Такой идиотизм! Узы все равно декларируются публично, разве нет? — Только если официально их зарегистрировать, чтобы получить партнерские права, — Казуя запихивает ладони в карманы. — Но вообще, это было оскорбительно. Мало того, что Инагаки женат, так журналисты еще и предполагали, что у меня не может быть других причин выбрать Lions, — со скрытой горечью добавляет он. — Им не приходило в голову, что я могу быть полностью счастлив, играя со своей нынешней командой. Казуе всегда льстила мысль о том, что он является частью команды, которую он помогал строить. Так же было и с Сейдо в его юности, которая считалась ослабевшей чемпионской командой, ушедшей с доски, пока Казуя и другие игроки его поколения не выбрали Сейдо. — Не то чтобы конкретно это часть звучала так уж невероятно, — говорит Курамочи. — Я никогда не видел тебя счастливым, кроме тех случаев, когда ты подкладываешь кому-то свинью. Ты не выглядишь счастливым, даже когда мы выигрываем игры — максимум, довольным, как кошак, поймавший особенно прыткую мышь, — он облизывает зубы. — А, и еще, когда ты проводишь время с сестрой. В такие моменты у тебя такая… улыбка. Я, когда впервые увидел, чуть не поймал сердечный приступ. — Настолько слабое сердечко? — поддевает его Казуя. — Так или иначе, с того инцидента прошло уже четыре года. Время отпустить ошибки. — Как только ты так же великодушно начнешь отпускать людям их провалы, — шутливо отвечает Асу. — Между прочим, я напоминаю людям о косяках, которые они сами навлекли на себя, — оправдывается Казуя с самоуверенной ухмылкой. — В моем случае ситуация была другая! — Казуя! — орет Мэй через весь зал. — Иди сюда знакомиться с бэттерами, которых мы уничтожим через неделю! — Может это настоящая причина, почему ты не подписал контракт со Swallows, — задумчиво тянет Мочи, и Казуя только закатывает глаза. — Меня полностью устраивает Мэй как питчер, — объясняет он. — Во всяком случае, он нацелен на победу. Что ж, лузеры, я вас и оставляю. Наслаждайтесь вечеринкой! Надеюсь, вы оба найдете, с кем провести этот вечер! — Казуя весело подмигивает. Курамочи почти рычит ему: — Вали уже! Казуя посмеивается и уходит к Мэю, который на ломаном английском пытается вести диалог с бэттерами в два раза больше него. Они немного болтают — Казуя с трудом управляется со своим английским, который лишь чуть лучше, чем у Мэя — а затем извиняется, чтобы отвлечься к бару за напитками. Он берет себе разливного Асахи и, сжимая в ладони прохладный стакан, возвращается к изучению комнаты. Крис, когда Казуя наконец-то находит его в толпе, выглядит почти так же, как и в старшей школе — высоким и неприлично красивым. Его волосы не зачесаны с гелем, как обычно, а спадают на лицо мягкими волнами, почему-то напоминая Казуе о сестре; две пуговицы мягкой удобной хенли расслабленно расстегнуты. Он ждет, пока Крис заметит его первым, и оказывается награжден приятельской улыбкой, когда их взгляды пересекаются. Крис бормочет что-то невысокому темноволосому парню, с которым общался, и начинает прокладывать путь сквозь людей к Казуе. — Давно не виделись, — здоровается Казуя, стукая своим полным стаканом о почти опустошенный Криса. — Добро пожаловать домой. — Спасибо, Миюки, — Крис одним глотком допивает остатки и ставит пустой стакан на ближайший столик. — В последний раз мы виделись… — Чуть больше одиннадцати лет назад, — подхватывает Казуя. — Не могу поверить, что ты заставил меня ждать одиннадцать лет нашей первой игры «кэтчер на кэтчера», Крис-сан. — Это я-то заставил тебя ждать? — Крис возмущенно втягивает воздух через нос. — Позволь напомнить, что это ты отказываешься переходить в Большие Лиги. — NPB — это тоже одна из Больших Лиг, — Казуя отпивает из стакана. — Не будь элитаристом, Крис. Мы здесь тоже умеем играть в хороший бейсбол, и в понедельник я обязательно покажу тебе. — Это не тот же самый уровень, и ты знаешь это, — вздыхает Крис. — Все, кто следят за японским бейсболом, ждут, когда ты уже сделаешь шаг. Казуя беззаботно пожимает плечами, слизывая с губ знакомый кисловатый привкус Асахи. — Им не стоит ждать от меня чего-то. — Ты не собираешься даже попробовать? — спрашивает Крис. — Савамура расстроится, если я ему скажу об этом. — У меня есть свои причины оставаться в Японии, — он снова окидывает помещение взглядом, но нигде не видит одного конкретного игрока, изображенного на сотне постеров Томоми. — К слову о Савамуре, где он? — Он отключился прямо в отеле и сейчас, должно быть, сладко пускает слюни на подушку, отсыпаясь после джет-лага, — Крис по-доброму смеется, и Казуя немного удивлен такому открытому проявлению эмоций от него. Тот Крис, которого Казуя помнит, стал отстраненным после травмы плеча. И даже по выздоровлению что-то внутри него навсегда закрылось от других — и так было до тех самых пор, пока он не улетел из Японии, чтобы присоединиться к Малым Лигам на последнем году восстановления. — Он будет ужасно зол, что я не постарался разбудить его. Он действительно ждал возможности познакомиться с японской сборной, — губы Криса растягиваются в небольшой хитрой улыбке. — Особенно с тобой, Миюки. Казуя прищуривается, чувствуя волну странного ощущения вдоль позвоночника, но тут же отметает любые мысли на эту тему. — Что ж, у него еще будет множество возможностей. Вы же остаетесь в Японии на пару недель, а он еще и говорит на японском? — Ну-у-у, — уклончиво бормочет Крис. — За последние несколько лет его японский стал лучше. Теперь он общается внятнее. Тебе не составит труда понять его, даже если у него ограниченный словарный запас, — Крис качает подбородком в сторону бара. — Я возьму себе выпить. Ты со мной? — Конечно. Он следует за Крисом, берет себе еще разливного пива, и когда они выбираются из толпы игроков, собравшихся у бара, ведет их к тускло освещенным столикам в углу помещения. — Итак, — говорит Крис, — расскажи все-таки, что останавливает тебя от перехода в американскую лигу? — он опирается на локти, и Казуя понимает, насколько ошибся, подумав, что Крис не изменился. Он не повзрослел, но его новую улыбку Казуя совсем не узнает. — Проблема точно не в языковом барьере. Это бы не повлияло на твое решение. И дело точно не в деньгах. Карлос… — он задумчиво стучит по стакану, — он защитник, играет со мной в Brewers. — Ты шутишь? — спрашивает Казуя. — Разумеется, я в курсе, кто такой Карлос Камия. — Я не знаю, насколько ты следишь за иностранными лигами, — пожимает плечами Крис. — Так вот, Карлос донес мне слухи, что стартовый гонорар для тебя, который клубы уже готовы предложить, намного выше, чем японская NPB лига может позволить себе. — Что, если я просто не хочу? — легко бросает Казуя. — Некоторые люди умеют довольствоваться тем, что имеют. — Даже если я не так уж много знаю о тебе, Миюки, кое-что я могу сказать точно: ты жаден до успеха, особенно в бейсболе. Ты никогда в жизни не будешь доволен тем, что имеешь. Никто не видел счастливым, никогда не будет доволен. У Казуи определенно есть публичный имидж. Жаль, что он соответствует реальности. — Хах, — говорит Казуя, — может ты и прав, — он закрывает глаза на долгое мгновение. — Это, — он покачивает стаканом, наблюдая как пена оседает на внутренних стенках, — личные причины. Крис понимающе поджимает губы. — Что ж, это честно. — И, — веско добавляет Казуя, — я все еще жду возможности доказать тебе, что не стоит смотреть на японский бейсбол сверху вниз, — он отпивает большой глоток, игнорируя желание поморщиться от кисловатого привкуса. — Я не недооцениваю его, — говорит Крис. — К счастью или к сожалению, я вырос на японской культуре бейсбола. Но это общепризнанный факт, что лучшие игроки играют в MLB. NPB же в настоящее время играет на уровне лучших команд AAA, но не выше. Казуя возвращает съехавшие очки на переносицу. — Я надеюсь, ты помнишь, что в национальную сборную к Олимпийским попали игроки из MLB, но, тем не менее, в сборную отобрали и меня. И Мэя, — он снова сжимает стакан в пальцах, просто чтобы занять чем-то руки. — Мы, может, и не играем в топовых командах, но нас отобрали, чтобы противостоять этим самым топовым командам, что подразумевает высокий уровень игры. Крис обращает на него длинный взгляд и вздыхает: — Честно говоря, страннее, что я не буду играть за Японию. — Прошло десять лет, и ты гражданин Америки. — Я всегда был гражданином Америки, — тонко улыбается Крис. — Когда мне исполнилось двадцать, мне пришло извещение от японского правительства с намеком выбрать, хочу ли я считаться японцем или иностранцем в Японии, раз уж они не разрешают взрослым сохранить двойное гражданство. На тот момент я уже знал, что буду пробиваться в MLB, у меня не было семьи в Японии, поэтому я решил в пользу американского паспорта, — он пожимает плечами. — Плюс, так мне легче управлять своими финансами. — И все это не потому, что жить в Америке тебе было бы легче? Крис сжимает губы в тонкую линию. — Почему это должно было быть легче? Я вырос в Японии, и я считаю себя японцем, даже если я играю за американские команды. — Я имел в виду… — Казуя поднимает взгляд и оценивает его высокую переносицу, цвет кожи, волос, разрез глаз. — Ладно, забей. — Ты хотел сказать, в Америке было бы легче, потому что я полукровка? — Крис изучает взглядом свое пиво. — Ты никогда раньше не спрашивал ни о чем таком. — Теперь-то я старше и мудрее, — Казуя ныряет ладонью в карман за телефоном. Открывая галерею, он выбирает одну из фотографий, сделанных за все время с момента покупки телефона. — Это моя сестра, — говорит он, поворачивая экран к Крису, который всматривается с любопытством. — И сколько ей? — спрашивает Крис, принимая телефон в руки и задумчиво изучая фото. — Восемь, — Казуя обводит бортик бокала по кругу, и он издает низкую ноту. — Она питчер Младшей Лиги. Единственная девчонка в команде. — Серьезно? — Крис потирает пробивающуюся на подбородке щетину, возвращая телефон Казуе. — Кажется, ты невероятно горд этим. — Разумеется, — подтверждает Казуя. — Это же я научил ее всему, — он самодовольно усмехается. — Может быть, к моменту моей отставки она уже будет готова идти в про. Сохранит спрос на джерси с фамилией Миюки на спине еще на пару десятков лет. — Ее двадцать против твоих сорока двух? Собираешься до последнего цепляться за карьеру, как Сузуки Ичиро? — Крис пальцами оттягивает расстегнутый ворот хенли, очевидно из-за алкоголя, поскольку кондиционеры работают на полную. — Это и есть причина, по которой ты не уедешь? Твоя сестра? — Но это абсолютно секретно, — предупреждает Казуя, допивая пиво. — В обмен принимаю информацию о твоем буллпене! Кто из твоих питчеров любитель покидать митболы ближе к восьмому иннингу? — Только если ты поделишься, каким образом ты привил хоть каплю контроля этим невозможным скоростным фастболам Фуруи Сатору, — Крис легко позволяет сменить тему. — Я все работаю над скоростью прямого фастбола Савамуры. — Как будто я собираюсь помогать тебе улучшить эту читерскую подачу прямо перед Олимпийскими! — Тогда, боюсь, что мой буллпен так и останется загадкой для тебя! — Крис тянется через стол, чтобы легонько стукнуть своим стаканом о пустой Казуи. — За хорошие игры. Казуя улыбается ему в ответ: — Они непременно будут — для Японии, — хмыкает он, оглядываясь, чтобы увидеть, как Азума и Исашики пытаются научить младших из американской команды играть в Яманотэ-сен, несмотря на непреодолимый языковой барьер. Четыре часа спустя, где-то к часу ночи, Казуя пьяно возвращается к себе в квартиру, дважды вводя неправильный пароль к двери. Он стягивает обувь через пятки, не удосужившись ни расшнуровать ее, ни поставить на тумбочку, и вытаскивает бумажник из кармана, чтобы забыть его на полке, где лежат ключи от его машин. — Казуя? Вздрогнув от звука, Казуя спотыкается на ступеньке, отделяющей коридор от его открытой гостиной. — Томоми? Он включает верхний свет — она, сонно свернувшаяся калачиком под флисовым пледом Seibu Lions, смотрит на него. На полу рядом с подушками валяется скомканный пакет из-под крекеров. Обычно подушки лежат на диване, но сейчас Томоми заняла их законное место. — Что ты здесь делаешь? — Я говорила с мамой, — несчастно признается она. — Она не приедет аж до самого ноября. Казуя проходит на кухню мимо нее и слышит, как она поднимается, чтобы хвостиком проследовать за ним. Он включает электрический чайник и достает банку швейцарского горячего шоколада, которая оказалась на его пороге к прошлому дню рождения. Банка стоит на длинных верхних полках над рабочей поверхностью, и Казуя, чьи рефлексы притуплены алкоголем, неловко роняет ее, успевая только зажать ее между бедром и кромкой столешницы, не позволяя упасть на пол. Томоми вскарабкивается на один из его высоких барных стульев. Он говорит ей: — Мы можем сами навестить ее, если хочешь. В августе, после Олимпийских Игр, — он засыпает три ложки с горкой в две простых белых чашки. — Если папа, конечно, подпишет нужные документы для нас. Тебе придется пропустить школу, так что надо будет позвонить и предупредить, сколько тебя не будет. — Мы можем поехать в Швецию? — Конечно, — говорит Казуя. — Или куда угодно, где мама будет в августе. Я спрошу у нее позже. Посмотрим, что можно здесь придумать, — чайник сигналит дважды, и Казуя заливает горячий шоколад водой, толкая одну из чашек к Томоми. Швейцарский шоколад не особо сладкий, за это Казуя его и любит. А еще он помогает развеять туман в голове, позволяя взглянуть на Томоми более трезвым взглядом. — Ты же знаешь, что она не приезжает в Японию не потому, что не любит тебя? — Я знаю, что это из-за их с папой разорванных Уз. На ней тонкая пижама с Пороро, которая всегда хранится в комнате, которую Казуя выделил для Томоми еще шесть лет назад, когда с первого контракта купил себе эту квартиру, пока Томоми была еще совсем малышкой, а ее мама жила в Японии. У нее на щеке отпечаток диванной подушки, а волосы — просто копна колтунов, как будто она сходила в душ и не расчесалась. — Они разорвались наполовину, — продолжает она. — Частично разорвались, — машинально исправляет Казуя. — У них были очень глубокие Узы, и сейчас им больно, когда они оказываются рядом, потому что Узы пытаются вылечиться. — Но они не хотят, чтобы Узы лечились, — отвечает Томоми. — Да, они не хотят, — Казуя ждет, пока она глотнет своего горячего шоколада и довольно вздохнет. — Ты сама приехала сюда на автобусе? — Нет, — она пытается обхватить кружку своими крохотными ладошками. В ее руках даже бейсбольный мяч едва помещается. — Я попросила маму Кенджи привезти меня сюда после тренировки, — она бьет ногами по металлической перекладине барного стула. — Завтра воскресенье, и мне не надо в школу. Я подумала, что мне можно… — Тебе всегда можно приходить сюда, — уверяет ее Казуя. — Я для этого и дал тебе свой пароль и познакомил с охраной. Просто звони мне в следующий раз, ладно? Я бы вернулся домой раньше, — он обходит кухонный островок, чтобы устроиться на стуле рядом с ней и взъерошить ее спутанные волосы. — Кто-то же должен заставить тебя расчесать этот кошмар! Она кричит, шутливо уворачиваясь от его ладони, и Казуя смеется. — Я в состоянии сама позаботиться о себе! — возмущается она, а у Казуи все сжимается в груди от того, насколько знакомо ему это чувство. Сколько раз он говорил эту фразу самому себе, когда обжигал пальцы о плиту или когда забирался на стулья, чтобы достать моющее средство с верхней полки, потому что его отец никогда не был в сознании, чтобы помочь. По крайней мере, Томоми никогда не придется узнать, что это такое. Ее мать оставила ее в Японии только для того, чтобы обеспечить ей нормальное детство, и Казуя готов сделать все, что от него потребуется для этого. — Ты, может, и в состоянии, — отвечает Казуя, — но тебе не нужно этого делать, — она кривится, и он легонько толкает ее плечом. — Иначе для чего тебе я? — Чтобы делать все, о чем я попрошу? — Томоми строит ему глазки, и Казуя фыркает прямо в свой горячий шоколад, заставляя его пойти пузырями. — Конечно, Ваше Высочество, — безропотно соглашается он, а затем, поколебавшись, все же решается. — Как дела у Кенджи? С его Узами? Жизнерадостное выражение лица Томоми чуть бледнеет. — Думаю, он в порядке, — осторожно проговаривает она. — Эири — милая. Она часто заглядывает к нам в кабинет и подсаживается к нам за ланчем, — Томоми растерянно принимается выводить что-то пальцами по столешнице. — Иногда это чувствуется, как будто я лишняя, а ведь Кенджи — мой лучший друг! — она поднимает взгляд. — И теперь он часто становится грустным или радостным без причины. Это странно. Мне не нравится, когда так. — Да, наверно, странно наблюдать за этим со стороны, — Казуя показывает на ее чашку, намекая пить, пока не остыло. — Но хорошо, что Кенджи не страдает от этой связи, разве нет? — Пока что да, — бурчит Томоми. — Но что, если они станут лучшими друзьями, а обо мне можно будет забыть! — Томоми… — Или наоборот, что, если они не понравятся друг другу и Узы разорвутся! Кенджи станет таким же, как папа? — от внезапной вспышки злости она пинает нижнюю сторону столешницы. — Я хотела бы, чтобы никаких Уз не существовало! Они только все портят! Казуя осторожно ставит чашку на стол. — Да, — говорит он, опираясь на локти рядом с ней. — Я знаю, ребенок. Просто помни, что не все, кто разрывают Узы, становятся такими, как папа. Многие люди продолжают жить счастливую жизнь даже после разрыва. Твоя мама, например? Она же счастлива? Путешествует по миру и занимается исследованиями? — Ага, — вздыхает Томоми, и Казуя знает: она думает, что ее мама счастлива, но не осознает, что сама платит за чужое счастье, живя без родителей, которые находятся по разные стороны океана. — И ты никуда не уйдешь, правда? — Конечно, — честно обещает Казуя. — Я никуда от тебя не денусь, и никакие Узы нам не нужны. Она улыбается ему, хвастаясь шоколадными усами над верхней губой, и счастливо прижимается виском к его руке. Когда она расправляется с напитком, Казуя относит ее в кровать, в комнату, где все стены обклеены постерами с Савамурой Эйджуном, Курамочи или самим Казуей. — Мы сыграем завтра в мяч, да? — сонно спрашивает она. — И покрасим ногти. Ведь завтра воскресенье! Казуя убирает волосы с ее лба. — Конечно, Ваше Высочество, — снова дразнится он, а затем выключает ей свет, направляясь прямиком в душ, чтобы смыть въевшийся в кожу запах сигаретного дыма и пива из бара.***
Серия дружественных матчей начинается в яркий полдень понедельника. Американцы выходят на поле, одетые в темно-синюю форму с надписью «USA» на спинах — такой же ярко-алой, как и полоса, обвивающая японские джерси поперек груди и вниз по правому рукаву. Мэй весь вибрирует от возбуждения, высовываясь на поле прямо через ограждение дагаута, не отрывая взгляда от буллпена, где разминается американское бэттери. Его круглое лицо уже блестит от пота, и Казуя твердо намерен следить за его состоянием даже пристальнее, чем за Фуруей, неофициально назначенным закрывать матч, если понадобится. — Так не терпится посмотреть, как подает Савамура? — насмешливо спрашивает Казуя, проверяя обмотку на своей бите. Он поменял ее только на прошлой неделе, но это уже привычка, и не такая уж дурная, чтобы избавляться от нее. — Еще немного, и я начну думать, что все твое нытье было просто прикрытием, чтобы не спалить свою внутреннюю фанатку Савамуры Эйджуна. Потрясенный до глубины души, Мэй одним движением выпрямляется и мечет в Казую убийственный взгляд. — Я не фанат! Мы соперники! Слышишь, Казуя, соперники! — Слышу, слышу, — соглашается Казуя, устраивая спортивные очки на носу. Солнце сегодня яркое, и он успевает пожалеть, что не заказал очки с темным покрытием. — А он-то в курсе, что вы с ним соперники, или ты сам себе это придумал, мистер Ас? Мэй скрещивает руки, недовольно втягивая воздух, чтобы яростно фыркнуть. — Он наверняка следит за японским бейсболом! Разве ты не видел его комментарий о том, что Тодороки Раичи в следующем году присоединяется к Chicago Cubs? Он определенно в курсе его карьеры! — Да как-то не пришлось видеть, — непринужденно отзывается Казуя, поднимаясь со своего места, чтобы встать рядом с Мэем, оперевшись на металлическую раму дагаута. — Но это же не я огромный фанбой Савамуры в стадии отрицания, который следит за всеми его интервью. Звук негодования, который издает Мэй, почти не может принадлежать человеку. — Не фанбой, а соперник! — Конечно, конечно, я верю тебе! — мурлычет Казуя, стягивая бейсболку за козырек и небрежно бросая ее поверх своей сумки со снаряжением. Он отстраненно беспокоится о том, помогут ли Харада или Окумура Мэю разогреться, потому что сам Казуя стоит третьим в ротации, сразу после их капитана, Юуки Тетсуи. — Наверняка Хонго тоже смотрит все его интервью, раз уж они играют в одной лиге, на одной позиции, и медиа часто говорят об их соперничестве. Пойдем узнаем у него точно? — Как будто я поверю этому напускному равнодушию от парня, который в свободное от работы время запоминает статистику питчеров. Савамура дважды взял Приз Сая Янга, а тебе было не интересно посмотреть, о ком вся эта шумиха? — Мэй кидает быстрый взгляд на поле, а затем поворачивается к Казуе. — Уверен, что ты сам пересматривал записи его игр миллион раз. Ты тоже волнуешься. — Только потому, что Томоми он нравится, — признает Казуя. — У него огромное количество хватов для фастбола. И Крис великолепно наловчился вести его, раскрывая самым выгодным образом, — он облизывает зубы. — Выбить у них очки будет непросто. Ах, как же проблемно. — Казуя! Это звучало почти как искренний комплимент! От тебя-то! — Мэй надувается, пиная пыльную землю и марая кроссовки. — Ты такой скучный, когда перестаешь быть мелочным мудаком. Куда делась извечная готовность облить противника грязью и все те клятвенные обещания помочь мне надрать ему задницу?! — Я и не говорил, что передумал, — отвечает Казуя. — Если ты не запсихуешь на горке, им тоже придется несладко с нами. Так что прекрати своевольничать, и мы прекрасно сдержим их бэттеров. А наше нападение уже пусть думает, что делать с хаотичными подачами Савамуры. Надуваясь, как детсадовец, тридцатилетний Мэй отворачивается от Казуи, снова обращая взгляд на буллпен противников. — Уж постарайся забить сегодня, — намекает он. — Будет обидно, если я буду подавать нормально, а очков мы не заработаем. — Пф! Постарайся, чтобы капитан не услышал подобного депрессивного настроя! Ему это не понравится! — Как же мне плевать, — вздыхает Мэй, и Казуя смеется, возвращаясь к сумке за термосом с водой. — «Капитанство» — это чистая формальность. В про нет никаких капитанов. — Ты говоришь это, потому что завидуешь моему авторитету в команде! — Казуя вытаскивает из сумки спортивные перчатки и подхватывает шлем с земли. Пятнадцать минут спустя, после небольших исправлений линий разметки, рефери занимают свои позиции вокруг поля, и защитники американской сборной наконец-то покидают дагаут под крики публики. Первыми идут Савамура и Крис, а за ними целая плеяда звездных игроков, словно отобранных из элитнейших коллекций бейсбольных карточек. «Крапленая колода», — думает Казуя, узнавая каждого из них, признанных профессионалов на своих позициях. Савамура и Крис — единственные американцы японского происхождения, и еще с третью игроков Казуя познакомился на вечеринке после нескольких напитков, пропущенных с Крисом. Вся эта команда — сплошное читерство, но Казуя все равно думает, что его сборной удастся выгрызть у них парочку побед. Первое, что Савамура делает, поднявшись на горку, — поворачивается к своим филдерам и оглушающе громко орет: — Мячи будут часто прилетать к вам, поэтому спасибо за старания! Его хрипловатый голос разносится по стадиону, а английский акцент звучит грубо для ушей Казуи, совсем не похоже на мягкое произношение Томоми, с такими же певучими гласными, как у ее матери. Филдеры смеются, шорт-стоп весело ударяет кулаком в центр перчатки. Савамура поворачивается обратно, сияя широченной улыбкой, и поправляет козырек кепки, пока не усаживает его ровно, так, что вьющиеся пряди выбиваются над ушами. Крис просит у него несколько пробных пристрелочных подач, в то время как Коминато Реске направляется к базе, расслабленно прокручивая биту в руках, но блестя глазами от нетерпения. Курамочи уже ожидает в кругу готовности, готовый пожинать плоды бэттинга Коминато, и Казуя выглядывает из дагауата, вытягивая шею и невольно копируя позу Мэя, потому что, да, ему тоже интересно посмотреть на Савамуру в игре. Как только Коминато заступает в коробку, аура Савамуры тут же меняется. Куда-то пропадает смешливый дружелюбный мальчишка, орущий филдерам через все поле и машущий руками, как придурок. И на его месте оказывается хищник, чей пронзительный львиный взгляд, Казуя уверен, способен испугать бэттера перед собой. Казуя видит, как Коминато искренне улыбается, и чувствует, что губы тоже растягиваются в улыбке — странное предвкушение пульсирует внутри, и восторг становится острее, когда Савамура привычным движением прокручивает мяч в пальцах. — Ну-ка, ну-ка, — бормочет он, и Зайзен, клин-ап бэттер, тоже подходит ближе, чтобы посмотреть, и мрачновато хмыкает. — Это будет интересно, — комментирует Зайзен, не сводя взгляда с Криса, силясь увидеть сигнал. — Похоже, сейчас будет внешняя. Казуя кусает губу, наблюдая, как Савамура поднимает ногу вверх, левая рука заносится назад, а правая дает баланс впереди. А затем он выбрасывает левую руку вперед, как хлыст, одним неуловимым движением, и фастбол несется к базе, дергаясь прямо над ней и ныряя под крепкий замах Коминато. — Ох, черт, — говорит Казуя сам себе, смаргивая несколько раз. — Скорость этой подачи была точно выше 150 километров в час, — он хмыкает, чувствуя горячее нетерпение по венам. — И Крис хотел увеличивать скорость этого мяча? Пиздец. Он не может дождаться момента, когда эта подача будет лететь на него, и это будет головоломка без готового ответа. Ему интересно, каково было бы ловить эту подачу: будет ли она отдаваться так же болезненно в середину ладони, как беспощадные фастболы Фуруи, или будет достаточно аккуратной, чтобы Казуя смог смягчить импульс правильным наклоном перчатки. Но сейчас Савамура безжалостен. За первой подачей идет чейндж-ап, затем каттер. Коминато получает страйк, не замахнувшись на вторую — на его скулах играют желваки, когда мяч врезается в перчатку Криса, замершую точно над платформой, и на третью подачу ему приходится замахнуться. Курамочи выходит из круга ожидания, поправляя защиту на локте, а Коминато останавливает Казую, собравшегося занять место Курамочи. — Хват на мяче вообще не видно, — предупреждает он. — С моего места все три подачи выглядели совершенно одинаково. Это все из-за положения правой руки. — Боюсь-боюсь! — жизнерадостно мурлычет Казуя, нахлобучивая шлем на голову и останавливаясь в очерченном круге с абсолютно бесполезным видом на Савамуру со стороны правого фола, где положение его подающей руки не видно. Казуя ждет — его икры нервно сокращаются, а в животе возникает странное тянущее ощущение, словно он не просто ждет своего выхода в нападение. Он смотрит, прижав одну ладонь к прессу, как Савамура выбивает страйки у Курамочи на раз-два-три. Досада Курамочи очевидна даже с расстояния, когда он трусцой возвращается в дагаут, сжимая биту в ладонях. Он качает головой Казуе — нечего говорить — и молча минует его, возвращаясь на место. Комментатор объявляет Казую, и он поднимается на свою проходку к базе. Из динамиков играет песня, которая играет всегда, когда он выходит на поле, и толпа, знающая ее наизусть, поет ему. Савамура приходит в абсолютный восторг от традиции — он все еще победно улыбается после второго страйк-аута, машинально подбрасывая мешочек с канифолью. Спустя несколько секунд он роняет мешочек на землю, принимая мяч от Криса. С каждым шагом, приближающим его к базе, Казуя чувствует, как нервное напряжение внутри него все нарастает и нарастает. У него начинает ныть в животе и слюна скапливается во рту так, словно его вот-вот стошнит. Бита оттягивает руки, как будто свинцовая, тяжелее, чем после изнурительной тренировки бэттинга, а сердце колотится с такой силой, что Казуе кажется, его пульсацию можно увидеть даже под джерси. Затем… Савамура вскидывает голову на него, непринужденным движением подбрасывая мяч в ладони. Их взгляды встречаются на секунду, и… мир просто перестает существовать. Казуя оказывается в ловушке тех самых янтарных львиных глаз, пока игра, стадион и все вокруг просто распадается на куски. Что-то тяжелое с силой заставляет его внутренности рухнуть вниз, и на какое-то мгновение ему кажется, что он не может дышать. Но когда Казуя пытается зацепиться хоть за что-то, что все еще остается в картинке его мира, он понимает, что слышит свои шумные вздохи, и единственное, что звучит громче — удвоенное сердцебиение, его собственное и чье-то еще, отдающееся в ушах. Эта пульсация хаотично двоится поначалу, а затем успокаивается и ложится в один ритм, звуча в унисон — оглушающе, как гром в середине жаркого лета. И Казуя стоит посреди всего этого, сжимает биту в немеющих пальцах, и не видит ничего, кроме Савамуры. Затем его с головой накрывает чужими эмоциями, словно волной, разбившей дамбу — его накрывает эмоциями Савамуры, и они смешиваются с мелким детским бассейном эмоций Казуи так, что на долгий болезненный момент даже он не может отделить себя от вторженца. «Ага, — исступленно думает Казуя, пока все в животе скручивается тугим узлом, мигрень раскалывает виски, а голова, кажется, готова лопнуть от наполненности, и Савамура морщится вместе с ним, роняя мяч из ослабевших пальцев, — так вот почему люди кричат, когда это происходит». Казуя закрывает глаза, разрывая зрительный контакт, и боль бледнеет, позволяя ему собрать самообладание по крохотным кусочкам. Медленно возвращается осознание того, что вокруг них целый стадион, позволяя наконец-то услышать рев публики, ритмичный топот на скамьях и подбадривающие выкрики из дагаута, вопрошающие, почему так долго. Он сглатывает скопившуюся слюну и делает первый осознанный вдох, обжигающий легкие. Когда он открывает глаза, то видит профиль Криса, обращенного к Савамуре с беспокойством, написанным на лице. Казуе приходится пожертвовать всей силой воли, чтобы не бросить взгляд на питчерскую горку. Честно говоря, ему и не надо смотреть. Только не теперь, когда между ними Узы, нежданные и непрошенные, оживающие с каждой секундой. Это ужасающе глубокие воды, которые Казуя не готов исследовать. Он предпочел бы вообще держаться от них подальше. «Только не это, — повторяет он мысленно, пытаясь схватить биту поудобнее, пока она выскальзывает из рук, — только не со мной». Паника охватывает его изнутри, блокирует любые мысли кроме «нет, нет, нет», звучащего в одном ритме с их заполошенным сердцебиением. «Ничего не говори, — транслирует он, даже зная, что Савамура никак не может читать его мысли. — Умоляю, молчи, не говори никому ничего!» Крис поднимается из кэтчерской позиции, поднимая маску и даже не глядя на Казую. Показывает ампайру, что ему нужно подойти к горке. — Эйджун, — зовет он, подбегая к нему трусцой, оставляя Казую и домашнюю базу. — Ты в порядке? Он говорит что-то еще, но его английский слишком быстрый, а голос негромкий, поэтому Казуя не слышит ничего больше. Американский тренер сборной и питчер-тренер выходят из дагаута, готовые броситься на помощь, но Крис машет им, что их вмешательство не нужно. Казуя двумя шагами возвращается на свое место, но останавливается, когда его захлестывает очередная волна паники — на этот раз даже не его собственной, и от этого еще более опасной, потому что Казуя не знает, насколько она глубока и как выбраться на поверхность, чтобы снова обрести возможность дышать. — Ох! Крис, я прошу прощения! — кричит Савамура так громко, что Казуя слышит это даже со своего места. — Все в порядке! Я в норме! — Миюки! — слышит Казуя голос своего бэттинг-тренера и оборачивается. — Все нормально? Он показывает пальцами «ок» и надеется, что с такого расстояния его ухмылка будет выглядеть натурально. Крис возвращается в то же мгновение, и Казуя всеми силами рисует в воображении огромную стену, чтобы хоть немного притупить ощущения Савамуры, чтобы наконец-то почувствовать биту в своих руках. — Прости за это недоразумение, — извиняется Крис, присаживаясь на кэтчерской точке. — Похоже, его схватила судорога. Казуя кивает с облегчением, что Савамура не сболтнул ничего лишнего. У него кружится голова, и ничего в мире ему не хочется сильнее, чем оказаться где-нибудь в одиночестве и переждать, пока сердце не перестанет выпрыгивать из груди, а желудок — угрожать расстаться с завтраком. — Ерунда, — хрипло выдавливает он из себя. — Жаркая весна. Мы все слегка обезвожены. Лицо Криса искажается морщинками от беспокойства, и он щурит пристальный взгляд на Савамуру. — Хм, — говорит он, — это не похоже на него. Он не позволяет никаким обстоятельствам повлиять на себя, когда он на горке. Это одна из его сильных сторон. Казуя перебирает пальцами по рукояти биты, постукивает широким концом сначала по утоптанной земле, потом — по белому пятиугольнику базы и только после — разрешает себе поднять взгляд на Савамуру. — Уверен, с ним все в порядке. Когда Казуя встречается с ним взглядами, Савамура смотрит в ответ огромными, сияющими солнцем глазами, и сердце Казуи, гремящее в груди, сбивается с хода и пропускает удар. Он облизывает пересохшие губы и поворачивает бедра поудобнее, пока Савамура заносит левую руку, готовясь к броску. Поднятие ноги, подача, и восторг Савамуры обрушивается на воображаемую стену Казуи водопадом, не давая ему даже замахнуться. — Бол! — кричит ампайр, и Крис с легкостью ловит внешнюю, ушедшую по широкой дуге. Но послевкусие чужого веселья никуда не девается, и у Казуи начинают дрожать руки. Казуя выдыхает, касается битой земли еще раз и заносит ее, готовясь. Следующие три мяча прилетают с такой же несокрушимой мощью, как будто само ощущение игры пробирает Савамуру радостью, и все они пересекают базу ровнехонько по центру страйк-зоны. — Аут! — громко оповещает ампайр, и так для Казуи заканчивается верхушка иннинга. Он плетется в дагаут, чтобы надеть кэтчерское снаряжение, и сокомандники утешающе хлопают его по спине, когда он спускается, но Казуя едва ли чувствует это. Он не чувствует вообще ничего из того, что происходит вокруг, его сознание полностью подавлено Савамурой и его неистощимой энергией. Ритм чужого сердебиения все еще звучит у него в ушах. И он хочет, отчаянно нуждается в том, чтобы сесть и просто подышать, но времени нет. Где-то рядом тикают часы, поэтому Казуя, абсолютно одурманенный, расстегивает сумку, вытаскивая щитки для голеней. Чужие эмоции продолжают сочиться сквозь него, густые, как грязь, и Казуя бредет по пояс в этом болоте, пытаясь собрать себя, чтобы вести Мэя в первом иннинге. — Чувак, что случилось с твоим бэттингом? — спрашивает Курамочи, нависая над ним с инфилдерской перчаткой в руках. Казуя передергивает плечами и поднимается, отвоевывая себе пространство, чтобы натянуть нагрудник. — Ты как будто застыл над этой базой! Казуя надвигает маску на лицо: — Эти фастболы были просто дикими, — отвечает он, убедившись, что его лицо закрыто. Его голос все еще хрипит, но звучит уже лучше, чем Казуя чувствует себя. Он инстинктивно оборачивается в сторону дагаута противника. Взгляд Савамуры словно ждал его все это время, и когда они опять пересекаются глазами, Казуе кажется, что его грудная клетка лопнет от напряжения, не в силах выдержать бесконечность океана, поселившегося за ребрами. — Пошли, Казуя! — Мэй нетерпеливо стучит подошвой по ступенькам дагаута. Казуя встряхивает головой, как будто это поможет очистить ее, затем ныряет рукой в кэтчерскую перчатку и направляется на поле. — Ты очень странно себя ведешь, — сообщает ему Мэй, останавливаясь, чтобы подняться на питчерскую горку. — Соберись. Савамура закрыл верхушку первого иннинга десятью подачами, даже после этого нелепого эпизода, когда ты вышел отбивать, я не могу позволить ему стать лучшим питчером матча. — Какой же ты говнюк, — говорит Казуя, стараясь сыграть свою привычную издевку. — Надеюсь, ты покажешь мне сегодня свои лучшие подачи с идеальным контролем, Мэй, — он ударяет голой ладонью в центр своей перчатки. — Мы покажем им, что такое искусство. — Уже лучше, — фыркает Мэй, всматриваясь в его лицо через маску. — По крайней мере, это звучит как что-то, что сказал бы Казуя, которого я знаю. Я со старшей школы хотел, чтобы ты был моим кэтчером, и это наша первая игра! Давай сделаем их! Из кэтчерской зоны Казуя обнаруживает, что гораздо легче игнорировать новорожденные Узы, когда они с Савамурой не находятся на одном поле. Чужие эмоции все еще бурлят внутри него, но гораздо легче, когда они ударяют после сыгранной подачи, а не во время нее, давая Казуе сконцентрироваться и подавать необходимые знаки, чтобы держать счет. Мэй, в свою очередь, полный мотивации, кидает сегодня немного быстрее и намного наглее, чем обычно, словно наблюдение за Савамурой подначило его покрасоваться самому. Он выводит американцев в аут четырнадцатью подачами, потому что второй бэттер-левша разгадывает его подачу во внешний верхний угол. Мэй ворчит об этом всю обратную проходку к дагауту, но Казуя еще не успевает оправиться полностью, чтобы подразнить его, так как Савамура возвращается на поле, выбивая все слова из его головы. Весь мир снова кажется далеким, и даже когда Казуя выныривает на поверхность, единственное, что кажется настоящим — это тяжесть его кожаной перчатки и волны ярких чужих эмоций. Казуя ненавидит все это. Слабость пугает его, а страх приводит в бешенство. Он не хотел этого, во всяком случае — точно не сейчас, во время отборочных к самому важному чемпионату в его жизни. — Что с твоим лицом? — спрашивает Коминато, садясь рядом на скамью. Его розовые, как жвачка, волосы не скрывают остроты проницательного взгляда. — Если чувствуешь, что тебя сейчас стошнит, воспользуйся уборной. — Нет, спасибо, — выдавливает Казуя, пока его желудок ухает куда-то вниз. Ему не надо смотреть на поле, чтобы знать, что Савамура только что бросил подачу. Следующие два иннинга проходят как в тумане: Казуя, Мэй и инфилдеры оставляют американскую команду без очков, но Крис и Савамура не дают заработать им очки тоже. Каждый страйк-аут приближает Казую к очередному выходу в нападение, и он не знает, как к этому относиться, особенно учитывая, что ни один из их бэттеров даже не приблизился к хиту. Им нужны раны, а не Казуя, неспособный даже замахнуться битой над домашней базой. — Если так и будет продолжаться, — угрюмо говорит Азума после очередного мелкого счета в верхушке третьего, — не видать нам очков, пока этого пацана не заменят. Нарумия подает отлично, но какой в этом смысл, если мы не можем добиться ни единого рана. — Питчерские дуэли обычно заканчиваются ближе к восьмому, — отвечает Казуя, надвигая маску на лицо. Савамура весь бурлит от адреналина, бегом возвращаясь в дагаут со своими защитниками. Когда один из аутфилдеров ободряюще хлопает его по плечу, внутри Казуи разливается счастливое тепло. Азума убито стонет. — Остается надеяться, что Санада сможет удержать их, когда мы заменим Нарумию, — хмурится он. — И что они все же заменят Савамуру, несмотря на то, что он мало бросал. С них станется и оставить его, пока он не допускает хитов. Казуя с силой кусает нижнюю губу, оставляя болезненные следы зубов: — Я думаю, что они посадят его на скамью до конца игры, просто чтобы не перенапрягать его руку. Это же не 90-е. — Как же убого, что мы сидим здесь и молимся, чтобы его убрали с поля… Он технически должен только доводить мяч до филдеров, но с этими коварными фастболами… Мы, как минимум, должны быть в состоянии отбить. — Все дело в скорости, — отвечает Казуя, мысленно пробираясь через сиропно-сладкую… радость, обволакивающую его мозги. Он не понимает, что это за ощущение, которое Савамура чувствует каждый раз, когда подает. — Каждый мяч приближается с разной скоростью, и невозможно предугадать, что ты получишь, пока мяч не пролетит над базой. — Хочу выбить мяч этого пацана аж за пределы поля, — говорит Азума, и Казуя заставляет себя засмеяться, готовясь выходить на защиту. — Надеюсь, у тебя получится, — желает он, проскальзывая рукой в кэтчерскую перчатку. Последний бэттер третьего иннинга — Савамура. — Хэй, — зовет он Казую мягко, заступая на позицию. Даже так его голос громок, совершенно не предназначенный для шепота. — Это… это действительно… происходит? Как будто, думает Казуя, есть хоть малейшее сомнение, что вся его жизнь вышла из-под контроля из-за одной случайной встречи. Как будто им обоим просто показалось, что завязавшиеся Узы вибрируют от каждой мысли и попытки изменить расстояние. Казуя безжалостно давит в себе порыв злости, потому что этим уже не помочь. Он дает себе мгновение, чтобы выдохнуть, и поднимает взгляд на Савамуру: — Да, — бросает он холодно. — Это действительно происходит. Это впервые, когда они находятся так близко друг к другу, и теперь Казуя замечает крохотный порез от бритвы на ямочке подбородка, и как каждая веснушка, которыми щедро усыпаны его розовые от солнца щеки и нос, обрамлена еще одной веснушкой посветлее. Кончики пальцев — белые от канифоли, ногти — неаккуратно покрытые свежим лаком. — Приготовься, тебе отбивать. — Но… — начинает Савамура, и изгиб его рта говорит едва ли не больше, чем глаза. Волна непонимания разбивается о Казую, и он чуть не падает назад от силы этого ощущения. — Успокойся, — жестко говорит Казуя, и, когда волны внутри него становятся мягче, с трудом выдыхает. — Мы посреди матча, и мой питчер ожидает моего знака. Это не время для разговоров. — Точно! — говорит он, серьезно поджимая губы, и затем, словно сам для себя: — Успокойся, Эйджун! Это неожиданно мило, но Казуя чувствует себя абсолютно безжалостным. Савамура выглядел непоколебимым, стоя на питчерской горке, но сейчас, вблизи, Казуя с мстительным удовлетворением видит, что Савамура не так спокоен, как может показаться. Слишком напряженная поза, слишком узко поставленные бедра, которые не дадут ему никакой силы при замахе. Его ладони неуверенно перебирают по рукояти биты, пытаясь найти тот самый удобный хват, а мышцы челюсти приходят в движение каждый раз, когда Казуя меняет позицию за его спиной. На долю мгновения Казуе становится интересно, какие из его эмоций заставляют Савамуру так нервничать, но только на долю мгновения. Он жестоко душит в себе любопытство, чтобы максимально увеличить мысленную дистанцию между ними. От Мэя он просит высокую подачу во внутренний угол, и Савамура читает ее правильно, давит в себе замах и зарабатывает бол на свой счет. На следующую подачу он, впрочем, замахивается, потому что Казуя просит внутреннюю, хрестоматийную для страйка. — Я чувствую тебя, — говорит Савамура, пока Мэй обновляет канифоль на пальцах, — как осенний дождь. До Казуи не сразу доходит смысл сказанных слов, и он шокированно поднимает голову: — Что? — Твое сердцебиение. И твое… — он мучительно подбирает нужное слово на японском, хмурясь от напряжения, — присутствие? — Савамура поправляет козырек бейсболки и снова берется за биту. — Это ледяной постоянный дождь. Я не могу думать ни о чем. Казуя застывает, не зная, как реагировать, и хочет ли он реагировать вообще. — Просто бей, — сухо советует он, и просит подачу, чья траектория точно изогнется так, чтобы оказаться страйком. Когда Савамура уходит с поля в свой дагаут, эмоции, которые остаются Казуе, — размытые и неопределенные, оседающие солью на кончике языка. Тренер американцев действительно садит Савамуру на скамейку к концу седьмого иннинга, после ста шести подач, ни одна из которых не пустила раннера даже на первую базу. — Это не хорошо, — замечает Юуки, разминаясь в перерыве после седьмого иннинга. — Нам надо еще посмотреть на него в игре, потому что, с таким-то счетом, на Олимпийских он определенно будет подавать весь матч. — У нас еще будет возможность через пару дней, но даже сейчас я насчитал девять разных хватов на одном только фастболе, которые дают девять разных траекторий, — говорит Казуя, несмотря на то, что расстройство тяжело забивает глотку. Это не его, а Савамуры, который явно скорбит, будучи отстраненным от игры. — Не существует непобедимых питчеров. — Ты перекинулся с ним парой слов? В низу третьего? — Юуки бросает быстрый взгляд на Казую, делая большой глоток из своей бутылки. — Ваша беседа выглядела напряженной. — Его бэттинг просто кошмарен, — благовидно отвечает Казуя. — Подумал, что я должен оповестить его об этом. Не переживай, я не давал полезных советов. Вытирая рот тыльной стороной ладони, Юуки одаривает его еще одним долгим взглядом. — Твой бэттинг тоже не в порядке сегодня. Ты никогда так сильно не нервничаешь над домом, даже против настолько устрашающих питчеров. Казуя нервно разминает пальцы: — Ерунда. Необязательно оттачивать капитанские навыки на мне. — Если чувствуешь, что заболеваешь, позаботься о своем здоровье, — Юуки скрещивает руки на груди, источая во все стороны ауру непоколебимости, которую уважает даже Азума. — Ты нужен нам на максимуме своих возможностей, особенно против такой команды. У Казуи пересыхает во рту. Удивительно, учитывая, что большую часть времени он чувствует себя так, словно вот-вот захлебнется. — Я знаю, — он затягивает резинку перчатки и поддевает ее большим пальцем, поправляя. — Плохо спал ночью. Серьезно. Тебе не о чем беспокоиться. — Ладно, — отзывается Юуки, поворачивается, чтобы уйти, но что-то останавливает его, и он оборачивается. — Ты постоянно смотришь на него, ты в курсе? — На Савамуру? — Казуя отрывает взгляд от поля, где в перерыве ведущий проводит викторину для фанатов. — Я бы хотел попробовать половить его подачи. — Думай сначала о том, как отбить их, — ставит точку Юуки и уходит к Коминато и Исашики. Казуя смотрит, как он удаляется, и его собственное огорчение застревает в глотке, такое же тяжелое, как и у Савамуры. Он с трудом может различить, где чье. В конце концов, Санада допускает одно очко в низу восьмого, и этого оказывается достаточно, чтобы отдать победу американцам. Пока американцы торжествуют, Казую беспрестанно омывает волнами гордости, лишая почвы под ногами и вызывая тошноту, как и во время первых иннингов. — Воу-воу, чувак, ты в порядке? — подлетает к нему Курамочи, когда Казуя спотыкается, роняя кэтчерскую маску в грязь. Курамочи хватает его сзади за джерси. — Ты какой-то зеленый… — Меня тошнит, — с трудом выдавливает Казуя, падая на колени рядом с мусорным ведром, не в силах сдерживать рвотные позывы. Курамочи заботливо помогает ему удержать равновесие, все так же придерживая сзади. — Это все еще не уборная, Миюки, — говорит Коминато, но на этот раз его голос звучит обеспокоенно. Костяшки Курамочи впиваются в спину, пока Казую трясет над мусорным ведром. — Блять, тебе всю игру было так хреново? — Нет, — хрипит Казуя, когда его желудок прекращает протесты. Часть гнетущего присутствия Савамуры выветрилась, но теперь, вместо нее, в тех местах, где он был так переполнен эмоциями, чувствуется неприятная пустота. Другие игроки из команды поглядывают на него с непониманием, но Казуя не реагирует на них, пытаясь восстановить душевное равновесие. — Мне лучше, — говорит он, расставаясь с мусоркой и поднимаясь на ноги. Во рту остается кислый привкус, а сердцебиение все равно отдается внизу живота. — Ага, конечно, заметно, — раздраженно рычит Курамочи, затягивая его в раздевалку и усаживая на скамью поближе к уборной. Казуя чувствует, как сокомандники бросают на него подозрительные взгляды, пока переодеваются в повседневную одежду, и удерживает нейтральное выражение лица во время короткого обсуждения игры, которое он проводит тяжело оперевшись о стенку и лишь иногда вставляя по слову. Все это время он постоянно чувствует Савамуру в своей голове, одурманенного победой и вне себя от радости. Теперь, когда матч закончился, Казуе больше нечем отвлекать себя от мыслей, что Савамура привязан к нему. Что Казую припаяли к незнакомцу Узами такой силы, что он едва не потерял сам себя прямо на поле посреди игры. Зато, по крайней мере, нет ни малейшего вопроса, что ему с этим делать: даже если бы сам Казуя имел хоть малейшее желание сохранить эту связь, Узы все равно пришлось бы разорвать — особенно, учитывая всю сложность того, что они играют за соперничающие команды и живут в разных странах. — Казуя? — слышит он, и почти сразу же, еще агрессивнее: — Казуя! Он моргает, снова обнаруживая себя в раздевалке, а Мэя — нависшим сверху и абсолютно не в настроении. — Собрание закончилось. Иди домой. — Ага, — соглашается Казуя. — Звучит как план. Мэй прожигает его взглядом: — Тебе лучше бы прийти в себя к четвергу, когда я возвращаюсь в стартовую ротацию. — Я не болен, — говорит Казуя. — Я просто… — он прижимает кончик языка к зубам, раздумывая, — просто иногда бывают неудачные дни. Я бы не вышел на поле, если бы был болен. — Пиздеж, — моментально отзывается Мэй. Курамочи тут же его поддерживает пространным: — Сказал человек, который две недели играл с травмой, чтобы убедиться, что команда выйдет в плэй-офф, потому что он помешан на контроле. — И на этом моменте, я, пожалуй, пойду домой. Он хватает свою сумку и удаляется, направляясь по закрытому коридору к маленьким командным стоянкам. Там оказывается пусто, потому что большая часть команды осталась, чтобы принять душ и поболтать. Эхо от шагов Казуи разносится далеко, пока он идет к машине, желая только одного — оказаться дома на диване и посмотреть повтор вчерашней игры Seibu Lions, чтобы узнать, как их новенький кэтчер справился с Orix Buffaloes. Пульсация в груди — единственное предупреждение перед тем, как его накрывает волной отчаяния. Затем он слышит приближающиеся шаги со спины, и его словно окатывает ликующим водопадом. — Миюки Казуя! — орет Савамура. Казуя так и замирает, с одной рукой на водительской двери своей машины. Оборачивается с суеверным ужасом. — Подожди! Оборачивается, чтобы увидеть Савамуру, чистого, с влажными после душа волосами — свежий солнечный ожог после сегодняшнего жаркого дня разливается по шее и неожиданно соприкасается с бледной кожей, которая была прикрыта компрессионной футболкой. Сумка бьется о его бедро, когда он подбегает к Казуе и останавливается прямо перед ним. Он немножко выше, устало отмечает Казуя про себя. Всего на несколько сантиметров, но этого оказывается достаточно, чтобы Казуе приходилось поднимать на него взгляд. — Подождать чего? — он вздергивает брови, сопротивляясь тому, как чужое разочарование вторгается в его осторожное безразличие. — У меня есть планы на вечер. — Ты не можешь просто уйти! — у него невозможно красивые золотые глаза, и это просто несправедливо, насколько это обезоруживающе действует на Казую. — Мы связа… — Не говори это вслух! — шикает Казуя, оглядываясь вокруг. — У тебя вообще нет понятия о самосохранении? — Конечно, есть! — глаза Савамуры вспыхивают еще ярче. — Ну, я думаю, что есть?.. — он морщит нос. — Самосохранение, — он тихо повторяет слово сам для себя, пытаясь распробовать его на японском. — Это значит именно то, что и две отдельные части этого слова? — Скорее да, чем нет, — Казуя бездумно прослеживает, как капля воды, сорвавшаяся с его волос, прочерчивает дорожку вниз по шее. — Что ты хочешь от меня, Савамура? — Чего я хочу? — он неожиданно задумывается, словно вопрос застал его врасплох. — Я не знаю, но мы могли бы… — он восторженно машет между ними ладонью. — Я чувствую тебя! — Поверь мне, я в курсе, — вздыхает Казуя. — Это работает в обе стороны. — Тогда почему ты собирался уйти, не поговорив со мной?! Казуя опускает взгляд вниз, туда, где его рука лежит на замке передней двери. — Потому что нам не о чем говорить. — Это ложь! — звонко выпаливает Савамура, и эхо разносит его голос гораздо громче, чем любые шаги. — Или поговори, или сыграй в мяч со мной! — Сыграть… в мяч?.. — обескураженно повторяет Казуя, доставая ключи от машины из кармана. — Что, прямо сейчас? — Да, прошу! — воодушевление Савамуры щедро закидывает лотосовые семена в душу Казуе, они расцветают там, прижимаются лепестками к его ребрам и покачиваются на волнах теплой надежды. — Полови мои подачи! — Ты только что подавал семь иннингов в официальной игре, — медленно объясняет ему Казуя. — Ты должен сейчас охлаждать ведущую руку. — Я должен… — Савамура снова хмурится в своей решительности, и Казую внезапно опять уносит волнами куда-то в океан чужих эмоций. Ему приходится придержаться за крышу машины, чтобы не потерять равновесие. — Даже если ты не хочешь этого, этот Савамура Эйджун должен понять, кто мы друг другу! Это все просто цирк какой-то. Казуя явственно чувствует приближение истерики. — И один из способов сделать это — сыграть со мной в мяч? — он пытается звучать насмешливо, но по большей степени он растерян, не готовый выдерживать чистый напор присутствия Савамуры, особенно, когда он так близко. — Ты — кэтчер, я — питчер, — говорит Савамура, как само собой разумеющееся. — Мы — две половины бэттери, — он прикладывает ладонь к груди. — Ведь существует больше одного способа понять друг друга? — А ты собираешься стоять на своем до последнего, да? — безнадежно спрашивает Казуя, совсем не имея в виду вопрос. Его глаза слишком сухие из-за контактных линз, поэтому он прикрывает веки. Именно поэтому, успокаивает он себя, а не для того, чтобы избежать отчаянной серьезности Савамуры, и не для того, чтобы не видеть эту дрожащую нижнюю губу. — Послушай, я не хочу повредить твою руку, и, к слову, я тоже устал после матча, — Казуя вздыхает. — Садись в машину. Я отвезу тебя в твой отель. Савамура сияет для него бриллиантово-яркой улыбкой, и Казуя может почувствовать его радость на вкус — как мягкие соленые тянучки. Они закидывают сумки в багажник, и Савамура называет ему свой адрес, когда они садятся в машину. Пока Казуя вбивает адрес в навигатор, Савамура изучает его крышу. — Мы можем открыть ее? — Тебе нравится ездить с открытой крышей? — спрашивает Казуя, но вообще он не против. — Мне тоже. — Когда я выпустился из школы, мы с друзьями поехали в путешествие по шоссе 66 на старом кабриолете. Не таком классном, как этот. Реально очень старом. Эта штука… — он запинается, словно хочет сказать что-то еще, а затем издает смешной звук, с которым заводятся авто, — внутри машины… — Двигатель? — подсказывает Казуя, не сдерживая улыбки, когда ветер раздувает им волосы. — Да, двигатель! Двигатель был просто ужасен, но у нас получилось посмотреть кучу мест, типа Большого Каньона, — Казуя понятия не имеет, что такое шоссе 66, но, разумеется, представляет Большой Каньон. Савамура глубоко вдыхает. Воздух в Токио — определенно не то, чем можно наслаждаться, но Савамура все равно аж вибрирует от удовольствия. — Каждый раз, когда я езжу на таких машинах, я вспоминаю эту дорогу до Калифорнии и как мы прибыли на Санта-Моника Пьер. Это счастливые воспоминания. — Почему ты не купишь себе кабриолет? — спрашивает Казуя, останавливаясь под красным светофором. — Не то чтобы ты не можешь себе этого позволить? — Никогда не задумывался об этом. Странно иметь деньги, если раньше у тебя их не было. — Поэтому ты просто позволяешь им копиться на своих счетах? — Когда я подписал контракт с Pirates, первое, что я сделал — выплатил деньги за ферму родителей. Они должны были… — Савамура хмурится. — Они брали много в долг, чтобы держать ее открытой, когда я был маленьким. На что еще их тратить? — Очевидно, на кабриолет? — отвечает Казуя. Как ожидаемо. Савамура — обычный парень с фермы, с широкими плечами и минимумом беспокойства по поводу обгоревших щек и рук. — Настоящая ферма с животными? — интересуется он любопытно. — Так ты поэтому такой шумный? С детства перекрикивал коров? — Я не шумный! — громко выпаливает Савамура, и Казуя смеется с негодования в его тоне, внутренне жалея, что невозможно игнорировать то, как это отдается ему через Узы. — О, конечно, совершенно не шумный, — фыркает он, бросая на него косой взгляд. — Твоя команда не начнет беспокоиться, куда ты пропал? Крохотная волна растерянности в ответ. — Я сказал Крису, что собираюсь найти тебя, — отвечает Савамура. — Мы не живем в одном отеле. — Почему? — У меня есть работа по advertisement, поэтому я остаюсь в Японии на несколько дней дольше, — он произносит слово «advertisement» c чистым американским акцентом, прорывающимся посреди предложения. — Поэтому мой агент выбирал отель для меня. — А я-то удивляюсь, почему деревенский мальчик, не привыкший сорить деньгами, останавливается в таком престижном месте, — легко дразнится Казуя. — Вау, — выдыхает Савамура, и Казуя улавливает легкую рябь, волнующую их Узы. — «Вау» что? — спрашивает он, переключая передачу и щелкая поворотником, чтобы сменить полосу и выехать на наземную магистраль, где уже зажглись фонари. — Мне кажется, дождь становится теплее, когда тебе весело, — отвечает Савамура, и Казуя стискивает пальцы сильнее на переключателе. — Во время игры дождь был ледяным. Его спина начинает ныть от напряжения, тяжесть оседает в районе поясницы, пока загорается зеленый свет и поток машин неспешно трогается с места: — Дождь, значит, да? Ощущение присутствия Савамуры снова становится очевидным, когда внутри поднимается волна его эмоций — на этот раз бурлящее любопытство. — А как ты чувствуешь меня? — Как проблему, которую мне надо решить, — отрезает Казуя, и Савамура ничего не отвечает, лишь опирается локтем на проем окна и смотрит, как пролетают мимо улицы, залитые тускнеющим вечерним солнцем. Они оба молчат какое-то время, и за секунду до, по мягкому всплеску беспокойства внутри Казуя уже знает, что Савамура хочет нарушить это молчание. — У тебя есть… Ты встречаешься с кем-то? — спрашивает он. Неожиданность вопроса удивляет Казую настолько, что он переводит взгляд. Савамура изучает свои колени. — Нет, — отвечает Казуя, замедляясь, когда навигатор предупреждает его о съезде. — Значит, дело не в этом… — бормочет Савамура, откидываясь обратно на спинку. — О чем ты? — Причина, почему я проблема. — Это не… Ты можешь чувствовать, что я не хотел этого. Но это не значит, что дело в тебе. Это мог быть кто угодно, и это все еще претило бы мне, — он сворачивает на съезд со скоростной дороги, выныривая в центре Токио, неподалеку от здания парламента. — Кроме того, ты тоже профессиональный спортсмен. Это только усугубляет ситуацию. — Узы — это подарок судьбы, — упрямо настаивает Савамура, как прилежный школьник, и поворачивает голову, чтобы поймать взгляд Казуи — впервые за их поездку. — Как ты можешь не хотеть их? Казуя усмехается без тени веселья. — Иногда нам дарят бесполезные подарки, правда? Он останавливается на боковой парковке отеля, где уже ожидает камердинер. — Погоди, мы не можем здесь остаться в машине. — Тогда давай поднимемся ко мне? — просит Савамура. — Там никого нет, и мы сможем… — он весь сжимается, и Казуя еще не видел его таким подавленным, — закончить этот разговор. — Ладно, — соглашается Казуя, открывая багажник, чтобы Савамура забрал свою сумку, и передавая ключи от машины камердинеру. Савамура проводит его внутрь, мимо стойки регистрации к ровному ряду из шести лифтов с искусно выполненными дверями. Они вызывают один из них и в тишине едут на тридцать шестой этаж, где Савамура показывает дорогу по светлому коридору к своему номеру 306. Он проводит картой-ключом, открывая дверь. Внутри Савамура тут же кидает спортивную сумку на пол, рядом с двумя пакетами с сувенирами и двумя парами ярких кроссовок. — Хочешь воды? — Нет, спасибо, — отвечает Казуя, наблюдая, как Савамура ныряет к маленькому барному холодильнику, вытаскивая бутылку для себя, а затем выпрямляется и замирает, оперевшись на подоконник. Казую неожиданно ударяет осознанием, что они действительно здесь наедине — без возможности спрятаться друг от друга или отвлечься на что-то другое. Савамура делает огромный глоток из бутылки. Несколько капель воды минуют его рот и скатываются вниз по подбородку, срываясь на шею и скрываясь под воротником тонкой футболки. Закончив, он устало вытирает лицо, задрав ее край, обнажая подтянутый живот и редкую дорожку волос от пупка, уходящую под ремень его джинсов. — Я никогда не думал, что свяжусь так, — говорит он неожиданно, заставляя Казую нервно вздернуть взгляд вверх. Савамура, впрочем, или не заметил направление его взгляда, или решил не комментировать, но Казуя, борясь с коротким приливом смущения, все равно корит себя за то, что позволил засмотреться. — Такие вещи происходят с людьми только в кино. — Что ж, — говорит Казуя, неловко вытягивая руки из карманов и откидывая волосы с лица. Пальцы дрожат. — Тем не менее, вот мы здесь. — Я думал, что это невозможно… — Савамура прижимается лбом к окну, и его все еще влажные волосы оставляют след на идеально отполированном стекле. — Связаться непроизвольно? — Казуя присаживается расшнуровать кроссовки, просто чтобы чем-то занять себя. — Что меня свяжет с человеком, который будет ненавидеть это, — признается Савамура, и на этот раз Казуя чувствует, что утопает в странной пустой меланхолии. Он осторожно поднимает взгляд на него, все еще сидя со шнурками в пальцах. Савамура смотрит на город внизу, но Казуя думает, что вряд ли он видит сейчас хоть что-то перед собой. — Даже если бы я хотел эти Узы, мы просто не можем, — с отчаянием втолковывает ему Казуя, опасаясь, что эмоции Савамуры вот-вот полностью подавят его собственные. — Это… Он поднимается и в носках проходит глубже в комнату, оставляя без внимания диван, где он будет слишком близко к Савамуре, замеревшему у окна, чтобы осторожно присесть на край огромной отельной кровати. Отсюда, с мрачным удовлетворением замечает Казуя, Савамура кажется таким же далеким, как и во время матча со стороны кэтчерской клетки. — Это против Олимпийского законодательства, — наконец собирается с мыслями Казуя. Савамура переводит на него взгляд с непонимающим выражением лица. Казуе приходится достать телефон и, смахнув несколько сообщений от Курамочи с экрана, открыть встроенный словарь. — Regulations? — читает он неуверенно. Савамура за горлышко машинально крутит бутылку в ловких пальцах. Мышцы предплечья напрягаются и расслабляются с каждым движением. — Быть связанными? — Быть связанными и играть за соперничающие команды в состязательном виде спорта. Рот Савамуры удивленно приоткрывается. Его губы кажутся розовыми и блестящими в теплом приглушенном свете комнаты. — Я не знал этого, — он ставит почти опустошенную бутылку на холодильник. Глубоко вздыхает и неуверенно подходит к кровати, садится, словно боясь спугнуть. Между ними остается достаточно места, чтобы мог сесть кто-то еще, но это совершенно не чувствуется, как безопасное расстояние. От Савамуры жарит теплом, как от печки, и это тепло ощутимо согревает Казуе левый бок даже в прохладном кондиционированном помещении. Когда Савамура вновь начинает говорить, Казуя поджимает пальцы ног, зная, что на плаву среди океана чужого волнения его держит лишь крохотное собственное ощущение, которому он не может дать названия. — Я не сказал никому… потому что я почувствовал, что ты не хочешь, чтобы я рассказывал об этом. — Ты смог почувствовать это? — даже на расстоянии полуметра запах клубничного геля Савамуры забивается в нос. — Ты знаешь лично хоть кого-нибудь с Узами? Казуе известно, что куча людей знакомы с Узами только по фильмам и книгам. Узы в современном мире — настолько редки, что даже связанные порой предпочитают не распространяться об этом. Какая ирония, думает Казуя, что кто-то вроде него, ненавидящий весь концепт, вошел в число счастливчиков. Савамуре определенно нужен более расположенный к Узам человек. А не Казуя, презирающий их с девяти лет. — Моя лучшая подруга связана, — под искусственным светом цвет его глаз кажется еще ярче, темная окантовка радужек словно мерцает. Мощная волна обожания поднимается где-то внутри, и Казуя на секунду теряет моральное равновесие, пока не осознает, что это чувства Савамуры к его подруге. — Она очень счастлива. — Ей повезло, — отвечает Казуя. — Мои родители тоже связаны, — добавляет Савамура. — С четырнадцати лет! И они тоже счастливы! Казуя стискивает зубы и с трудом отрывает взгляд от Савамуры, переводя на ковер под их ногами. Он не помнит, чтобы его отец вообще когда-то был счастлив, даже до смерти матери. От окружающих он всегда слышал, что они не были подходящей парой — слишком похожие, чтобы поладить так, как должны ладить связанные — но Казуя все равно думает, что они действительно любили друг друга. Однако, подходящая пара или нет, после смерти матери отец словно потерял часть себя. Он все пытался и пытался заполнить эту пустоту работой, алкоголем и равнодушием, но преуспел только в том, что сделал ее еще огромнее. — Мои тоже были счастливы. — Были? Казуя опасно сужает глаза: — Я не хочу рассказывать об этом. — Твой дождь снова холодный, — тихо проговаривает Савамура. — Это удивительно. Я чувствую, как ты смеешься или злишься. Я могу услышать, как бьется твое сердце, если прислушаюсь, — он ерзает и придвигается ближе. — Я всегда думал, что это будет… невероятно? Иметь такую связь с кем-то. Как бэттери — только лучше! — Невероятно? Чувствовать все то же, что и какой-то незнакомец, и жить с осознанием, что он ощущает тебя? — с издевкой бормочет Казуя, поднимая взгляд к окну, разделенному ночным горизонтом. С тех пор, как они вошли, успело изрядно стемнеть. — Но если это близкий человек! — спорит Савамура. Казуя думает, что его не переспорить. — Я совсем не знаю тебя, Савамура, и это моя личная жизнь, а не детская сказка, — Казуя вспоминает о своей новой спортивной сумке с выступающим виниловым логотипом японской национальной сборной, вспоминает о том, как горд был получить ее и фирменную джерси к Олимпийским Играм. — Я не откажусь от Олимпийских ради тебя. — Я и не прошу тебя об этом! — Эмоции Савамуры штормом разбиваются о его спокойствие. Казуя демонстративно морщится, и буря внутри тут же успокаиваются. — Прости, это… — Савамура запинается. Казуя поворачивает голову, чтобы взглянуть на него, и Савамура не отводит взгляд, словно пытаясь найти что-то в выражении его лица. — Мы действительно никто друг другу сейчас. Но нам необязательно оставаться незнакомцами. — Что это изменит? Ты живешь в Америке, а я в Японии. Я не собираюсь никуда переезжать отсюда и сильно сомневаюсь, что ты захочешь променять свою блестящую карьеру в MBL, чтобы переехать и играть в NBL… — Но я бы мог! — от безграничной уверенности в чужом тоне Казуя забывает конец предложения. — Разве встреча с тобой… — Савамура подыскивает слово, — это не… я не знаю, судьба? Может быть, я должен был оказаться здесь! — А может нет? — отвечает Казуя. — Ты не можешь знать наверняка, и ты не можешь позволить себе такую роскошь, чтобы проверить. Меня все еще совершенно не интересуют Узы, — он сглатывает. — Что насчет твоей команды? Они рассчитывают на тебя. Ты не играешь в бейсбол в одиночку и не можешь сам принимать такие решения, придурок. — Я знаю это! — Савамура наклоняется еще ближе к нему, так, что их лица оказываются всего в нескольких сантиметрах. Чужое дыхание оседает у Казуи на ресницах, а в ушах отдается не то одно, не то сразу два сердцебиения. — Ты расскажешь мне, почему Узы — это бесполезный подарок для тебя? — Я ничем не обязан тебе, чтобы посвящать в историю моей жизни, дурачина, — от его близости внутри Казуи вскидывается паника, смешанная с острым и неожиданным возбуждением, заставляя отшатнуться назад. — Прекрати! — Что произошло сейчас? — спрашивает Савамура, морща лоб от непонимания. — Это ощущение… Я не понимаю, что расстроило тебя! — Ты не понимаешь, потому что ты ничерта не знаешь обо мне, — прямо выпаливает Казуя, невольно прослеживая взглядом форму его губ. — Пока что, — весомо произносит Савамура, еще сильнее вторгаясь в его личное пространство. — Этот Савамура Эйджун клятвенно обещает узнать Миюки Казую так быстро, насколько это возможно! Он весь искрится невыносимым оптимизмом, и, вопреки всему, у Казуи внутри все сжимается от этой картины — его красивое, усыпанное веснушками лицо, сияющее на Казую улыбкой, полной надежды. Казуя не смог бы оторвать взгляд, даже если хотел бы. — Почему это настолько волнует тебя? — пытаясь восстановить внутреннее спокойствие, Казуя цепляется за странную формулировку, которую уже несколько раз слышал от Савамуры. — Мэй был прав, — задумчиво изрекает он, игнорируя бешено колотящееся сердце. — Ты действительно странно говоришь на японском! — Я волнуюсь, потому что ты мой партнер по Узам! — восклицает Савамура, и почти сразу же на его лице отражается искреннее негодование. Казуе практически не нужно прямое подключение к американским горкам эмоций Савамуры, когда они так ярко читаются на его лице. Это до странного очаровательно — особенно для Казуи, носящего свое выражение лица, как нечитаемую броню. — И мой японский вовсе не странный! — Определенно странный! — фыркает Казуя, хватаясь за смену темы так крепко, как только может. — Как из фильмов Куросавы! — Фильмы про самураев — классные! Савамура с широкой улыбкой падает спиной на кровать. Его футболка небрежно задирается наверх, а разметавшиеся вихры темных волос ярко выделяются на фоне светлого пушистого покрывала. И это все тоже особенно очаровательно. Таким он совсем не выглядит, как на постерах Томоми или на записях игр из спортивных новостей, где Савамура весь — пылкая сосредоточенность и концентрация. Теперь Казуя знает, что он пахнет клубникой, у него темно-синее белье и кожа внизу живота покрыта тонкими светлыми волосками. — Так вот какие фильмы ты предпочитаешь? Савамура мычит, задумавшись над ответом. — Мне нравятся аниме про девочек-волшебниц. Например, «Сакура — собирательница карт»! — на его лице нет ни тени смущения или насмешки. — И почему я не удивлен? — бормочет Казуя, осторожно исследуя границы веселого энтузиазма, который источает Савамура. Сам же Савамура недовольно подрывается из своего положения, приподнимаясь на локтях. Мышцы его открытого пресса видимо напрягаются, удерживая наверху. — Что это должно значить, а? — Только то, что я знаю тебя четыре часа, и по какой-то причине меня совершенно не удивляет, что тебе нравится сёдзе, — Савамура надувает щеки, и Казуе жутко хочется ткнуть в них пальцем, но он знает, что Узы подвержены физическим прикосновениям. — Это любимое аниме моей младшей сестры, так что теперь мы знаем, что у тебя интересы, как у младшеклассницы. — Если аниме хорошее, то оно хорошее! И неважно, сколько тебе лет! — для пущей убедительности он хлопает ладонями по кровати. — Было бы скучно, если бы я смотрел только взрослые шоу! Он прерывается и обращает на Казую прищуренный, задумчивый взгляд. — Что на этот раз? — Твоя сестра… — он заметно волнуется, произнося это. И снова, как в первые минуты после связывания, его сердцебиение гремит в ушах с силой оркестра. — Могу я спросить о ней? Казуе приходится набрать полные легкие воздуха, чтобы успокоиться. — Что ты хочешь знать? — Что угодно, — тут же отвечает Савамура. — Все, что расскажешь, — он смеется, и его смех звучит шероховато, но искренне, когда он бросает взгляд сквозь густые ресницы. — Знаешь, тебе сложно задавать вопросы! — Правда? — Казуя крепче сжимает телефон в ладони. — Да неужели? — Каждый раз, когда ты ждешь от меня вопроса, я чувствую… что хочу спрятаться, — он легко стучит пальцами по своей грудной клетке. — Словно ты испуган. Словно наступил сезон дождей, — его губы изранены укусами, и почему-то Казуя думает, что они были бы мягкими под его ртом. — Я не хочу, чтобы ты так чувствовал себя из-за меня. Ведь я должен делать тебя счастливым, разве нет? — Нет, ты ничего мне не должен, — оповещает его Казуя. — Вот из-за этого меня и не удивляет твоя любовь к седзе-аниме. Ты, видимо, думаешь, что жизнь работает так, что главная героиня счастливо уезжает в закат на багажнике велосипеда симпатичного главного героя? — Казуя хмурится, нервно перебирая пальцами одеяло, на котором сидит. — Вынужден разочаровать, я не тяну на главную героиню, которую ты ищешь. — Я не искал никого, — честно отвечает Савамура. — Если бы я искал, это было бы… — он трясет головой. — Это не имеет значения… — Я чувствую, что для тебя это как раз имеет значение, — Казуя прищуривается. — Ты не осознаешь, что каждая твоя эмоция транслируется мне, словно через мегафон? — В чем смысл чувствовать что-то наполовину?! — надувается он. — Твои эмоции задушены! Разве тебе так не больно жить? — А что, я, как ты, должен разгуливать по улицам, как ярмарочное кольцо настроения в человеческом теле? — Казуя раздраженно вздыхает. — Мы слишком разные. И это еще одна причина, почему для моего спокойствия нам нужно разорвать эти Узы. — Если мы собираемся, — Савамура сглатывает, его кадык дергается вверх-вниз, — разорвать Узы, нам придется обратиться к… эксперту? — он цепляется подающей рукой в ткань своей футболки. — И это будет больно? Казуя невольно думает об отце, превратившемся в разбитую версию себя после разрыва первых Уз. И о том, что ему не полегчало даже после того, как спонтанно завязалась вторая связь с иностранкой, посещающей Японию по работе, которую он встретил в поезде. Казуе даже интересно, неужели сломанная связь оставит их с Савамурой в таком же состоянии. Очевидно (во всяком случае, для Казуи), что их Узы сформировались сразу глубокими, и разрыв наверняка оставит такую же глубокую рану. — Это точно не будет просто для нас, — признает Казуя. — Нам понадобится время на восстановление. — Тогда мы должны… — Савамура тянется к нему и осторожно выуживает телефон из руки Казуи — их пальцы почти соприкасаются, но Казуя намеренно уходит от прикосновения. Савамура ищет что-то в словаре, высунув кончик языка от старания. — Мы должны сперва зарегистрировать Узы, чтобы потом разорвать их, правильно? — Да, и мы не можем сделать этого до конца серии товарищеских матчей, если не хотим тут же вылететь из стартовой ротации, — Казуя наблюдает, как меняется выражение лица Савамуры. — После регистрации нам придется уведомить тренерский состав, но, надеюсь, мы сможем удержать это в тайне от журналистов, — Савамура все еще набирает что-то в его телефоне. — Что ты делаешь? — Я согласен на это, — произносит Савамура, медленно возвращая Казуе телефон. — Но я хочу сделку. Когда Казуя опускает взгляд, на экране светится как раз слово «сделка» в словаре. Что-то странное проходит по их обоюдной связи. Что-то темное и мрачное, чего Казуя еще не чувствовал от Савамуры. Казуя поднимает на него глаза, чтобы снова увидеть его упрямое выражение лица с поджатыми губами. — И в чем же заключается сделка? — Узы появляются, потому что двум людям предназначено узнать друг друга, — говорит он. — Я пока что не знаю, почему это должны были быть мы, Миюки Казуя. Должны ли мы влюбиться, или это только о бейсболе, или вообще что-то другое. Но я хочу узнать. — Ты реально живешь в каком-то другом мире, — Казуя цепляется за свой телефон. — Что теперь? Ты пытаешься уговорить меня встречаться с тобой? Или мы теперь будем лучшими друзьями только потому, что нас связали случайные Узы, которых мы не хотели? — Я не знаю, кем мы будем друг другу, — твердо отвечает Савамура, — но, как я обещал, я хочу узнать больше о тебе! Казуя замечает маленький шрам под его левым глазом, которого не видел ранее, и не может не думать о том, как он будет ощущаться под подушечкой его большого пальца. — Ты позволишь мне? Казуя не должен соглашаться. Он знает, что пожалеет об этом. Ничем хорошим не обернется, если он подпустит Савамуру ближе, чем их заставляют быть Узы. Но Савамура впивается зубами в нижнюю губу, его глаза — калейдоскоп из тысячи оттенков золота, и Казуя, даже с дарованной способностью чувствовать все его эмоции, просто не может понять, что это такое. Что-то в Савамуре влечет его, и Казуе так сильно хочется убедить себя, что это просто Узы, чтобы игнорировать это с той же легкостью, с которой он пытается игнорировать их эмоциональную связь. Он глубоко вздыхает, чувствуя, что дрожит. — Ладно, — говорит он. — Я подумаю. Он быстро поднимается с кровати, чтобы увеличить расстояние между ними, потому что ускоряющееся сердцебиение Савамуры снова начинает звучать в голове. — Мне пора. — Пожалуйста, не ухо… Казуя поспешно сует ноги в кроссовки и сбегает, даже не завязав шнурки. Савамура не пытается его остановить, поэтому ему приходится самостоятельно искать путь вниз на парковку к своей машине. Его телефон звонит как раз в тот момент, когда стюард подгоняет автомобиль, и Казуя отвечает, принимая ключи. — Казуя, — зовет Томоми, даже не здороваясь, — ты проиграл! — Мы проиграли, — исправляет он ее. — Из-за одного рана. — Я успела на конец игры по телику! Савамура так классно играл! — она звонко смеется, и Казуя прижимает телефон ближе к уху, успокаиваясь от одного звука. — Нарумия тоже был хорош, но у него же нет усовершенствованного Каттер Кая! — И поверь, он тоже жалеет об этом, — говорит он. — Ты хорошо провела свой день? — она утвердительно мычит. — Поела? — Не-е-е-ет, — стонет она. — Ты заберешь меня? — У меня завтра встреча рано утром, — Казуя садится за руль и заводит двигатель. Когда он вдыхает, воздух в машине все еще пахнет клубничным гелем Савамуры. — Если ты хочешь ко мне, то мне придется завезти тебя на тренировку за сорок минут до начала. Но это значит, что нам придется встать в пять утра, — предупреждает он. Томоми издает недовольный звук, оповещающий, что она осознала и тут же смирилась. — А ты приготовишь карри с яблоками? — Конечно, — Казуя пристегивает ремень. Поток эмоций Савамуры, проходящий через него, теперь доносится словно с задержкой, не так, как когда они сидели рядом. — Я буду у тебя через… — он бросает взгляд на часы, но цифры плывут, и ему приходится моргнуть несколько раз. Линзы ужасно сухие. — Через полчаса. — Казуя? — М? — Ты в порядке? — он кладет ладонь на рукоять переключателя передач и закрывает глаза. — У тебя грустный голос. — Я не грустный, — говорит он. — Все хорошо, Томоми. Скоро увидимся, ладно? — Не забудь купить яблоки, — напоминает она и завершает звонок. Казуя кидает телефон на пассажирское сидение и трогается с места. Внутреннее пульсирование чужого сердца преследует его постоянным напоминанием о том, как сильно изменилась его жизнь в один-единственный момент игры.